Grin and bear it или О чем умолчал канон - 2

23/08/796 - Коммодор! – Голос связиста вырвал Ульриха Кесслера из глубины уютной вечерней дремы. – Срочный приказ из штаба! - Какой? – Кесслер поднялся с кресла, моментально включаясь в происходящее. За долгие годы службы он даже дремать научился с открытыми глазами, сохраняя на лице сосредоточенное выражение человека, размышляющего о судьбах мира. Откровенно говоря, вопрос был риторическим: по уставу связистам строго запрещалось оглашать полученную из штаба информацию такого рода. Командующий мог или прочесть сообщение с экрана, или получить распечатку на руки – в любом случае, отдавать приказы подчиненным на местах полагалось ему, а не связисту. Ульрих, предпочитавший не переводить попусту бумагу, зашел за кресло связиста и посмотрел на экран – то же самое одновременно сделал и лейтенант-коммандер Андреас Кальтбах. В другое время коммодор не преминул бы попенять ему на эту вольность, но раздался зуммер, извещающий о завершении процесса дешифровки, по синему полю побежали четкие белые символы, и Кесслер, взглянув на появившиеся строки, остолбенел. Отработанные годами рефлексы дали сбой, и спустя несколько секунд он поймал себя на том, что стоит с открытым от удивления ртом. Хорошо, хоть не ляпнул ничего – на волне внезапного изумления. Андреас Кальтбах же – в силу молодости и непосредственности – в выражении эмоций стесняться не стал: - Что это?.. О чем они там думают в штабе? Оторопевший связист – тоже молодой и периодически забывающий об уставе – повернулся к Кесслеру: - Коммодор, прошу вас, объясните намерения нашей родины… Кесслер, успевший вовремя закрыть рот и принять важный вид, глубокомысленно покачал головой: - Нет… Пока еще рано об этом говорить. Дело серьезное. Запросите повтор. Связист сморгнул, уткнулся в терминал и быстро зашуршал клавишами. Кесслер перевел дух. Вполне вероятно, что это просто сбой при передаче. Или при дешифровке. Но судя по реакции связиста – нет. Нет… Новые коды? Вряд ли. О подобном извещали своевременно, и до сих пор срывов в тщательно отработанной технологии не наблюдалось. Провокация? Вражеское вмешательство? Хотят сбить с толку? Отрезать от центра? Едва ли. Столько времени они уже тут торчат – и ни одного постороннего корабля поблизости. Чтобы создать необходимый уровень помех, нужна по уму сеть из десяти-двенадцати генераторов. Такое скопление транспорта в этой части галактики они бы заметили. Аграрные планетки, выход из коридора, всё как на ладони… Нет, сектор пуст, словно амбар в голодный год. Тогда – что происходит? И почему? - Есть ответ! – доложился связист. - Ну!.. – Не сдержался Кальтбах, впившись взглядом в монитор. Строчки поползли по экрану, но на этот раз Кесслер был готов. Он потер подбородок, понимающе кивнул и бросил связисту уверенным тоном, исключающим любые вопросы и недоверие: - Всё ясно. Распечатки обеих шифрограмм. Окончательно обалдевший связист вывел сообщения на печать. Забрав бумаги, Ульрих Кесслер повернулся к Андреасу Кальтбаху: - Привести флот в боевую готовность. Выслать разведку – третий, четвертый, восьмой квадранты. Всем, кроме разведкатеров – режим радиомолчания. Ждать дальнейших указаний. Пока всё. После этого, он покинул мостик и твердым шагом направился в свою каюту, искренне надеясь, что со стороны не слишком заметно, как у него дрожат руки. *** В своей каюте Ульрих, наконец, смог немного расслабиться и даже позволил себе пару минут нервно побегать из угла в угол. Потом он выпил стакан воды, сел за стол и положил распечатки перед собой. Время шло. Надо было что-то решать. Предпринимать какие-то действия. Желательно, такие, за которые потом не понизят в звании и не расстреляют на плацу перед строем. Снова потребовать подтверждение он не мог – он и повторным-то запросом, считай, расписался в собственном идиотизме. За еще одну беспомощную просьбу «продублировать текст приказа» его точно отстранят от командования, а потом упекут в дурдом. Значит, придется работать с тем, что есть в наличии здесь и сейчас. Здесь и сейчас в наличии были две шифрограммы. Первая выглядела так: «PQRSTU VWXYZ A BCDEFG HIJKLMN OPQR STU HIJK LMN » Вторая гласила: «VCXRE YTERKJO K LOKNHR KJHGFER POUTR UTSG UYTR» Обе были получены из штаба. Обе, несомненно, являлись приказами, благо имели соответствующий статус. Обе – с точки зрения Кесслера – представляли собой полнейшую белиберду. Однако, сам факт получения этих загадочных посланий, как ни печально, свидетельствовал о том, что Родина от Ульриха Кесслера явно чего-то хотела. Просто не могла толком объяснить, чего именно. И это было плохо. Неописуемо плохо. Еще хуже было то, что бессмысленный набор букв в обоих случаях разнился. Причин этому могло быть сколько угодно. Либо Родина через десять минут хотела уже чего-то другого, либо прямым текстом сообщала ему, Ульриху Кесслеру, что она о нем думает и куда ему стоит засунуть свое неуместное в такой ответственный момент любопытство, либо налицо всё-таки был технический сбой. Или диверсия. Или то, что на жаргоне называлось «подстава». Кесслер получил назначение недавно, обойдя при этом многих, в том числе и более опытных, и более знатных… Кто знает, во что могло вылиться сочетание больших связей и задетого самолюбия какого-нибудь «фона». Вполне вероятно, вот в такие «любовные письма» от родного адмиралтейства. Полбеды, если над ним будут смеяться. Лишь бы оплакивать не пришлось. Усилием воли изгнав из воображения призрак расстрельной команды, Ульрих закрыл глаза и стиснул пальцами преждевременно поседевшие виски. «Так. Что – здесь и сейчас – самое главное? Выполнить приказ. Чтобы его выполнить, нужно знать, в чем он заключается. Как это узнать? Спросить. Так, хорошо. Спросить. У кого? Кто мог знать – хотя бы суть, если уж не точную формулировку? Тот, кто получает приказ. Это я. Я не знаю. Тот, кто транслирует приказ. Тоже не вариант. Отсюда этих людей не установить и не найти. Отпадает. Тот, кто отдает приказ. Допустим, Лоэнграмм. Кхм… М-да. Кто