Когда тебя нет

«Я устала быть гордой, я просто хочу быть с тобою…»

Соколова выбралась из метро на поверхность, поежилась от налетевшего порыва ветра и быстро перебежала дорогу, отделявшую ее от гостиницы «Альфа». Пройти в номер к Лисицыну оказалось несложно – достаточно было показать корочку и сказать, что здесь остановился коллега из региона. Но уже перед самой дверью девушка остановилась. Правильно ли она поступает? Валя же сказала, что ничего серьезного, жить будет. Зачем тогда? Господи, кому ты врешь, Соколова? Затем, что ты сама хочешь до смерти его увидеть, понять, наконец, что тогда произошло, узнать что-то больше, чем было изображено на снимках, и – что скрывать – найти хоть какую-нибудь причину, которая поможет тебе его оправдать. Тогда ты сама определила рамки ваших отношений, поэтому он ушел, когда понял, что зашел за черту. Но почему, черт возьми, ничего не сказал? Даже не попытался ничего объяснить! Девушка глубоко вдохнула, словно вместе с воздухом собиралась набраться сил, и постучала. Через несколько секунд дверь распахнулась, и Юля увидела перед собой Лисицына, без всяких гипсов и перевязок, просто с небольшой ссадиной на скуле. - Проходи, - он, казалось, вовсе не был удивлен, что не ускользнуло от внимания девушки. Соколова осторожно зашла в номер, огляделась по сторонам и вновь посмотрела на Костю. Никаких травм кроме этой ссадины она не увидела. - Майский сказал, что тебя ранили, - неуверенно начала она, - но, похоже, сильно преувеличил… Мужчина не стал оправдываться или притворяться, комментировать инцидент – тоже, а просто спокойно сказал: - В конторе слишком много народу, чтобы разговаривать. Да и дело сначала надо было довести до конца. - Всех повязали? - поинтересовалась Юля, понимая, что начинать разговор на другую тему ей страшно. Она столько к этому готовилась, столько ждала и так перенервничала, что в конечном итоге уже сама не знала, хочет ли она знать детали того эпизода. - Кого не повязали, того убили, - усмехнулся Лисицын, не сводя с нее глаз. Она промолчала, отводя взгляд в сторону. Какая интересная прикроватная тумбочка... - Валя сказала, что тебе снятся кошмары, - с места в карьер заявил он. - Что? – девушка быстро перевела взгляд на него, широко раскрыв глаза, и он понял, что Майский был прав: только это от нее и осталось – глаза. Костя вздохнул и тихо продолжил: - Юль, все, что ты видела на фотографиях, – правда. Я не знаю, зачем ты хочешь, чтобы я об этом говорил. Что изменится, если я расскажу, как это было? О, боги! Соколова сделала глубокий вдох, чтобы не рухнуть прямо здесь и прямо сейчас. Ответить ему что-то ей не хватило сил. Лисицын смотрел на ее съежившуюся фигурку и понимал, что девушка дрожит, но сделать ничего не мог – она сама хотела знать правду. И это либо сейчас, либо никогда. - Я прекрасно помню, как ты сказала, что не потерпишь измен. И я не собирался, в этом ты можешь быть уверена, - как же нелегко было говорить о таких вещах. – Это произошло случайно. Глупо, спьяну, сдуру, еще по какой-то такой же идиотской причине… - он выдержал паузу. Соколова смотрела на него, не моргая, впитывая каждое слово. – Я не оправдываюсь – я рассказываю, - на всякий случай уточнил мужчина. – Я сам толком не понимаю, как это могло произойти, но… оно произошло, - тихо закончил он. Она отвернулась, почувствовав, как слезы подбираются к глазам. Лисицын увидел, как она вздрогнула, и не сдержался – быстро подошел сзади и обнял. - Юля… - Отпусти меня! – Соколова вырвалась из его объятий. – Не смей меня трогать! И Костя отпустил. Он не имел права, он давно уже не имел права, и он знал это. Как и то, что своими словами заставляет