Две истории о бабочках

      — Закрой окно, а то сейчас этих тварей поналетит.       Алукард ушам своим не поверил. Спокойная аккуратная девочка большую часть времени была совершенно не похожа на Артура — тем неожиданнее оказывались мелькавшие в манерах и речи Интегры характерные отцовские жесты и выражения.       — Неужто Артур на склоне лет снова начал бояться бабочек? — спросил Алукард при случае у Уолтера. Но тот недоумённо пожал плечами:       — Нет. Не замечал, вроде бы.       Такого неустрашимого и изобретательного на проделки сорванца, как юный Артур Джонатан Джон Куинси Хеллсинг, было ещё поискать. В гостей, которые ему не нравились, он тыкал столовым серебром или находил способ облить их святой водой в надежде изобличить втёршихся отцу в доверие вампиров. Стащенным из отцовского кабинета черепом он пугал горничных, и те сердито выкрикивали хихикающему Артуру вслед: «Вот чертёнок!» — забывая при этом осмотреться, не стоит ли вблизи строгая леди или благочестивый профессор. Впрочем, Абрахам, если до его слуха и доносилась нелестная реакция на проделки его сына, только укоризненно качал головой и, пользуясь лишним напоминанием, проверял, надёжно ли укрыта от любопытных детских глаз настоящая нечистая сила: заперта ли дверь камеры на замок, а не только на задвижку, бдительно ли охрана следит, чтобы юркий, как ртуть, мальчишка не шмыгнул в подвал. На самого Алукарда Абрахам навесил строжайший запрет: не приближаться к членам семьи и не проникать в их сознание. Алукард в ответ заметил, что запрет этот дублировал приказ вести себя так с людьми в целом, и не преминул поддразнить тут же вспылившего Абрахама, что тот, перестраховываясь, выдаёт своё уязвимое место.       Но однажды резкий испуганный приказ Абрахама не только мгновенно выдернул Алукарда из глубокого дневного сна, но и приволок в библиотеку вопреки всем запретам. Абрахам в панике озирался по сторонам, пытаясь понять, за каким шкафом кроется угроза. Посреди библиотеки стоял сын Абрахама, и стёкла, казалось, ещё звенели от угасающего испуганного вопля.       «Сейчас завопит снова», — удовлетворённо подумал Алукард, когда мальчишка остановил взгляд на нём. Но тот, видя, что отца появление шагнувшего из стены высокого незнакомца только успокоило, не шелохнулся. Разве что покосился на ближайший декоративный серебряный канделябр. Что бы ни напугало юного Артура, оно, с недоумением и лёгкой досадой понял Алукард, оказалось пострашнее вампира во плоти.       — В чём дело, mijn zoon?       Дело, как выяснилось, было в раскрытой книге, в литографии на весь разворот, изображавшей уродливую мохнатую морду с неестественно закрученными бивнями и длинными рогами, с холодным чужим выражением глядящую на читателя выпуклыми фасетчатыми глазами.       — Нашёл, чего испугаться, Артур. Это же бабочка! Просто бабочка под сильным увеличением.       Мягко-насмешливое объяснение было призвано развеять нелепый страх. Однако уже тогда Артур отличался непредсказуемостью. Вместо того чтобы утешиться, он надолго обзавёлся страхом перед бабочками. И даже в университетские годы душными летними вечерами Артур нередко, несмотря на протесты приятелей, с напускным пренебрежением отдавал слуге указание: «Закрой окно, а то сейчас этих тварей поналетит».       Получается, Интегра Хеллсинг так или иначе унаследовала курьёзную фобию отца. Вернее, в случае Артура Алукард находил эту фобию курьёзной. А вот фобия Интегры посеяла колючее семечко беспокойства. Девочка же. Конечно, уж кому, а Алукарду было известно, что отдельные женщины отвагой и выдержкой не уступают мужчинам. Да и сама Интегра красноречиво продемонстрировала характер во время первой их встречи. Но тем более нелепо будет, если в один злосчастный день, в засаде, скажем, на очередного вампира, натянутые до предела нервы заставят леди Интегру Хеллсинг взвизгнуть от неожиданности, когда на неё сядет безобидный мотылёк. Эмоциональности ей всё-таки тоже не занимать.       