еще? Н-нуууу… -Ульрих Кесслер сделал глубокий вдох, поняв, что впереди, кажется, появился слабый проблеск надежды. – Решения он принимает сам. Но. Но, как правило, все-таки ставит генштаб в известность. Проводит совещания. Оглашает стратегию и озвучивает шаги, которые планирует предпринять. И все, кто присутствует…» Ульрих Кесслер с облегчением выдохнул и откинулся на спинку кресла, вознося хвалу великому Одину. Выход был найден. Не слишком красивый, не слишком удобный, но – эффективный. Что ж, может быть, он не особенно успешен как коммодор, зато по-прежнему хорош как следователь. Ну и ладно. Звание – это всего лишь звание, а призвание – это нечто совершенно иное. Восславим же богов за то, что они, обделив Ульриха при рождении приставкой «фон», по крайней мере, подарили ему чутьё и склонность к логическому мышлению. Прикинув, в чьих глазах выглядеть идиотом ему будет наименее обидно, Кесслер потянулся к комму и, перейдя на канал повышенной секретности, набрал личный номер Валена. Август Самуэль Вален ответил почти сразу, но толку от разговора вышло немного. - Здравствуй, - поприветствовал друга Кесслер. - Ага… - рассеянно отозвался тот, отчаянно силясь оторвать взгляд от чего-то, находящегося за пределами экрана. - Я не вовремя? - Н-нет-нет, все нормально, - соврал вежливый Вален, и Кесслер решил не терять времени, раз уж формально ему не дали от ворот поворот. - Совещание было? - Угу. - Когда? - Днем. - Кто был? - А?.. – Что-то стукнуло, зашумело, и Вален, нервно дернувшись, потерял нить разговора. – Кто?.. Ну, я был… Эрнест… Потом Двойная Звезда – куда ж без них… И без Кирхайса. Оберштайн. Кемпф. Еще Фриц. Вроде, всё… Кесслер быстро делал пометки прямо на листке с шифрограммой. - О чем говорили? Что решили? Август Самуэль хотя и посмотрел удивленно, тем не менее, открыл рот для ответа, однако начало фразы утонуло в ликующем вопле «Пааап!!! Посмотри, как я могу!!!». Вслед за этим раздался звон бьющегося стекла и оглушительный металлический грохот. Валена перекосило. - Я перезвоню!.. – бросил он, подхватываясь с кресла и на ходу ударяя ладонью по комму. Экран погас. Кесслер тяжело вздохнул и покачал головой. Двадцать минут томительного ожидания показались Кесслеру вечностью. Ульрих ждал молча, сидя в кресле и буквально физически ощущая неприятный холодок под ложечкой, который усиливался с каждой уходящей в небытие секундой. В конце концов, он не выдержал и набрал номер Меклингера. Из всего комсостава, кроме Валена, только с Меклингером у Кесслера сложились отношения, в достаточной степени доверительные – по крайней мере, для того, чтобы задавать идиотские вопросы в неурочное время, не опасаясь последствий. Может быть, дело было в возрасте. А может быть, всё в том же Валене, благодаря которому они познакомились. Август Самуэль, получивший из-под палки прекрасное домашнее гуманитарное образование, раз и навсегда возненавидел искусство во всех его видах и проявлениях. И, подавшись после Военной Академии во флот, не придумал ничего лучше, как сдружиться с художником и поэтом. По счастью, Эрнест был дома, один и не прочь побеседовать на сон грядущий. - Что случилось? – поинтересовался он. Вместо ответа Кесслер взял два листка с шифрограммами и поднес их к экрану комма. - Оу… - поразился Меклингер. Затем он внимательно выслушал Ульриха, вник в суть проблемы, но по существу, увы, ничего сообщить не смог. С ребусами подобного типа Меклингер до сих пор не сталкивался. Он теперь вообще нечасто получал приказы из штаба, посвящая всё свободное от сидения в тылу время живописи и прочей культуре. Что же до совещания, то… - Я не помню… - смущенно пробасил вице-адмирал-художник. - То есть как? – оторопел Кесслер. – Ты же там был? - Был, - подтвердил собеседник. – Но я не представляю, о чем там говорили. Я не слушал. Я… сочинял. - Что?! - Поэму, - потупился стихоплет. – Хочешь, прочту? «Ну, твою мать… - мысленно застонал Кесслер, - твою ж ётунову мать…» - В другой раз, ладно? – по возможности мягко, стараясь не обидеть творца, отказался он. – Мне сейчас с этим надо бы разобраться… - Понимаю, - кивнул Мелингер. – Сложная ситуация… Даже очень. Бессилие человека перед судьбой и системой. Одиночество. Перепутье. Неизвестность. Трагическая предопределенность и воля случая… - Эрнест… - встревоженно позвал Кесслер, пытаясь вернуть приятеля из высших сфер на грешную землю. – Ну, может быть, хоть что-то?.. Хоть пара фраз? Хоть какой-то намек?.. Но момент был безвозвратно упущен – усатое лицо вице-адмирала уже озарил божественный свет вдохновения, и пошлые материи вроде совещаний и шифрограмм окончательно перестали его волновать. - Интересно… интересно… - забормотал он, глядя сквозь Кесслера. – Неведомые гения пути никто из прочих предсказать не в силах: и мёртвые молчат в своих могилах, и у живых ответа не найти… Распалась связь времен, и пустота – сродни холодной мгле сырого склепа – накрыла нас, но всё ж мы верим слепо, что все усилья наши – не тщета… И я… Ульрих Кесслер прикрыл лицо рукой и испустил тихий, едва слышный стон. - Прости… Прости, - слегка опомнившись, произнес Меклингер, - мне надо это записать… записать… Такой сюжет, такой накал, такая… - Конечно, - пожал плечами Кесслер. – Удачи. Извини, что побеспокоил. – И отключился. Минут пять потребовалось на то, чтобы прийти в себя от разочарования, связанного с разговором, и потрясения, вызванного внезапной встречей с прекрасным. Потом, прикинув, что терять уже особенно нечего, кроме остатков терпения и здравого смысла, Кесслер набрал номер Миттермайера, к стратегическим талантам которого питал определенное уважение. На флоте у Вольфганга вообще была репутация человека уравновешенного и честного. В создавшейся ситуации Ураганный Волк, по сравнению с прочими альтернативами, являлся еще далеко не худшим вариантом. О Кемпфе Кесслер не знал практически ничего. Звонить Оберштайну он не стал бы даже в горячечном бреду и под дулом гранатомета. Со вспыльчивым и несдержанным на язык