Перед смертью всё равно не выспишься

Вспоротый катаной живот - не самая приятная вещь в мире. Кровь стремительно вырывается из раны, впитывается в белую рубашку, в черную жилетку. И пусть на черном не видно крови, но пропитанная ею ткань противно липнет к коже и отдает солоноватым. Пусть и не видно, но кровь стремительно вырывается из раны, горячая, словно подогретая на сковороде сражения. Окита не хотел умирать подобным образом.
 Говорят, когда умираешь, то вся жизнь перед глазами пролетает. Но почему-то Оките мерещилось, будто он видит рыжую девчонку из Ерозуи и сны о ней.
 "Она мелкая", - всегда останавливал себя Окита, но сны его были непростительно предательскими. Во снах рыжая бестия не раз впивалась губами в его губы. Раскрасневшись, она валила его на землю и, в общем, вела себя непристойно. Окита не пытался оправдать свои скрытые желания, но все же скидывал это на усталость и шел к проститутке, чтобы хоть как-то снять это напряжение. Только себя все равно не обманешь. Во снах ее поведение было столь же агрессивным, как и в реальности, но только это была не драка, это было то, чего Оките хотелось. Возможно, даже слишком хотелось.
 Он просто не мог отрицать этот природный магнетизм между ними, зародившийся при первой же встрече. Она такая маленькая, и кожа ее белоснежная - эта ложная хрупкость не раз играла с ним злую шутку, потому что Чайна очень сильная, с ней он может никогда не сдерживаться. Окита ведь тоже не слабак, а сражаться с кем-то в полную силу - вот оно, наивысшее удовольствие. Но этого оказалось мало, ему хотелось удовольствия иного рода. Он всегда понимал это, просто признаваться не хотелось.
 И вот теперь, лежа на мокрой от утренней росы траве, глядя в светлеющее небо, он ощущал неудовлетворенность. Но не от того, что был повержен чьим-то коварным клинком, просто ему было искренне жаль умирать, ничего так и не сделав. А ведь он ждал момента, удачной возможности, когда она сама ослабит хватку и он сможет приблизиться к ней и просто отдаться этим чувствам. И пусть она колотит его со всей силы, но он не отпустит ее ни за что. Он получит сполна то, чего хочет, потому что она уже давно принадлежит ему, даже если не знает об этом.
 Пустые безнадежные желания, последние сокровенные мысли. Тело казалось Оките тяжелым, словно это не его тело вовсе, а светлеющее некогда небо внезапно стало темнеть. Картинка этого чудесного утра ускользала куда-то в неизвестность.

 Вот бы увидеть хоть один рыжий волосок напоследок, надломить его...

 И тогда копна мягких рыжих волос обрушилась на щеки Окиты. Удивительно, что при такой острой боли он сумел различить щекотку на собственном носу. Это ощущение показалось ему приятным. Лицо Окиты горело, а случайные холодные капли остужали его.
 Предсмертная агония длилась еще какое-то время, Оките казалось словно рядом кто-то плачет и обнимает его. Маленькие руки ласкали его волосы, хриплые всхлипы эхом отдавались в голове. Ему хотелось, чтобы это не кончалось, ему хотелось большего, но это был предел.

 Окита не знал, сколько времени прошло с тех пор, как он последний раз слышал знакомые голоса. Когда он услышал голос Хиджикаты, то сперва даже обрадовался. Ведь если Окита умер и слышит ненавистный голос зам. командующего, то смерть его нельзя назвать полностью бессмысленной. Конечно, было немного обидно, что Оките не суждено поглумиться возле могилы Хиджикаты, но если и он умудрился погибнуть в том сражении, то Окита может сказать спасибо мирозданию.
 Только, когда он не без труда открыл глаза, то увидел белый потолок и возвышающиеся над ним сложноразличимые фигуры в форме Шинсенгуми. Он точно знал, что это были Хиджиката и Кондо-сан. 

- Сого, Согоооо!!! – кажется, Кондо рыдал, уткнувшись в плечо Хиджикаты.
 - Вот ведь живучий, ублюдок, - это была насмешка Хиджикаты, но почему-то она звучала с надрывом, как-то неестественно, - а ведь был мертв каких-то несколько секунд. Ну, и как там в аду? 

Всхлипы командующего заполняли все помещение палаты, где лежал Окита, чудом оставшийся в живых, склеенный на скорую руку врачами. 

- Скучно, вот вернулся за вами, Хиджиката-сан, - как-то вырвалось само собой, типичное, ироничное, даже с легкой ухмылкой на лице. Но голос Окиты был слаб и от этого противен ему самому; он не хотел больше слышать этот голос, хотя бы какое-то время.
 - Потом скажешь спасибо Ерозуе, тебя их девчонка на плечах до больницы тащила, еле успела, - как-то невзначай, словно пытаясь перевести тему, сказал Хиджиката.

 "Так это был не сон", - в тот момент промелькнуло в голове Окиты, и он решил, что когда оклемается и его выпишут из больницы, то он скажет ей спасибо и не только.
 Он скажет ей все, что накопилось за это время, и тогда она наверняка взбесится и набросится на него с кулаками. Но будет уже поздно: ведь она дала слабину, а Окита наконец-то приобрел необходимую возможность сделать свои сны реальными.