Страшно, Хюррем?

Пожелав спокойной ночи Джихангиру и распорядившись, чтоб его отправили спать, Хюррем размеренным шагом подошла к зеркалу и оглядела себя во весь рост. Всё те же рыжие волосы, всё того же цвета глаза, вроде та же фигура, но сам взгляд — вот что изменилось. Он был непроницаемый, какой-то мрачный, потухший, словно его обладатель был не здесь, а где-то в другом месте. Если раньше Хюррем была поглощена исключительно своим благополучием и благополучием своих детей, а посему была достаточно практична и за редким исключением принимала во внимание какие-либо пророчества или следила за наличием каких угодно примет, то сейчас всё полностью изменилось. Со смерти Ибрагима прошло уже около года, но не прошло и дня, чтобы она в голове не прокручивала ту ночь, когда Сюмбюль ворвался в её покои с этой ужасающей новостью. Султанша ощутила, как её ударили в грудь — настолько это известие шокировало её. И тогда вспомнились все пророчества, особенно Якуба-эфенди, в голове окончательно сложился пазл. С того момента Хюррем Султан стала, мягко сказать, мнительной и суеверной. В который раз повернувшись спиной к отражению, Хюррем шумно выдохнула. Необходимо было что-то делать со своим режимом сна, поскольку такие страшные синяки под глазами не красили её. Да, надо позвать служанку, попросить её принести успокоительное, затем отойти к стеллажам, подобрать книгу какого-нибудь европейского философа и отвлечься. Просто отвлечься. Отвлечься. Отвлечься. От того морозящего чувства. Чёрт, зачем она вновь вернулась к этой мысли? И вот опять: странное ощущение чьего-то постороннего присутствия. Спина женщины, покрытая тонким шёлком, тут же покрылась гусиной кожей. Стараясь расслабиться, султанша несколько раз глубоко вдохнула и выдохнула, но дыхательные упражнения не помогли избавиться от чувства, когда конечности немеют и горло сохнет от неприятного, липкого страха. — Успокоиться. Нужно успокоиться, — шептала она самой себе. Но сердце продолжало неистово колотиться в груди. Судорожно начав думать о чём-то другом, о чём угодно, женщина уверенным шагом направилась к своим излюбленным стеллажам с книгами, выбрала свою любимую, самую интересную, чтобы наверняка избавиться от посторонних мыслей, затем вернулась к кровати, забралась на неё, укрылась одеялом и, старательно не глядя по сторонам, углубилась в чтение. Но даже любимый философ не помог. Она периодически бросала быстрые взгляды в сторону плотно закрытого окна, в сторону двух разных дверей из её покоев и лишь изредка — осторожно поворачивала голову, глядя на дверь, ведущую на террасу. Сердце внезапно пропустило пару ударов и забилось в бешеном ритме, ни с того ни с сего. Хюррем согнула ноги в коленях и плотнее укуталась в одеяло. Нет. Нет, она просто была излишне мнительной. После смерти того, кто дышать не мог без мысли о том, что убьёт её, слишком часто её навещали его образы. Ибрагим Паша оказывался в её снах, а порой и наяву. Она могла мирно прогуливаться по саду... а затем случайно поднять глаза и увидеть его замершую фигуру. Он был в чёрных одеждах, стоял, опустив подбородок и исподлобья глядя на неё убийственным, пронизывающим, горящим взглядом, полным ненависти и маниакального желания убить. У неё перехватывало дыхание. Одно моргание — и он исчезал. Она поворачивала голову — и вновь он, в другом месте, в той же позе, с теми же глазами. Он был мертвенно бел. И служанки только поспевали за своей госпожой, которая посреди прогулки могла резко сменить путь и спешно направиться в противоположную сторону. Ночами было страшнее. Он являлся в самых разных частях комнаты. Точно такой же. Белый, как одна из когда-то стоявших статуй в саду его дворца. В чёрных одеждах. С тем же прожигающим взглядом. А иногда он шевелил головой, склоняя её набок. Делал один шаг, заставляя её вжаться в кровать. Она закрывала глаза, чувствовала, как задыхается от страха. Она победила его в реальной жизни, не боялась его