Биттенфельдом судьба столкнула его несколько раз лицом к лицу в адмиралтейских коридорах – Ульриху хватило пары минут, чтобы оценить этот великолепный образчик неизящной словесности, составить свое мнение и сделать далеко идущие выводы. Людей, которые говорят, что думают, зачастую даже не думая, что говорят, Кесслер по-своему уважал, но сближаться с такими отнюдь не стремился. Как ни странно, с Фрицем Йозефом поддерживал приятельские отношения Вален – они были знакомы еще с Академии, учились на одном курсе. Но и этот факт не мог заставить Кесслера переступить через собственную паранойю. Кроме того, даже спокойного неконфликтного Августа Биттенфельд изредка умудрялся доводить до белого каления своими высказываниями и реакциями, далекими как от элементарной вежливости, так и от элементарной же осторожности. Между тем, комм тихо пискнул, извещая об успешно установленном соединении. Кесслер выпрямился и внутренне собрался. Но вызов приняла жена Миттермайера, сообщившая господину офицеру, что Вольфа нет дома. Нет, где он – она не знает, а когда появится – не имеет ни малейшего представления. Он звонил, да, еще днем и сказал, что задержится. Вот и всё. Кесслер поблагодарил фрау Миттермайер за информацию и отключился. Потом подумал еще чуть-чуть и, стиснув зубы, набрал следующий номер. Пришлось ждать около минуты, прежде чем на экране появилось строгое, настороженное лицо Оскара фон Ройенталя. Ульрих поздоровался и по привычке козырнул. Ройенталь, прищурившись, вгляделся в Кесслера, оставив приветствие без ответа. - А… - наконец, протянул он. – Это вы… - Так точно, - на всякий случай подтвердил Ульрих. – Это я. - Вижу, - Ройенталь прикрыл глаза и поднес к голове руку. В руке был стакан, полный, судя по всему, виски со льдом. Ромео-после-шести прислонил холодное стекло к виску и блаженно вздохнул. – Чем обязан? - Сегодня было совещание, - полуутвердительно-полувопросительно начал Кесслер. - Было, - медленно кивнул Ройенталь. - О чем там шла речь? Ромео-после-шести приоткрыл левый – ярко-голубой – глаз. - Сложно сказать… А почему вас это интересует? - Потому что, возможно, речь шла обо мне и моем флоте. - Возможно. – Голубой глаз закрылся. – Но в таком случае вас бы об этом известили соответствующим порядком. - Меня известили, - процедил Кесслер. - И что?.. - И ничего, - Ульрих взял пресловутые листки и поднес их к экрану. – Вот. Полюбуйтесь. Ройенталь нехотя снова открыл левый глаз, всмотрелся в шифровки, поморгал. Потом открыл второй глаз. Потом глотнул виски и приложил стакан ко лбу, продолжая, тем не менее, хранить глубокомысленное молчание. - Сталкивались с таким? – не выдержал Кесслер. - Да, - Ройенталь отвел взгляд. – Приходилось. - И что?.. - И ничего. - То есть? - Повторные запросы результатов не дают – вы и сами, как я вижу, уже убедились. Факт наличия приказа не подлежит сомнению. Приказы командования не обсуждаются. Приходится выполнять. - Как?! - Предпочтительнее всего – молча. Паникующий командир – не лучшее зрелище для укрепления боевого духа подчиненных. - Это я уже понял. Но как вы в таком случае поступаете? - Обычно действую по ситуации. - Но разве… разве… А что, если это будут не те действия, о которых говорилось в шифровках? Ройенталь отпил еще глоток и равнодушно пожал плечами. - Крупных проколов допускать действительно не стоит. А по отношению к мелким огрехам и неудачам Лоэнграмму волей-неволей приходится быть снисходительным. Вы же умный человек, сами понимаете. - Понимаю, - поджал губы Кесслер. – Кто же захочет рубить сук, на котором сидит. Сначала надо, как минимум, пересесть куда-нибудь – и повыше… - Вот видите, - перебил Ройенталь и отсалютовал собеседнику стаканом. – Удачи, коммодор. Ульрих невесело усмехнулся. Оскар хмыкнул в ответ и потянулся к клавишам комма. - Стойте! – спохватился Кесслер. – Но на совещании-то сегодня вы были – значит, должны знать… Лицо вице-адмирала исказила гримаса страдания и стыда. - Должен, - замявшись, подтвердил он. – Но не знаю. Вернее, не помню. Единственное, что я помню – это был план Оберштайна. А поскольку Оберштайн всегда придумывает какие-нибудь гадости, позорящие доброе имя рейхсфлота, мы с Вольфом решили это дело запить. И намерение свое осуществили. Вот, собственно, и всё… Ройенталь развел руками, и у Кесслера упало сердце. - А где Миттемайер, вы тоже не знаете? - Знаю, - качнул головой Ромео и скосил разноцветные глаза куда-то в сторону, рассматривая нечто за пределами экрана. – Знаю. Но он…эээ… недоступен. И вообще навряд ли будет доступен до завтрашнего утра. А строить осмысленные и связные предложения сможет не раньше полудня. Такого количества времени в запасе у вас, я полагаю, нет? - Не знаю, - печально вздохнул Кесслер. – Но думаю, нет. - Ну… В конце концов, мы же не единственные, кто сегодня там был. Попробуйте поговорить с кем-нибудь еще. Кто-нибудь наверняка скажет. - Спасибо за совет, - кисло поблагодарил Ульрих. – Но я бы на это не слишком рассчитывал. Ройенталь внимательно посмотрел на Кесслера. - На худой конец… - начал он и замолчал. – На худой конец, вы же помните, что к счастью – или к несчастью – у нас на флоте есть человек, который знает всё. Всегда. И про всех. - Ну разумеется, - скептически отозвался Кесслер. – Сегодня ты знаешь всё про рейхсфлот, а завтра рейхсфлот знает всё про тебя. - Палка о двух концах. - Вот именно. - Но в любом случае, это лучше расстрела. Спорить с подобным утверждением было бессмысленно, поэтому Ульрих просто махнул рукой и отключился. Видение строя автоматчиков в черном снова замаячило перед внутренним взором. Кесслера передернуло. С момента получения приказов прошло уже больше часа, и любое промедление было подобно смерти – позорной, некрасивой, бессмысленной и очень, очень обидной. Ульрих встал, нервно прошелся по кабинету и, открыв бар, малодушно плеснул себе бренди – немного, на три пальца. Но, посомневавшись, пить не стал, а вместо этого вернулся за стол и снова вызвал Валена. Вален не отвечал. Точно так же молчали