ее мучиться еще больше. Как он вообще допустил, чтобы ей было больно по его вине? Разве для этого завоевывают женщину? Нет, он должен был сделать ее счастливой, а он… Вот она стоит сейчас, обхватив себя руками, чтобы унять дрожь во всем теле – он знал этот жест наизусть. Всегда, когда ей было не по себе, страшно или плохо, она обхватывала себя руками, пока не появился он и не заменил ее руки своими. В порыве он и теперь хотел сделать так же. Он не раздумывал, просто поддался импульсу – сжал крепко, желая успокоить, и все. Вот только как прежде не вышло. Лисицын тяжело вздохнул, борясь с желанием послать все к чертям и обнять ее снова. Прижать к себе, поцеловать, почувствовать ее всю, ощутить, что она все еще его, что так было и будет всегда. А она стояла, отвернувшись, пальцы нервно комкали блузку на талии, и он чувствовал себя ничтожеством, беспомощным и бессильным ничтожеством. - Ты у меня одна… - вырвалось у него тихо, не смог удержать. - Что? – резко обернулась Юля, ее взгляд блестел. – Хоть в глаза мне не ври! – ей тоже не хватило самообладания. - Ты не понимаешь, - обреченно прошептал Костя, осознавая, как глупо звучат его слова в сложившейся ситуации, что только он понимал их истинный смысл. – Ты у меня одна, - повторил он. Правда рвалась наружу, он четыре года хранил ее в себе, но сейчас, когда она была здесь, так близко, он не мог больше молчать. – Ты одна мне нужна. - Тогда зачем ты это сделал?! – он словно выдернул пробку из того сосуда, куда она все это время пыталась закупорить невыносимую боль от его измены. – Ты просто молча ушел, наплевал на меня… - Нет. - Да! Ты растоптал все, что между нами было, ты просто убил меня тогда! Ты… - у Соколовой перехватило дыхание. – У тебя даже не хватило совести попросить прощения! - Я и сейчас не прошу, - горько ответил он и, видя непонимание в ее глазах, заставил себя продолжить: - Извиниться можно за мелкий проступок, когда сломал что-то или сказал не то. Потому что потом всегда можно объяснить другими словами, заменить испорченные предметы на новые или постараться склеить, починить. Одним словом, исправить… - признание давалось с трудом. – А просить прощение за такое значит приравнивать случившееся к тому самому мелкому проступку, сломанной вещи или неверно сказанным словам. А это не так. И такое исправить нельзя. Никак. Оно случилось, и с этим надо жить, как хочешь. Как можешь. - Или не можешь, - прошептала девушка, устало закрывая глаза, и ее слова придали ему сил: - Если я сам себя простить не могу, как я буду ждать прощения от тебя? – ему хотелось, как же ему хотелось, чтобы ей не было так больно. – Если тебя это хоть немного утешит… мои чувства к тебе не изменились, - Соколова резко распахнула ресницы, не веря тому, что слышит. – Я до сих пор помню, как ты пришла в ФЭС, как подкалывала меня при каждом удобном случае, строила из себя всезнайку, так мило задирая нос, что даже неловко было говорить тебе, что ты не права… - от этих воспоминаний губы сами собой растягивались в улыбку. И его, и ее. Юля прошла мимо мужчины и села на краешек кровати, чтобы он не видел, что слезы потекли по щекам, стирая эту улыбку. Она тоже все прекрасно помнила – как не помнить? Это же их история. Долгая история отношений, сначала деловых, потом дружеских, затем… затем она упорно сопротивлялась своим чувствам, не могла поверить, что с его стороны все серьезно, долго думала, стоит ли открывать свое сердце… А когда решилась, приняла и сдалась, счастье оказалось скоротечным. Господи, зачем она только поверила?! Соколова закрыла лицо руками, тщетно пытаясь выбраться из лабиринта этих эмоций и вернуть себе спокойствие. Когда