Добра частица есть во всяком зле... (с) У. Шекспир
Ólafur Arnalds – Near Light
***
Ты стояла в жаркой, потрескавшейся пустоши Нью-Мексико, склонив голову и понурив плечи, и в твоём взгляде, тусклом и угасающем, не было ничего, кроме отдалённого отблеска боли. Ты дрожала, словно охваченная ледяным огнём, и упрямо поджимала бескровные губы: ни звука, ни слова, жалобного и молящего, я был уверен, не сорвётся с них. Я не знал, как помочь тебе, но ты и не желала моей помощи, и не оставляла мне ничего, кроме как проклинать тот день, когда наш мир так тесно соприкоснулся с миром существ величественных и могучих, словно вынутых, выдернутых из детских сказок чьей-то умелой рукой. Кроме как напоминать самому себе снова и снова о том обещании, что когда-то дал твоему отцу – оберегать тебя. Сначала была магия – яркая вспышка солнечного света, оказавшаяся мостом - звеном, соединяющим воедино давно канувшие в неизвестность легенды и мир новый, современный; насмешка богов, расколовшая твою жизнь надвое: одну ты позабыла, оставив далеко позади, а в другую, сперва окунувшись с головой, теперь боишься ступить. Ты так и осталась, Джейн, между двумя мирами, и ни одному из них не можешь отдать предпочтение, ни одному из них не можешь принадлежать до конца. Потом появился Он – другой, чужой, из мира, где не знают промозглых зим и отчаянного, вечного холода. Он тоже был таким – наполненным тёплом, пронизанным солнцем, и ты, манимая его обманчивым, непостоянным светом, ты, прозябшая, замёрзшая и продрогшая, тянулась к нему, как росток тянется к живительной влаге. И он полюбил тебя. Я не знал его, не верил ему – не мог довериться, но его взгляд – ясный и чистый, его яркие, голубые глаза говорили за себя лучше любых самых красочных слов. Когда он исчез, гонимый от тебя собственным братом, ты ждала его. Ты ждала его долго, с той безысходностью, которая всё чаще и чаще отпечатком накладывалась на твоё красивое, светлое лицо, осыпалась под глазами болезненными уставшими тенями. Ты не подпускала к себе и не позволяла помочь, лишь пряталась за собственным отчуждением с тем упорством и упрямством, которые были присущи лишь тебе одной, и я видел тебя – маленькую и несгибаемую под порывами ветра, и мне не хватало тебя, не хватало той прежней Джейн, которую я когда-то знал. Время шло, и стремительная, бушующая жизнь волной накрыла меня, потянув за собой; новый проект – неиссякаемая энергия куба - поглотил меня, и я забыл обо всём – о мире за пределами лабораторий, спрятавшемся за толстыми, глухими стенами; о скандинавском боге грома, что теперь казался не более чем детской выдумкой, о самом себе. Но ни на секунду моё сознание, измученное долгими неделями без сна и отдыха, не оставляло девичий образ; мой взор был затуманен, ослеплён как никогда прежде, но я не позволял себе не размышлять, не возвращаться к последним дням. Никто не мог заставить меня позабыть о тебе - так я думал, так я желал думать, но давно уже следовало привыкнуть, что от собственных мечтаний всегда остаётся лишь едкая горечь да рассыпавшийся горстью мертвенный пепел. Тот, другой, что тоже явился из Асгарда, был ледяным и бесстрастным, с равнодушным, выцветшим взглядом, не знавшим тепла, что лишь изредка озарялся безжалостным, жадным огнём войны. Он принёс с собой леденящий кровь холод, студёную морозную вьюгу и также напоминал своего брата, за которого ты так яро цеплялась, как смоляная, угольно-чёрная бушующая ночь схожа с безветренным, спокойным, насыщенным спокойствием днём. Я помню холод подземелий, грубое, выворачивающее наизнанку вторжение в самого себя, в свой мозг и алчное, неутолимое желание большего – власти до новых знаний, до