Кемпф и Биттенфельд, которых Кесслер набрал десять минут спустя, когда страх и отчаяние, наконец, пересилили благоприобретенное недоверие и врожденную необщительность. Ульрих закрыл руками лицо. Выбора не было. Вернее, он был, но выбирать между Мюллером и Оберштайном было всё равно что выбирать между петлей и плахой. Поразмыслив, он предпочел первое. Как свидетельствовала история, висельникам, которых отличали крепкие нервы и не менее крепкая шея, иногда всё же везло. Мюллер не отвечал долго. Кесслер уже совсем было хотел прервать соединение, рассудив, что, мол, не судьба, но внезапно экран ожил. Ульрих окинул Мюллера взглядом и на какое-то время напрочь забыл и про полученные шифровки, и про формальную вежливость. Настроение, до этого момента колебавшееся между отметками «паршиво» и «очень паршиво», прямо-таки рухнуло вниз, стремительно минуя «омерзительно», «погано», «гаже некуда», пока, в конце концов, не замерло у «сдохнуть бы к ётунам». И недаром. Эмоции, испытанные Ульрихом Кесслером за его достаточно долгую жизнь были сильны и вполне разнообразны, но еще никогда он не переживал такого приступа бешеной зависти – внезапной, острой, всепоглощающей. Зависти по отношению к чужой молодости, к чужой удачливости, к чужой… да, пожалуй, назовем это так – легкости бытия. Этот мальчишка, вынырнувший из перипетий затяжной войны, словно древнетерранский чёртик из табакерки, незаметно для всех стал контр-адмиралом, еще не отметив и четвертьвековой юбилей. Нейдхарт Мюллер был общителен, исполнителен, неизменно вежлив, и даже репутация страшного болтуна и первого сплетника адмиралтейства не отпугивала людей – к нему тянулись. Вдобавок ко всему, сейчас он был слегка растрепан, чуть-чуть взъерошен, немножко рассеян – на щеках полыхал яркий румянец, а на распахнутом вороте рубашки красовались явные следы губной помады. Иными словами, он выглядел именно так, как и должен выглядеть человек, которого поздним вечером оторвали от увлекательного занятия – столь же приятного, сколь и полезного для здоровья. Прислушавшись, Ульрих разобрал звуки игравшей в квартире Мюллера легкой музыки. Тоненько звякнул бокал. Раздался мелодичный женский смех. Кесслер скрипнул зубами. Он был на целых тринадцать лет старше этого везучего негодяя. Личная жизнь у него всегда шла с перебоями, а последние два года отсутствовала как класс. Большую часть времени, по милости власть предержащих, которым не глянулись его неблагородное происхождение и сложный характер, он просидел на вторых ролях, и, не подвернись ему Райнхард, до сих пор мотался бы по периферии, где и закончил бы когда-нибудь свои унылые дни, так и не сняв опостылевших капитанских погон… Кесслер оттянул воротничок кителя, хватанул воздух ртом и только тогда, опомнившись, немного пришел в себя. - Кхм… - произнес он, тщетно пытаясь взять себя в руки. - Кесслер! Какой сюрприз! – радостно просиял Мюллер, одарив собеседника такой лучезарной улыбкой, словно увидеть однажды вечером в неподходящий момент на экране комма мрачного Ульриха являлось – ни много ни мало – мечтой его детства. - М-да… - угрюмо откликнулся тот. И, решив, что нечего оттягивать неприятное, взял быка за рога. – Я по поводу сегодняшнего совещания… - Да-да, - закивал Нейдхарт. – Но меня там не было. - Знаю. Но я тут подумал, что… Может быть, вы что-нибудь слышали? Ну, знаете, совершенно случайно. - Увы, - огорчился Мюллер. – Совсем ничего… Вот разве что, вы знаете, говорят, Альянс планирует вторжение. - Вторжение? - Да. Изерлон-то захвачен. - Захвачен… Захвачен. Однако, захвачен-то он был еще в мае, а сейчас на дворе, извините, конец августа. Не долго ли собирались? - Ну, - развел руками Нейдхарт, - что вы хотите? - От вас? - От Альянса. Союзный бардак – это не наш победоносный рейхсфлот, где всегда всё быстро, чётко и так, как надо. При словах о «победоносном рейхсфлоте» взгляд Кесслера упал на лежащие перед ним шифровки. - О, да, - саркастично отозвался Ульрих, будучи не в силах сдержать нервный смешок. – Да, конечно. Быстро, чётко и через… кхм. Нейдхарт Мюллер сочувственно посмотрел на прикусившего язык Кесслера. - Что-то случилось? – тихо спросил он. – Я могу вам помочь? - Нет! – открестился Ульрих. Но парой секунд позже всё-таки сдался на милость усталости и нервного напряжения: - То есть, да. Провокационный ли тон собеседника, честный ли взгляд серых глаз, полный искреннего сострадания к коллеге, общая ли безвыходность создавшейся ситуации – а, может быть, всё это вместе взятое подтолкнуло Кесслера к тому, чтобы презреть инстинкт самосохранения и довериться первому болтуну всея рейхсфлота. - У меня тут… вот… - пробормотал он и, сгорая от стыда, продемонстрировал несчастные шифрограммы. К чести Мюллера, он не стал смеяться и даже ответил откровенностью на откровенность. - Понятно, - совершенно серьезным тоном сказал он. – Но тут я бессилен. Я тоже такое получал. Было дело. Ничем не могу помочь. Это не следствие смены кодов. Не аппаратный сбой. Не альянсовская диверсия и не проблемы трансляции – импульсы идут четко, я сам после первых случаев ходил к связистам и разбирался. Никто не знает, в чем дело. И это, - он поднял руку, предупреждая вопрос, - это не какой-либо шифр. Это не поддается расшифровке. В этом даже нет логики. - Вообще? – убитым голосом спросил Кесслер. - Вообще. Абсолютно. У меня остались кое-какие связи… с прошлой работы. В шифровальном отделе. Так вот, я обращался за помощью. Безрезультатно. Кесслер сник. Значит, действительно, никакой надежды… Зная Мюллера, можно было с уверенностью утверждать, что весь шифровальный отдел корпел над этой белибердой несколько недель. И хорошо, если это были только наши, имперские шифровальщики, а то ведь с него станется… Несмотря на невинный вид и безупречный послужной список контр-адмирала, чутьё продолжало упрямо твердить Кесслеру, что этот сероглазый ангел полон сюрпризов – и не факт, что приятных. Совсем не факт. - И что… - спросил Кесслер, - что вы обычно делаете, когда получаете