Безымянная

      Я смотрю себе под ноги и щурюсь от яркого искусственного света, отражающегося в металлическом полу. Не могу поднять глаза на стилиста: знаю, что увижу слёзы, бегущие по тонкой сеточке морщин. Он помнит меня ещё девочкой: испуганной, дрожащей, цепляющейся за его руки перед выходом на арену. Даже тогда он, казалось, годился мне в отцы, а теперь и средства Капитолия не могут скрыть его возраст. Я тоже изменилась – стала женщиной, вышла замуж, родила ребёнка, наивно решила, что мне ничто не угрожает. – Амелия, – звук собственного имени заставляет поднять глаза на стилиста. Несмотря на нелепый макияж, его взгляд сияет теплотой. – Удачи тебе, – говорит стилист тихо, касается моего запястья и поправляет комбинезон. Его пальцы возятся с чем-то блестящим, пока я безучастно смотрю по сторонам.       Наконец, он выпрямляется и отпускает мою руку. На ней что-то сверкает. Я подношу запястье к глазам и рассматриваю тонкую золотую цепочку, искусно завитую в колосья пшеницы. Между хрупкими звеньями мелькают буквы, складываясь в моё имя. Не знаю почему, но в душе начинает щемить, будто я вспомнила что-то ценное. – Прости меня, – стилист касается моей щеки. Неужели привязался за эти годы? – Прости, что не смог показать, как ты красива.       На глаза наворачиваются слезы, я грустно качаю головой. Не хотела плакать. – Не ты виноват, что у меня нет спонсоров.       Просто я не умею играть по их правилам. Когда глаза слепят софиты, а Цезарь начинает осыпать вопросами, я замыкаюсь и отшучиваюсь. На прощальном интервью ведущий даже запнулся: наверное, на секунду забыл, кто я такая. Мило скалясь, заметил, что зрители давно меня не видели – настолько я ушла в семейную жизнь. Думаю об этом, и внутри всё сжимается. Руки прочь от моего мужа и сынишки!       Слезы текут безостановочно, когда я вспоминаю его пальчики, хватающиеся за мою ладонь. Я умру. Это ясно, как день. Ни союзников, ни спонсоров, ни сил. Слабость в теле и головокружения – вряд ли переживу даже первый день. Случай, который позволил победить на Играх, больше не поможет. Меня тошнит. Хорошо, что я не давала обещания вернуться, раз не смогу его выполнить. Знаю, что мужу будет больно, когда я умру.       Обнимаю стилиста на прощание и встаю на металлический диск. Прозрачный цилиндр опускается, заглушая напутственные слова. Я обхватываю себя руками и начинаю дрожать. Мой муж. От любви к нему хочется кричать, биться о толстое стекло. Я одна. Пока диск остаётся на полу, начинаю говорить. Рассказываю в пустоту, как мы встретились тёплым весенним вечером в поле, как я его люблю. Голос дрожит, но мне плевать. Хочу открыть правду воздуху, самой себе. Не понимаю, как «несчастные влюблённые» могли признаваться в любви перед камерами. Наверное, слухи правдивы, и они играют ради спонсоров. Иначе бы молчали, защищали свою любовь, а потом поплатились, как я. Публика жаждет вывернуть тебя наизнанку, и если не хочешь обнажать душу перед их наглыми лицами, ты труп.       С тихим жужжанием платформа плывёт вверх, а я нашёптываю тайну, за которую лишусь жизни – имена тех, кто мне дорог. Вижу их улыбки, вспоминаю прикосновения, ласки мужа, его хриплый голос в темноте спальни.       Верю, что он сдержит обещание и позаботится о нашем сыне. Тонкая полоска света растёт, и лучи, отражаясь от воды, режут глаза. Надеюсь, трибутов не обследуют после сметри, и он никогда не узнает, что я была беременна.