живого. Но мёртвый он был сильнее её. И она просто боялась открыть глаза и в один момент увидеть его лицо на расстоянии ладони от своего. Хюррем не заметила, как её изнутри окатило ледяной волной спокойствия и умиротворения, и, склонив голову на подушку в неудобной позе, провалилась в беспокойный сон. На стену, освещаемую лунным светом из окна, упала едва заметная, медленно двигающаяся тень. Окно в комнате бесшумно распахнулось, и на подоконник невесомо шагнул нечеловек. Тяжелый взгляд пронзительных, немигающих чёрных глаз мужчины, как хищная птица, быстро пробежался по покоям и остановился на кровати. Женщина лежала, словно окаменевшая. На её лбу проступили капельки пота, между бровей залегла глубокая морщина, её губы были искривлены. — Хюррем... — шипящим голосом процедил мужчина сквозь зубы, спускаясь в комнату. Он презрительно усмехнулся, и морщины у его губ стали глубже. Мужчина двигался уверенно, спокойно, медленно, словно растягивал каждый свой невесомый шаг, ни на минуту не останавливаясь. Он обошёл её покои, как большая чёрная тень. Из-за из ниоткуда взявшейся огромной, чёрной, грозовой тучи луна протянула свой последний серебристый луч — в его свете кожа незваного гостя казалась еще бледнее, почти белой, усиливая синяки под глазами. Сверкнула молния — и ясно было видно, как тело мужчины едва-едва просвечивает. Он сделал осторожный шаг и встал прямо напротив кровати. Пора разбудить нашу Смеющуюся. — Хюррем... Хюррем... — тихо начал звать её он. Голос был тягучий, но пульсирующий, хриплый. Она задрожала во сне, узнав голос. Но открыть глаза не решалась. Леденящая волна проклятой, злой ауры вновь начала колебаться, теперь ещё ближе к ней, обдавая всё тело противными мурашками. Хватит, Хюррем. Его не существует. Он уже давно гниёт в земле. Хватит. Хватит. Она крепко стиснула зубы и, ведомая какой-то слабой искоркой смелости, приоткрыла глаза. О чём тут же трижды пожалела. Это был Ибрагим. Его дух. Его проклятая часть, брошенная в котёл ада. Так какого чёрта она здесь?! — Ты не ждала меня, Хюррем? — она тяжело, прерывисто задышала, почувствовав головокружение. Губы мгновенно пересохли, глаза впились в одну точку, веки были не в силах сомкнуться, словно какая-то чёрная сила держала их. — Я слишком долго ждал часа расплаты... не в живом мире, так в потустороннем... — лихорадочно шептал он. Она видела только то, что могла видеть в силу невозможности двинуть зрачком в другую сторону — он крепко держал её обездвиженной своей уже не человеческой силой. Его дух незаметно перемещался по покоям. Она видела его мутные очертания у распахнутого окна, у дверей, насколько ей позволяло зрение, но когда сверкала молния, сопровождаемая почти одновременным раскатом страшного грома, она замирала и видела его сверкающие глаза на фоне ярко-белого света. Он оскалился подобно хищнику, бросив плотоядный взгляд на свою безвольную жертву, и начал делать медленные шаги в её сторону. Обездвиженная, она начала в ужасе открывать и закрывать рот, её ресницы подрагивали, глаза были на мокром месте. Наконец, её хватило на приглушённый полувздох-полувсхлип. А когда он сделал последний шаг и оказался прямо над ней, она сделала шумный вздох. — Тише, тише, тише... — он повторял это, как заколдованный, медленно, растягивая слова. — Страшно, Хюррем? Ужас застыл на лице Хюррем, а страх заставил онеметь. Из её горла вырвался ещё один всхлип. Внезапно что-то опустилось на её губы, призывая к полному молчанию — кажется, это были его пальцы — судя по прикосновению, невесомому, но до смерти пугающему. Внезапно её глаза дёрнулись, и он резко пропал, просто исчез. — Смотри. — Это прозвучало у неё над ухом. Ибрагим оказался позади её спины. Она всё это время лежала на боку, голова была уложена на подушку в той самой неудобной позе, руки безвольно лежали на книге поверх одеяла, а ледяные ноги укутаны в недрах одеяла. — Не закрывай глаза, Хюррем... — Она могла поклясться, что он