такую абракадабру? - Выкручиваюсь как-нибудь, - пожал плечами Мюллер. - Получается? - Когда как. - Ясно, - Кесслер в задумчивости прикусил нижнюю губу, пытаясь повежливей сформулировать мысль. – У меня к вам еще будет просьба… - Да, пожалуйста. Если это в моих силах. - Надеюсь, что в ваших. Я бы хотел, чтобы этот разговор… чтобы вы… - Понимаю, - тепло улыбнулся Мюллер. – Уже забыл. Поверьте, - он бросил многозначительный взгляд за край экрана, - об этом вечере мне будет что вспомнить и помимо нашей с вами беседы. - Спасибо, - буркнул Кесслер, чувствуя, как кровь приливает к щекам, и дал отбой, даже не попрощавшись. Такой разговор просто нельзя было не запить – что Ульрих и не замедлил сделать. Приговорив первую порцию и махнув рукой на конструктивный подход к решению имеющейся проблемы, он уже раздумывал, не налить ли еще, когда раздался сигнал входящего вызова. С сожалением отставив стакан, Кесслер вернулся к столу и комму. Звонил Вален. - Кому серенады пел? – сходу поинтересовался он. – Четвертый раз тебя набираю. Что там у тебя стряслось? Кесслер присмотрелся к приятелю и вздрогнул: с экрана на него смотрел совершенно седой Август Самуэль, правый висок и щека которого были залиты кровью. - А у тебя?! - Ничего, - пожал плечами Вален. – А что? - Ты себя в зеркало видел? Вместо ответа Вален встал и на некоторое время исчез из вида. - Ах, это… - прокомментировал он, вернувшись, - это мы ужин готовили. Блинчики с джемом. Медно-рыжая шевелюра его в основном уже приобрела свой привычный цвет, лишь кое-где еще красовались светлые от муки полосы. В руке Август держал полотенце, с помощью которого усиленно оттирал со щеки остатки варенья. Вспомнив, что представляет собой валеновское чадо, Ульрих закатил глаза. Тихий и послушный на людях ребенок в уютной домашней обстановке частенько стоял на ушах и безнаказанно вил из любящего отца веревки. - Кухня восстановлению подлежит? - М-м-м… Да. Большей частью. А вот, говорят, нервные клетки – нет. - Врут, - убежденно заявил Кесслер. - Всё восстанавливается. Со временем. Вален подпер рукой свежеотчищенную щеку. - Тебе в Шантау зуб три года назад выбили. Вырос? - Нет, - поморщился коммодор, огорченно отметив, что к логическому мышлению оказался склонен не он один. - Ладно. Ты мне зубы не заговаривай. Что ты хотел знать про совещание? Кесслер вздохнул. - Обо мне разговор был? - Эээ… - протянул Август, краснея – как все рыжие – моментально и всеобъемлюще. - Что, всё так плохо? - Я… Я не знаю. Точнее, не помню. Выпитый бренди напомнил о себе минутным приступом необоснованной веселости, и Кесслер рассмеялся. - Потрясающе! - Ничего смешного, - надулся Вален. – У меня Клаус заболел. С утра температура подскочила. Я весь день ни на чем сосредоточиться не мог. - Совсем ничего не помнишь? – уточнил Ульрих. - Совсем, - покачал головой Август Самуэль. – То есть я помню, что ездил, вопросы какие-то решал, что-то говорил, что-то мы обсуждали… Но никаких подробностей. Ни единого слова. Как в тумане. Всё мимо меня прошло. Только и думал, как бы отмаяться и сбежать. - А как же ты на совещании-то не погорел? - А что совещание! – отмахнулся Вален. – Там-то как раз проще всего. Ты же его знаешь – главное: не возражать. Все удивились – и ты удивился. Все покивали – и ты покивал. В единодушном порыве. - О, боги! – драматически произнес Кесслер. – И так решаются судьбы галактики! – Он прикрыл лицо рукой и посмотрел на приятеля сквозь пальцы. – Август. Ты имперский вице-адмирал. Тебе не стыдно? - Ульрих. – В тон ему ответил друг. – Ты имперский коммодор. А тебе? - Нет, - фыркнул Кесслер. – Мне уже не стыдно. И не страшно. Меня скоро расстреляют, поэтому мне всё равно. - За что? – изумился Вален. - За то, - горько пожаловался собеседник, - что Меклингер сочинил поэму, Ройенталь с Миттермайером напились, Кемпфа и Биттенфельда нет дома, Мюллер в кои-то веки не в курсе дел, у тебя заболел сын, а Оберштайн придумал очередную гадость. Ненавижу Оберштайна. Ну почему он не мог придумать и огласить её хотя бы вчера, когда Клаус еще был здоров, а ты – внимателен и вменяем? - Ульрих, - в голосе Валена зазвучало неподдельное беспокойство, - объясни толком, что у тебя случилось. И Ульрих Кесслер, глотнув еще бренди, собрался с духом и объяснил. Выслушав полное скорби и душевной боли повествование, а также в подробностях рассмотрев злосчастные шифрограммы, Вален отреагировал – но отреагировал как-то странно. Он расхохотался и спросил: - И это всё? Ты сразу сказать не мог? - Я пытался, - обиделся Кесслер. – Но у вас там случился Рагнарёк в масштабах одной отдельно взятой кухни, и тебе стало не до меня. - Извини, - улыбнулся Вален. – Но это, правда, такая… Как бы тебе сказать… Мы тут все через раз подобные иероглифы получаем. И ничего – пока не расстреляли. - А почему я об этом не знаю?! - Потому что ты, Ульрих, прости меня, как на другой планете живешь. Закопался в свои бумаги и… Так же нельзя. Надо слушать, с людьми разговаривать. Вот ты начал задавать вопросы, так тебе сразу трое ответили, что это, в принципе, в порядке вещей. Ну и с чего так дергаться? - Но – как? – Кесслер потряс головой. – Как?! - Тебе ж сказали, как. – Хмыкнул Вален. – И Мюллер сказал, и Ройенталь. Выкручиваемся. По ситуации. В меру сил. Ульрих Кесслер помолчал, осмысливая услышанное. - Оберштайн знает? - Нет. С какой стати? Он же у нас флотом на местности не командует. Он у нас при штабе сидит. А из штаба эти приказы уходят в совершенно нормальном виде – стандартными инфо-пакетами. И даже к нам такими приходят. Правда, увы, через раз. - А Кирхайс? - Не знаю. Но, с моей точки зрения, вряд ли. Если бы Кирхайс знал, он бы и до Лоэнграмма это как-нибудь донес. А Лоэнграмм пока еще явно не в курсе. - А вы почему не скажете? - Хочешь стать добровольцем? - иронично поинтересовался Вален. – Тем самым беспросветно смелым человеком, который доведет до сведения командующего, что у него половина рейхсфлота который месяц играет в «Угадай приказ по трем буквам» и