она опустила ладони, то увидела, что Лисицын сидит перед ней на корточках. - Я не знаю, когда я потерялся в тебе, - поймав ее взгляд, тихо продолжил он. – В твоих глазах, волосах, в твоем смехе и твоих колкостях, да, и в них тоже. Если ты хоть раз за смену не сострила, день был прожит зря. Мне словно не хватало чего-то, и я тогда искал тебя, чтобы получить это самое «что-то». Специально иногда провоцировал, чтобы убедиться, что ты не остыла ко мне, что я по-прежнему твой любимый вредный напарник. Ты даже дома периодически выдавала свое «това-арищ майор», я все помню… - Костя не мог не улыбнуться, видя, что она тоже пытается сделать это сквозь слезы. – Мне и сейчас этого не хватает. Тебя не хватает… Когда тебя нет… это какая-то другая жизнь, словно не моя. Девушка молча смотрела в такие родные голубые глаза, отчаянно борясь с тем водоворотом, что закручивался у нее в душе. Рука сама потянулась к щеке, где темнела ссадина, но мужчина перехватил ладонь и прижал к губам. - Я не знаю, как тебе верить… - наконец, прошептала Юля, выдавая самое сокровенное, высвободила ладонь и опустила на нее голову.. Лисицын вздохнул, глядя на эту до боли знакомую рыжую макушку. Что он мог сказать? Что впервые за четыре года он почувствовал себя живым человеком? Что лишний раз убедился, что ему нужна только она, и что понимал, что сам же все испортил несколько лет назад? Что мысли о ней не покидали его все это время? Он не пытался забыть ее – черт возьми, он не хотел ее забывать! И даже думать не желал, что она могла успешно выйти замуж, создать семью, родить детей. Другому. Нет, он предпочитал считать, что их история замерла, остановилась, что она по-прежнему его, несмотря ни на что. И только что он понял, что так оно и есть. - Можешь сказать, что я гад, мерзавец, подлец. Я не буду оправдываться – я заслужил это, я знаю… Но пусть это будет завтра, - Костя взял ее ладонь и приложил к своей груди, - а сегодня… я прошу тебя… - он недоговорил. Соколова подняла голову и утонула в его глазах, увидев в них всю боль и отчаяние. Свою боль и отчаяние! Она только сейчас заметила, что Лисицын с корточек опустился на колени. Боже мой, он стоял перед ней на коленях и просил ее, как молит о последнем желании приговоренный к виселице! Господи, за что? Почему все должно было случиться именно так? Слезы вновь рвались наружу, чувства нахлынули на нее с такой силой, что Юля не смогла отказать, устоять не смогла. - Костя… - едва слышно прошептала она, понимая, что защитный панцирь распадается на кусочки, и тут же почувствовала его дыхание на своих губах. Девушка не успела опомниться, как оказалась в его объятиях, ощутила его тепло и силу. И она позволила этим рукам и губам все, задыхаясь от того, как крепко он прижимал ее к себе, словно она вот-вот исчезнет, как утренний сон, забываясь от осознания, что гремучая боль потихоньку растворяется и исчезает, а на смену ей приходит долгожданное умиротворение. Пусть сиюминутное, украденное, иллюзорное, но сейчас оно ей было вместо лекарства от этой опостылевшей жизни, которую она вела последние четыре года. Она не хочет думать про завтра, ни про сегодня, ни про то, что случилось тогда – она вообще не желает думать! Гори оно все синим пламенем! Она сдастся на милость этим поцелуям, этим ласкам, которых так жаждало все ее существо с того момента, как он ушел из ее жизни. Ей так нужно почувствовать себя любимой, желанной, единственной… Юля заснула в его объятиях, а Лисицын еще долго смотрел на профиль девушки, на плавные изгибы ее тела, словно пытаясь увековечить их в своей памяти, потому что другой такой возможности у него, скорее всего, уже не будет.