нескончаемой энергии, до… Тессеракта. Моя душа раскололась надвое, и я не знал, за какую из сохранившихся частей бороться: за ту, что была храброй, но беспомощной и требовала остановиться, вырваться из цепких лап коварного бога. Или за ту, что была сильней меня. Я помню и Локи – безумца, затерянного в степи собственных опасений и страхов; ненависть, ярость, которую, наверное, должен был испытывать к нему за собственное заточение, мне давно заменило унижающее сочувствие. Мне казалось, асгардец был соткан из праха и пыли, из тонких вьющихся нитей магии, что являлась для него всем; кровь, бегущую по его венам, ему заменила горящая ревностью лава, мысли – отравляющие разум мечты, а душу - онемевшую, оглохшую душу - безмолвная каменная глыба. Ты не знаешь, Джейн, но силы, чтобы сражаться, он брал из собственной боли, жестокость – из неуёмной злобы и зависти, поднимавшейся откуда-то из самых его глубин, переполнявшей его ядовитой желчью. Ты не знаешь, Джейн, но порой, когда его бесстрастный, неживой взгляд вдруг освещался призрачным синим светом, отброшенным Тессерактом, Локи выглядел почти человеком, и я видел в нём ту же щемящую тоску, как и ту, что, не оставляя, терзала и тебя. Тогда он был так пугающе похож на тебя. Он проиграл. Его бездушные мечтания остались погребёнными под руинами Нью-Йорка, его огрубевшее временем сердце иссохло и погасло, его разум вновь был заключён в нерушимую стальную клетку, прутья которой он выковал себе сам. Мне же вновь достались собственные воспоминания, тебе – горечь обиды да разочарование. И всё же тогда, когда ты узнала, что Тор был совсем недалёко от тебя – лишь руку протяни, но не вернулся за тобой, ты словно очнулась от долгого, протяжного сна. И вновь ожила. Ты позволила мне быть рядом и вернулась в работу, которую, истрачивая всё время на поиски громовержца, успела забросить. Ты вспоминала, что значит жить – жить без него, и вновь вздохнула полной грудью не отравленный его присутствием воздух. Но ты ошиблась – прошлое не желало отпускать тебя, Тор никогда не хотел оставлять смертную девушку с далёкого Мидгарда, и возвратился за тобой; ты последовала за ним – не могла не последовать, и тогда я подумал, что больше не увижу тебя. Пусть и усмирённая временем привязанность к асгардцу, но она всё же жила в тебе, и теперь должна была, вспыхнув, загореться вновь как и прежде – ярко, неистово и нетерпеливо. Дни сменялись днями – серыми, подёрнутыми туманной дымкой и безликими, над нашим миром сгущались угрюмые тучи - предвестники скорой неумолимой бури, и я чувствовал неотвратимую опасность, воцарившуюся в воздухе и отдающуюся гулким эхом, выпадавшую колким моросящим дождём. А после грянул гром. Он разразился давящей, угнетающей бурей: ветры скрежетали и стенали, а земля, пробудившаяся ударами молота после длительного многолетнего забытья, застонала; и ты, маленькая, бесстрашная, нежелающая оставаться в тени, каждый раз норовила помочь тому, кто навряд ли нуждался в твоей помощи. Мироздание, треща и злобно скрежеща, расходилось по швам, но и это не могло испугать тебя: в шальной смелости из всех сил, что ещё оставались в тебе, ты пыталась остановить миры, не давая им, соприкоснувшись, погубить друг друга. Когда всё закончилось, я думал, ты уйдёшь вслед за ним, вслед за Тором. Я знал, ты не останешься, только не после того, что случилось, но вновь, как и много раз прежде, ты удивила меня. Вещей было немного, и все они остались на старом месте; новая съёмная квартира в Индиане, куда мы, движимые судьбой-насмешницей, перебрались, действительно оказалась новой – ты не хотела, чтобы что-нибудь, пусть мельком, пусть ненароком, напомнило тебе о