воюет вслепую? Что всеми своими успехами и неудачами он обязан исключительно сообразительности людей на местах? Что власть, даже относительная, я уж не говорю про абсолютную, в основе своей – химера? Вперёд. Мы запомним тебя, Улле. Не слишком молодым, но красивым. - А локальная связь? – помолчав, спросил Кесслер. - Локальная – в рамках трех-пяти пограничных секторов – не сбоит. Если её специально не глушить, разумеется. - Понятно… Значит, Оберштайн не знает. Кирхайс не знает. Лоэнграмм не знает. Остальная верхушка, само собой, тоже. И это ты мне говоришь, что я живу на другой планете? - Н-да… - Засмеялся Вален. – Действительно. - И что мне теперь делать? - Нахмурился Ульрих. – В данной конкретной ситуации? Чего они от меня хотят? - А что ты можешь? - Вот именно. Что я могу – со своими жалкими тремя эскадрами? Понятно, что не отвоевать Изерлон обратно. - Почему ты так думаешь? - Потому что это уже явно за гранью добра, зла и здравого смысла. - Ну… Говорят, что этот Ян прикарманил нашу крепость с помощью кучки головорезов и нашей же патрульной лоханки. - С помощью двух старых идиотов он её прикарманил. Надо было сидеть внутри и не дергаться. Кроме того, я – не «этот Ян», как тебе известно. - Да мне-то известно. Хорошо, если остальные тоже об этом помнят. А то у них иногда бывают весьма странные фантазии…ммм… планы. Ладно, давай мыслить логически. Если верить Мюллеру… - Я ему верю. Язык у него, конечно, без костей, но, как ни парадоксально, на вранье его еще никто не ловил. Вален вздохнул. - Ульрих. «Не врет» и «не был пойман» - это немножко разные вещи. Но хорошо. Будь по-твоему. Если Мюллер не врет и нас действительно ждет масштабное вторжение, то что ты можешь? - Героически отбросить концы во славу великой империи, - скривился Кесслер. – С помпой и фейерверками. - Гм… Как вариант. Но давай всё-таки будем оптимистами. Представим себе, что Вэньли решится на-а-а-а-А-А!.. Довести стратегическую мысль до конца Валену не удалось. Удивленный Кесслер успел увидеть мелькнувший на три часа черный имперский линкор, предательски атаковавший вице-адмирала в лоб – Август едва успел зажмуриться и выполнить маневр уклонения. - Пааа! Ты сегодня за Альянс!! – распорядился тонкий командный голосок. - Как скажешь. – Вален сдался без боя. – Только давай чуть позже. - Нет, сейчас! – заупрямился сын. Кесслер напрягся, предвкушая милый семейный скандал. - Поле битвы? – поинтересовался Август. - Давай в Айзенхарте! Мы еще там не воевали. Давай, как будто это вторжение и я… - Хорошо, - не дослушав, согласился отец. – Тогда сейчас – тем более не получится. - Почему? - Потому что ты на Одине и тебе до Айзенхарта пять недель лету. - А я прыгну! – не отставал сын. - Прыгай, - разрешил Вален. – Только сначала от планеты на безопасное расстояние отойди и выведи корабль на ГС. При самом лучшем раскладе – минут сорок. Удачи. И будь добр, дай мне договорить. - А с кем ты разговариваешь? - С Ульрихом. В эфире на несколько секунд воцарилась тишина, нарушаемая лишь усердным сопением, а потом на экране комма возникла мордашка Валена-младшего. - Привет, Клаус, - поздоровался Кесслер, разглядывая румяные щеки и ясные зеленые глаза домашнего узурпатора. Никакой болезнью там, разумеется, и не пахло – а пахло там сплошным незамутненным счастьем по поводу того, что отец сегодня всё бросил и вернулся домой на три часа раньше обычного. И еще там пахло градусником, который с утра явно окунули в чашку с горячим чаем. А если бы на месте Августа был сам Ульрих – еще бы отчетливо пахло ремнем. Клаус, словно прочитав коммодорские мысли, зарделся, помахал ручкой и скатился с отцовских колен. Где-то на заднем плане раздалось неровное басовитое гудение – очевидно, боевой корабль имперского флота стартовал с центрального космодрома, имея в активе намертво забитые дюзы. Кесслер покачал головой: если бы с такими утробными звуками хоть раз оторвался от земли «Форсети», он бы лично поставил к стенке всю бригаду технического обслуживания. Вален вздохнул: - Так, о чем мы с тобой говорили… - Пороть не пробовал? – невпопад спросил Ульрих, еще додумывавший более раннюю мысль. - Пробовал, - невесело улыбнулся Август, - но… не получилось. Рука не поднимается. Может быть, если бы он был больше похож на меня, а не на Эльзу… Хотя бы внешне… Кесслер уловил в голосе Валена те самые, прошлогодние, интонации и быстро сменил тему. - Ну тогда хотя бы объясни ему, что корабли в космосе подобного шума не производят – откуда у него в безвоздушном пространстве такой грохот? - Нельзя просто так взять и заглушить линкор. Может, он еще пробивает? - Я тебя умоляю. Спорим, уже он, как минимум, на полтиннике? Не веришь – спроси. Вален повернулся к сыну. - Да, действительно, - ошарашенно доложил он Ульриху. – Даже больше – уже на точку вышел и движок перед прыжком раскрутил. Быстро… Кесслер ухмыльнулся. - Вообще ты странно его воспитываешь. Что такое «вторжение», «гиперсвет» и «прыжок» он у тебя знает, а шнурки завязать как следует до сих пор не в состоянии. - Jedem das Seine, - пожал плечами Август. - Переведи. - Перевожу: вот когда у тебя, Ульрих, будут свои дети, мы и поговорим предметно. – Вален бросил взгляд на часы. – Давай ближе к делу. А то мне еще за Альянс отдуваться и сказки на ночь читать. Да и в целом, такими темпами он у Айзенхарта будет минут через пять. - Мда… Ураганный бы знал о подобных скоростях – удавился б от зависти. - И не говори… Так вот, об Альянсе. Если Вэньли решится на полномасштабное вторжение, шансов у тебя нет. - Понимаю, - кивнул Кесслер, собираясь с мыслями. – Тогда что им от меня надо? Это же был именно приказ, а не информационный блок. - Да забудь ты про приказ. По большому счету, - Вален устало провел ладонями по лицу, - вариантов у тебя только два: погибнуть или сбежать. Первый мы не рассматриваем. Второй стоит обдумать в том смысле, как сбежать с наибольшей пользой для себя и Отечества. Или нанеся наибольший урон врагу. Идеи есть? - Нет. А у тебя? - Разве что мин