Нет, решил Алукард, запускать этот пустяковый, на первый взгляд, страх нельзя.       — Разве не смешно, хозяйка, бояться каких-то бабочек? — спросил он риторически, ухмыляясь в подтверждение своих слов, когда Интегра в очередной раз попросила вечером закрыть окно.       — Я не боюсь!       Возражение вышло чересчур резким. Устыдившись, Интегра добавила недовольно:       — Просто не люблю. Ну, выключаешь, например, вечером свет, а по обоям ползает что-то тёмное. Или шебуршится в лампе. А ещё в абажуре от них мусора полно.       — На мусор надо указывать горничным.       Нахмурившись, Интегра буркнула под нос что-то вроде «не до того...» Никак, похоже, не могла свыкнуться с мыслью, что помимо прочих обязанностей она ещё и в доме хозяйка.       — Или я могу передать. Или Уолтер, так даже грознее. А ещё, — вместе с воспоминаниями о злосчастных бабочках нахлынули и другие. Алукард азартно сверкнул глазами, — на древко швабры можно нахлобучить череп...       Из рабочей комнаты Интегры он, хохоча, удирал под крики: «Сдурел? Я тебе что, совсем дитя малое?..»       Вопрос о бабочках, однако, так и оставался нерешённым. Интегра злилась и наотрез отказывалась обсуждать тему. Прочие ползающие и летающие создания, включая скопище многоножек, в которое изредка превращался Алукард, её ни капли не смущали. Когда вместо знакомого долговязого вампира в подвале она заставала расползшихся по стенам и потолку многоножек, каждая — с её ладонь длиной, Интегра только закатывала глаза, брезгливо сбрасывала тварей, которые запутывались в её волосах или пытались заползти за шиворот, и, попрекая Алукарда «ребячеством», заводила разговор о деле, приведшем её в подвал. Например, пополняла список выуженных из дневников деда запретов и указаний приказом: «И не смей пугать прислугу черепом». Боязнь невинных насекомых, приводящих прочих девочек в восторг, на фоне этой невозмутимости представала ещё более абсурдной. Алукард всерьёз подумывал научиться превращаться вместо многоножек или летучих мышей в облако бабочек.       — Тебе точно не попадалось никаких страшных картинок с бабочками? — не единожды уточнял Алукард. А затем его осенило.       Пожалуй, самому превращаться в бабочек пока что не стоило.       Для верности Алукард добыл ту самую книгу по естественной истории, сыгравшую причудливую роль в жизни его прежнего хозяина. Антикварный многотомник нашёлся на самой верхней полке одного из шкафов в библиотеке. Алукард сдул тонкий слой пыли с пожелтевшего корешка и подметил, что горничные правда нуждаются в твёрдой руке. Надо хотя бы Уолтеру намекнуть, что когда уборка входила в его обязанности, такого безобразия в библиотеке не водилось.       После обеда Интегра, подперев щёку рукой, с усталым видом пялилась в какой-то учебник. Алукард положил поверх него раскрытый на нужной странице том естественной истории, для драматичности добавив хулиганское: «Бу!».       — Это что ещё?       — Это бабочка. Бабочка под сильным увеличением.       Наморщив нос, Интегра пару минут внимательно разглядывала жутковатую морду с выпученными глазами и многочисленными отростками.       — О! — вырвалось у неё вдруг. — О! — повторила Интегра с ноткой торжества. — Всё-таки не просто так они мне не нравятся.       Отсутствие ожидаемого потрясения Алукарда разочаровывало и озадачивало — пока он не заметил, что закрывать на ночь окно Интегра просить перестала. А днём он не поленился проснуться и украдкой подслушать из тени, как Интегра вежливо, хотя и строго распекает нерадивую горничную.       Люди оставались странными существами даже пятьсот лет спустя. Что не могло не радовать.