хищно оскалился. Его аура от близкого контакта до костей пронизывала её. В один момент он отпустил её тело, но сухие глаза так и не смогли закрыться. По его желанию. Хюррем резко задрожала всем телом, лихорадочно бегая глазами по комнате и даже не пытаясь поправить съехавшее ночное платье — сердце бешено колотилось. В голове сотни мыслей, странных образов. Она была готова в любой момент сорваться с места и стремглав броситься к дубовым дверям. Но мешали эти чёртовы образы, явно не являвшиеся плодами её фантазии. Они принадлежали Ибрагиму. Та самая ночь. Немигающая, она вновь смотрела в одну точку, мучаясь от непонимания. Потому что то, что ей показывал Ибрагим какой-то мистической силой, материализовывалось наяву. Из разных частей комнат, из самой глубины теней показывались мрачные фигуры немых палачей. Не в силах больше сдерживаться, Хюррем, задержав дыхание, со всей силы понеслась к выходу. Внезапно её больно схватили за волосы и рванули назад. Женщина вскрикнула от боли, запнулась о платье и почти упала, как её поддержали, схватив за локти сзади и накинув шёлковый шнурок на шею. Хюррем начала судорожно вдыхать ртом спасительный воздух, принялась неистово вырываться, царапать воздух, но с каждым мгновением жизнь начала отпускать её. Её мертвецки белые руки опустились на шею, пытаясь просунуть их между кожей и шнурком, но безуспешно. Внезапно её пальцы, переставшие слушать хозяйку, принялись душить её саму. — Нравится умирать, Хюррем? Она наконец смогла, сама того не заметив, моргнуть — глаза тут же наполнились влагой, все мурашки собрались в одном горле, и её ударила волна слёз. Её пальцы больше не сжимались на своей же шее, а любовно поглаживали кожу. Лёгким катастрофически нужен был кислород, тело ослабло настолько, что она опустилась на мягкий ворс ковра. Ибрагим опустился рядом с ней напротив. Она прерывисто хватала воздух ртом с закрытыми глазами. — Нравится, Хюррем? — он повторил свой вопрос, уже тише. — Мне тоже не понравилось умирать. Сколько бы я ни размышлял об этом — всё без толку. А ты? Ты думала, как умрёшь? Она открыла глаза, и он исчез. Хюррем начала нервно оглядываться по сторонам, и тут он оказался сидящим непозволительно близко к ней спиной. Его невесомая рука опустилась на её плечо, пальцами проводя по вмиг ставшей гусиной коже. Она сморщилась от отвращения, но была не в силах сопротивляться. — Смотри... — Его шёпот оказался прямо над её ухом, и в её голове вихрем понеслись новые воспоминания, новые эмоции. Его эмоции. Её тонкая удаляющаяся фигура, его почти наигранный смех, шаг в сторону выхода. Один, второй, третий... И его смех смолкает, потому что десяток убийц, подосланных этой женщиной, с яростью накинулись на него. Хюррем вздрогнула, ощущая его страх, решимость, отчаяние, ненависть, ужас и решительность. И мысль, единственная мысль, которая была в его голове в ту минуту. "За что, Хюррем?.." А его пальцы продолжают гулять по коже, губы продолжают шептать. — Всю жизнь задаюсь этим вопросом, Хюррем... За что? За что ты меня так ненавидела? Его пальцы взлетели и оказались на её мокрой от испарины шее, на ключицах. Он всё ещё был бестелесным, но его прикосновения отдавали каким-то странным ледяным жаром, слишком реальным. Новое прикосновение — новые воспоминания. Многочисленные встречи Ибрагима Паши и шехзаде Мехмеда. Охота, государственные дела, поощрения Великого Визиря, поучительные философские беседы, улыбки дяди и племянника, доверие и дружба. Её начало трясти. — Ты, кажется, была слепа? — он снова усмехнулся ей в волосы — она это почувствовала холодным дуновением ветерка по этому месту. — Видела только то, что хотела видеть, не так ли? Все враги, даже твоя собственная семья... Она открыла рот, но не смогла выдавить ни слова — он по-прежнему держал над ней мистический контроль. — Да, я зять Повелителя, Хюррем... И твой зять тоже, — словно разговаривая с маленькой, поучительно сказал он низким голосом. — Дядя