понаставить. Но это капля в море. Мало. Неэффективно. - А разве бегство в принципе может быть эффективным? Август Самуэль задумался, глядя куда-то в сторону. - Может, - наконец, произнес он. – В одном случае. Правда, красивее оно от этого не станет. Даже наоборот. - Ну? - Отец рассказывал, когда древнюю историю проходили… Правда это давно практиковали – еще на старой Терре. Тактика «выжженной земли» - слышал про такое? Кесслер помрачнел. - Слышал, - нехотя откликнулся он. – Хочешь, чтобы я тут всё пожег? - Да нет, зачем же. Жечь смысла нет. Во-первых, мы солдаты, а не убийцы. Во-вторых, у тебя там сплошной аграрный сектор – тяпки, мотыги, вилы. Ни военных баз, ни мало-мальски значимых промышленных объектов. В-третьих, у Альянса цель – завоевать, а не уничтожить. Они нас освобождать собрались от тяжкого гнета монархии. Пусть освобождают. А заодно, кормят, поят, лечат – ну, ты понимаешь. Перефразируя одного древнетерранского писателя: «Мы в ответе за тех, кого освободили». Так что жечь не надо, а вот… обобрать можно. - Предлагаешь помародерствовать? – неприятно удивился Ульрих. - Ни в коем случае. Предлагаю произвести конфискацию у населения продуктов питания и отчалить восвояси. Пускай Альянс мается, кормя голодных и утешая обиженных. Умереть с голоду им никто не даст, а вот союзные силы это ослабит. Толпа не бывает благодарной, а благотворительность – безнаказанной. - Это… - Кесслер помолчал, подбирая нужное слово. – Это низко. - Война – сама по себе низость, - откликнулся Вален. - Тогда почему ты воюешь? С такими воззрениями… - Из духа противоречия, - грустно улыбнулся Август Самуэль. – Потому что возвышенным в детстве перекормили… Ладно, брось. Не бери в голову, - подмигнул он. – В конце концов, ты всегда можешь сделать то, что обычно делает в подобных случаях Биттенфельд. - А что он делает? – оживился Ульрих. - Ооо… - засмеялся Вален. – Обычно, получив подобную ерунду в качестве приказа, для начала Фриц Йозеф делает умное лицо. Вот так. Кесслер не сдержался и прыснул. Умное лицо Биттенфельда в исполнении Валена являло собой феерическое зрелище. - Потом принимает героическую позу, - Август встал с кресла, - например, вот такую… Потом простирает вперед руку и произносит воодушевляющий спич – не в меру пафосный и в меру пикантный. Что-нибудь а-ля «За родину! За кайзера! За нижнее бельё богини победы!» Кесслер захохотал в голос. - И наконец, - назидательно поднял указательный палец Вален, - он отдает распечатку с этой мутью подчиненным и рявкает: «Ни шагу назад! Приказы не обсуждаются! Выполнять!». Скрещивает руки на груди и застывает, пронзая пламенным взглядом бездонные космические глубины. - И… И… И что? – задыхаясь от смеха, поинтересовался Ульрих. - Да ничего. Выполняют, кто во что горазд. Начальство же приказало – куда тут деваться. - Биттенфельд страшный человек. - Нет. Человек он довольно хороший. И довольно находчивый. Просто я же тебе говорил: мы все тут выкручиваемся. Как можем. - Да-а-а… - Кесслер утер выступившие слезы. – Ты никогда не думал о том, чтобы пойти в театральное училище? - Нет, - усмехнулся Вален. – Но до сих пор периодически жалею, что не пошел в цирковое. Это бы лучше подготовило меня и к радостям отцовства, и к тяготам службы в имперском флоте. - Представляю, что бы сказал твой отец, сделай ты в своё время такой выбор. - Да ничего особенного. То же, что и всегда. Что «у всех дети как дети, а у меня Хель знает что, а не сын». - До сих пор так говорит? - До сих пор. Не при людях, конечно, но… До сих пор не может мне простить: и Академию, и флот, и Эльзу… Как будто это от меня зависело, что она… Как будто это я виноват. – Вален сцепил пальцы в замок и замолчал. - Ты не виноват, - поспешно сказал Кесслер. - Я знаю. Знаю. Но есть вещи, которые не объяснишь. - Пааап, - раздался тихий голосок Клауса, - ну я долетел. - Отлично, - похвалил сына Август Самуэль и, кивнув Ульриху, потянулся за моделью зеленого альянсовского штурмовика. – Ну что, тобой я уже сегодня побыл, Биттенфельдом тоже. Осталось отмучиться за Вэньли, потом пара страниц из «Легенд и мифов старой Терры» - и на сегодня всё. И так сил уже нет никаких. С этими блинчиками… - Удачи, - отозвался Кесслер. – Я тоже пойду. Хотел еще заглянуть на мостик. Пожалуй, я так и сделаю: посмотрим, что даст нам разведка. Если что – подчищу всё, до чего дотянусь, и уйду от греха подальше. На три направления у меня людей хватит. На Кляйнгельт я, пожалуй, слетаю сам. Осталась у меня там… - Что? – заинтересовался Вален. - Гм… Любовь. - Да ты что?! Какая? - Детская, - пожал плечами Ульрих. – Первая. Август Самуэль дернул уголком рта. - Мой тебе совет: не лети. Пошли туда кого-нибудь. Не буди лихо. - Почему? - Потому что. Не хочу тебя расстраивать, но подумай сам – сколько лет-то прошло? Твоя первая любовь уже давно родила второго ребенка и развелась с третьим мужем. - Не может быть, - не поверил Кесслер. - Ну хорошо. Я, конечно, утрирую. Но, поверь мне, как минимум, один ребенок у неё точно есть. И она давно и бесповоротно чья-то жена. Если уже не вдова. - Да? - Да. – Подтвердил Вален. – И, кстати, к вопросу о странностях воспитания: ты не перестаешь меня удивлять. Уму непостижимо, как ты ухитрился столько всего навидаться и столько хлебнуть, но остаться при этом в некотором отношении таким… идеалистом. *** Дверь с тихим шорохом скользнула сторону. Кесслер прошел на мостик, надеясь выпить в тишине и спокойствии чашечку чая, перед тем, как вернуться к себе и лечь спать. Но с чаем, тишиной, спокойствием и сном не сложилось – на мостике его уже ждали: встревоженный Кальтбах, взволнованный связист и неприятные новости от разведбота из четвертого сектора. - Коммодор! – откозырял Андреас. – Корабли. Альянс. Идут полным ходом на выход из коридора. - Время? – спросил Кесслер. - Шестнадцать часов до удара. - Ясно. Значит, часам в двум пополудни будут здесь… Много их там? - Данные уточняются, - Кальтбах скроил гримасу и развел руками. «До ётуновой матери», - понял