том, что произошло в Царстве Вечности. Ты изменилась: исчезла прежняя мягкость, уступая место задумчивости и замкнутости, а цветущая красота - хмурой отчуждённости. Ты не рассказывала ни о чём, но я видел в тебе, в твоих прежде тёплых глазах чёрную понурую скорбь, и не спрашивал: не понимал, что произошло с тобой и опасался терзать то, что и так мучило тебя и не спешило отпускать. Сожаление подкрадывалось тихой поступью, незаметно и не спеша, ожидание – вязкое и тягучее, но более явное, ощутимое, чем прежде, вновь, оседая, замерло в воздухе. А потом я услышал имя – имя, сорвавшееся с твоих искусанных в волнении губ тихим, едва слышным, хриплым шёпотом; острое и резкое на слух, неожиданное, словно щелчок, и опасное. Имя – свист древних, заиндевевших, мятущихся ветров. Имя – треск могучих гор, подпиравших бездонный, безмолвный и вечный, словно все Девять Миров, небосклон. Имя – мольба женщины, осмелившейся пожелать жизни среди богов. Осмелившейся полюбить одного из них – безумного, бездумного и несносного, давно покоящегося среди скал Свартальвхейма, мёртвых, как и он сам. Хранившееся за семью печатями, за девятью металлическими замками. Его имя. Ты не говорила о своей боли, но она была в каждом движении, в каждом слове и звуке, и я читал её в тебе, как в простой, незамысловатой книге. О Локи ты тоже молчала, но и молчание это было ясней любых слов. Ты прозябала в том холоде, что он оставил тебе напоследок, но и не желала расставаться с этой пустотой, как с последним, прощальным напоминанием, а я терялся в догадках, как Локи сумел проникнуть в тебя, в твоё сердце и мысли так прочно, глубоко и непоколебимо. Я ещё помнил его - растерянного безумца, но даже не догадывался, кем он был для тебя, кем он стал для тебя за те краткие мгновения, что вы были вместе, а главное – чем могла стать для него девушка из того мира, ненависть к которому была для него столь же жгучей и бушующей, как и вся его жизнь. Ты ведь знала, всё человеческое в нём давно выгорело под собственным, полыхающем в его груди разрушительным огнём, и любовь в нём тоже умерла. Ты ведь знала, что он не вернётся, но надежда, сладкая и горькая одновременно, укутывая своим теплом, не оставляла тебя, и ты, убаюкиваемая её объятиями, позволяла себе на время забыться. Тот, кого ты ждала, явился в ночи внезапной слабой вспышкой света у дверей скромного дома; на мгновение, но лишь на одно мгновение твоё лицо озарилось сомнением, мучительной тревогой, а после – радостью, робкой и нежной. Не раздумывая, ты выбежала за дверь, во мрак засыпающих улиц, и я не держал тебя: я знал, мне не удастся тебя удержать теперь уже, наверное, никогда. Сквозь затемнённое, отражающее блики городских фонарей окно я видел, как одна из теней, отделившись от общей мглы, вышла тебе навстречу, поманила к себе, за собой, и ты бросилась к этой тени, как к собственному долгожданному спасению. Я видел как тот, кого я хотел позабыть, воспоминания о ком так страстно желал вынуть из собственной памяти, склонившись, привлёк тебя к себе, заключая в крепкие объятия жёстких рук. Как пропускали его пальцы, крепкие и сильные, твои мягкие локоны, и, кажется, слышал, как он звал тебя охрипшим, надтреснутым голосом. И имя твоё – словно обжигающий яд на его губах, проникая в твоё сознание, очаровывало и привязывало к вновь вернувшемуся неразрывными, заклятыми цепями. Имя твоё - луч света в непроглядной тьме. Проводник среди мглы. Солнце, осветившее небесный свод в мрачной, угнетающей и давящей ночи. Имя твоё – молитва для обречённого и презираемого, потерянного и нуждающегося в тебе, как умирающий в пустыне от жажды нуждается в живительном глотке. Да славится имя твоё…