твоих детей, Великий Визирь этого государства... Его пальцы сжали её волосы на затылке так, что мурашки прошлись по всему телу, хотя сами волосы не дрогнули. И вот новые воспоминания, проносящиеся с бешеной скоростью: каждая их встреча, каждые их колкие взгляды, и она замечает, что почти всегда сама провоцирует его. Зачем? Они молоды, она ревнует — сначала одного к другому, потом второго к первому, порой чередуясь. Они стали взрослее — она борется с самой собой, закрываясь от его тремя, четырьмя, пятью — чёрт знает, сколько стен она возвела между ними. Он отвечал ей тем же. Зачем? — Что, задаёшься вопросами к самой себе, Хюррем? — Видимо, он намеренно растягивал её имя в конце каждого своего вопроса. — Не пора ли дать мне ответ? — И он с силой прижался к её телу, обдав её спину волной жара. Она крепко зажмурилась, стиснула зубы и сжала руки в кулаки. — Для тебя всё игра, Хюррем?.. Всё игра? Скажи мне, игра?.. — он сделал паузу. — А никакой игры нет. Она вспомнила одну из его фраз о том, что ей всё видится играми, а на самом деле их отношения таковыми не являлись. Она подстраивала ловушки, он уличал её в этом и смеялся. Или скрежетал зубами и до хруста шейных позвонков пытался мысленно проклясть её так, чтобы она упала перед ним на колени. — А иногда... Знаешь, что со мной было, Хюррем? И его губы медленно опускаются на обнажённую кожу плеча. И в неё словно ударяет молния от череды самых личных и сокровенных воспоминаний Ибрагима из его жарких снов с её участием — летних, весенних, зимних, осенних. Она смотрит его глазами, и её мутный взгляд притягивает влажное тело, блестящее в неярком свете свечей рядом с ним. Дрожащие девичьи пальцы жадно касаются чуть смуглой кожи, гладят острые ключицы. И все это под аккомпанемент жарких вздохов. Волосы встают дыбом, все внутренности скручивает от томления и напряжения, но она старательно не открывает глаз, молясь, чтобы всё поскорее закончилось. — Контролировать я это не мог, Хюррем, но это было мучительно, — его глухой смешок эхом прокатился по её коже, проникая внутрь. И теперь с новой силой старые воспоминания, открывшиеся ей — боль, отчаяние, желание, ненависть, жгучее презрение, вновь боль. Она слышит внутренним ухом глухой, учащённый стук его сердца, когда он в последний раз видит её за столом во время его последнего ифтара с падишахом. Ловит её холодные разочарованные взгляды и желает удавить её прямо на глазах у Повелителя. Тишина. Тяжёлые, медленные шаги, которые он списывает на свою мнительность, поскольку всё равно безоговорочно верит султану. Палачи. Тупая боль от тугого шнурка, всхрипы, последнее слово. И обжигающая похолодевшую кожу последняя слеза. — Ты моя убийца, моя смерть... — Его глухой шёпот колыхался у её кожи. — Зачем, Хюррем, зачем ты это сделала? Теперь тебе легче?.. Она чувствовала смертельную усталость. Глаза слипались, горло саднило от едва наступивших, но сдержанных слёз. Теперь уже самостоятельно султанша рассматривала в своём сознании ненавидящие лица её новых, ещё более коварных и менее привлекательных врагов. Да, действительно врагов. Готовых при любом случае безмолвно придушить на месте. А не с самодовольством сообщить об этом. Как в шахматах псевдосоперники на одну партию сообщают друг другу о шахе. — Скажи, тебе легче? Всё-таки одна-единственная непрошеная слеза покатилась по её щеке в момент, когда жар на спине начал медленно иссякать, когда конечности начали наполняться почти уже застывшей кровью, когда её горло перестало быть сдавлено невидимыми тисками. Когда он исчез. Она поднялась с ковра и бездумно вернулась в кровать, легла на бок и невидящим взглядом уставилась в окно. Всё тот же силуэт. Но теперь не напряжённый и пугающий, как в саду и до этого дня, а более расслабленный, уставший, изнеможённый. — Теперь мне легче, Ибрагим. Она закрыла глаза, и последним, что она почувствовала, прежде чем погрузиться в небытие, было неземное прикосновение к её щеке.