Ульрих. - Это… это... – прошептал лейтенант-коммандер, - это вторжение, да? - Да, - ответил Кесслер, мимоходом отметив, как побелел связист. - Что будем делать? - Вы помните полученный сегодня приказ? Кальтбах со связистом переглянулись. Андреас неуверенно кивнул. - Это приказ отдал адмирал Лоэнграмм. – веско произнес Кесслер, чувствуя себя так, словно стоит на вершине высоченной башни и вместе с ней – медленно и неотвратимо – падает вниз. – Он бы не стал причинять людям страдания без нужды. Положившись на это, мы должны исполнить возложенный на нас долг. В бой не вступать. Разослать отряды к близлежащим территориям. Конфисковать у гражданских провиант, оставив суточный запас продовольствия на душу населения. По возможности решить дело мирным путем, заручившись поддержкой людей. В крайнем случае, разрешено применить силу, но оружие не использовать. Докладывать о ходе исполнения каждый час – мне лично. Покажите территории, в настоящее время пребывающие под нашей юрисдикцией. Я должен принять решение по каждой. Скорее. - Есть! – Кальтбах метнулся к пульту и вывел карту на экран. Кесслер прищурился. - Пусть Йеннер отправится на Морган, Нидрих на Данк, а Зондарк на Хафен… - Он помолчал и всё же закончил фразу: - На Кляйнгельт я полечу сам. *** Время перевалило за полночь, но кое-где – в разных местах этой огромной вселенной – еще горел свет. Там не спали. Бодрствовали вахтенные на мостиках огромных кораблей Альянса, на полном ходу приближающихся к выходу из Изерлонского коридора, – пили крепкий черный кофе, переглядывались, шутили нервно. Мучился бессонницей, лежа под теплым шерстяным одеялом, Ульрих Кесслер – флагман уносил его сквозь холодную вечную ночь к родной планете, унылому августовскому дождю и очередному горькому разочарованию. Клевала носом над вышивкой Эванжелина Миттермайер, тщетно ждущая мужа с грандиозной попойки у Ройенталя. Слегка протрезвевший Ройенталь сидел у себя дома в кресле перед камином и, обхватив руками больную голову, безуспешно пытался вспомнить, о чем же всё-таки шла речь на дневном совещании. Корпел над очередной поэмой Эрнест Меклингер – оплывали в серебряных канделябрах настоящие восковые свечи, выдыхалось в бокале вино, тонким узором строк ложилась на бумагу история чужой жизни. В маленьком аккуратном домике, в разгромленной кухне, отмывал пострадавшую в ходе блинной авантюры сковороду вице-адмирал имперского флота Август Самуэль Вален. Оттирал под струей горячей воды – долго, старательно, а потом вдруг бросил в сердцах, закрутил кран и ушел в детскую. Присел на край кровати, прислонился к высокой спинке и просидел так до утра, глядя на сладко спящего сына. Нейдхарту Мюллеру тоже не спалось этой ночью. Договорив с Кесслером, он выключил комм, остановил проигрыватель и вытащил аудиокарту с отголосками призрачной жизни успешного, счастливого человека. Потом стянул через голову безнадежно испорченную ради высокого искусства конспирации рубашку и зашвырнул её в угол комнаты. Встал, подошел к зеркалу, пригладил взъерошенные волосы и улыбнулся – устало, понимающе, искренне – так, как улыбался обычно единственному человеку в целой вселенной: себе самому. Потом упал на кровать, поленившись даже стянуть одеяло, и закрыл глаза. Но мысли и воспоминания продолжали крутиться в голове, не оставляя сну ни малейшего шанса. Судя по звонку Кесслера, установленный в центре связи микрочип по-прежнему работал как надо – умопомрачительная разработка одной из секретных феззанских лабораторий с определенной периодичностью превращала любое шифрованное сообщение в бессмысленный набор символов, не повреждая защиты и вообще никак не обнаруживая себя. Благодаря этой милой вещице связь между флотами и штабом нарушалась, в адмиралтейских умах начиналось брожение, дело затягивалось, и у Мюллера появлялся реальный шанс воплотить мечту детства в жизнь. С этой мечтой он чуть было не простился в тот далекий день, когда отец, ветеран этой поистине бесконечной войны, выволок его за шкирку из приемной театрального училища, сгреб в охапку, запихнул в грузопассажирский лайнер и сутки спустя сдал с рук на руки старому приятелю, заместителю директора одинской разведшколы. - Вот, - рявкнул он, - принимай идиота. У всех дети как дети, только у меня Х-х-хель знает что вместо сына… Нейдхарт Мюллер, от природы наделенный хорошей памятью, творческой жилкой и мягким характером, с детства хотел Играть: меняться, перевоплощаться, проживать тысячу жизней и примерять тысячу лиц. И когда он понял, где оказался благодаря ретивому и авторитарному папе, то моментально пришел в ужас и впал в глубочайшую депрессию. И даже попытался наложить на себя руки. Из депрессии и петли его вытащил всё тот же старый папин приятель. - Ты дурак, - сказал он едва пришедшему в себя Мюллеру. И обрисовал захватывающие, прямо-таки волшебные перспективы. Ни одни подмостки этой вселенной в подметки не годились грандиозной сцене с громким названием «Рейхсфлот». Как и в любом театре, там наличествовала жесточайшая конкуренция, и чтобы выжить в этой агрессивной среде, Нейдхарт использовал всё – от базовых приемов ведения информационной войны, усвоенных еще в разведшколе, до вывезенных с Феззана секретных высокотехнологичных разработок. Поначалу было особенно тяжело, но Мюллер не унывал – тщательно прорабатывал образ, до мелочей выверял мизансцены, учился чувствовать потенциальных союзников и противников, оттачивал умение говорить и действовать экспромтом: в этой пьесе на готовые тексты рассчитывать не приходилось. «Милая мама, - начисто проигнорировав отца, выводил Нейдхарт Мюллер, с трудом вспоминающий, как выглядит его собственный почерк, и с годами привыкший принимать написанное за действительное, - у меня всё хорошо. Квартира служебная. Жалованье пока небольшое. Но война, похоже, затянется, и, я думаю, ты еще увидишь меня в адмиральском плаще – с новым флагманом и собственным флотом, и сможешь мной по праву гордиться. В конце концов, это моя главная и, похоже, самая удачная роль…»