Чернильный поток

Он просыпается каждое утро в строго установленное время, в первые секунды привычно сетует на еще один будний день, а дальше все идет по накатанной и хорошо знакомой дороге. Привычный зов будильника, журчащее пение утреннего душа, бодрящий запах кофе и ленивые разговоры за завтраком. И, конечно, сидя во главе маленького стола на тесной кухне, он каждое утро проводит своеобразный ритуал, с шумом и ожиданием чего-то нового разворачивая утреннюю газету, углубляясь в черные иероглифы и радуясь запаху свежей типографской краски. Привычные политические темы и обещания лучшей жизни сыплются с первых страниц, но улыбающееся лицо очередного депутата последние пару лет вместо надежды вызывает только зубную боль. Что могут сделать политики там, где по ночам правит якудза? В районе, где первое, чему учат детей — это не гулять после восьми? Чувствуя, что отклоняется от привычного курса, спешит перевернуть страницу. Жена, сидящая напротив, вздрагивает от непривычно громкого, нервного шелеста крупных газетных листов. А новая страница не лучше — на ней мрачные физиономии и темные провалы окон-глазниц «той самой школы», которой пугают детей из младших классов. Снова драка. Побитые и какие-то совсем не детские лица на смазанном фото нагоняют тревогу, и от напряжения, повисшего в воздухе, начинает нервно ерзать на стуле маленькая худенькая девочка с огромными глазами и двумя хвостиками, его дочь. Причина драки, сообщают газетные строки, не установлена. Не думай, говорит он себе и отхлебывает остывший кофе. И почему-то хочется зажмуриться. От того, что мысли, взбудораженные видом обшарпанных стен, продолжают плясать в голове, выпрыгивая, выныривая неожиданно из привычно-рутинного потока. Газета — сухие факты, пустой официальный язык и никаких догадок. Причина драки не установлена. Зачем же они дерутся? Зачем тратят свою короткую, свою драгоценную молодость? Даже целуя на прощанье любимую жену, ему не удается избавиться от мыслей, чернильными пятнами расплывшихся на равномерно серой ленте привычной жизни. И вот отовсюду — с экранов телевизоров, из разговоров в метро, из заголовков газет — стали выскакивать прямо на него сообщения о школьной жестокости, драках и пьянстве. Глаза сами стали выискивать в толпе черную потрепанную форму, короткие ежики волос и озлобленные, колючие взгляды. Внутри появилось тревожное жужжащее ожидание, словно вот-вот что-то должны произойти, словно где-то решается его судьба, и ему уже с минуты на минуту дадут ответ — что же будет с ним дальше. А пока только тишина спящего дома и пульсация тяжелых, каких-то чужих мыслей не дают сомкнуть глаз в привычные одиннадцать часов вечера. Ничего не происходит. Как-то ночью, вместо обычных черно-белых картин повседневности, в сны врываются фотографии давящих, расписанных граффити стен, но у школьников, стаями заполняющих классы-клетки, у них лица соседских ребят, одноклассников его дочери. Такие знакомые — и чужие. На следующее утро заботливая жена спрашивает о самочувствии и советует пару дней отлежаться дома. Как-то он видел начало их драки. Было прямо как в кино — натянутая звенящая тишина между ними, быстрая искра гнева — и вот с их стороны доносятся только болезненные стоны да звуки глухих ударов. После, словно ничего не было, щелкающий смешок зажигалки и следом лающий пустой смех людей. Почему они такие? Опоздание на работу больше не кажется чем-то важным. Могу ли я изменить что-то? Беспомощность особо остро ощущается именно тогда, когда появляется желание что-то сделать. Вся глубина беспомощности, в свою очередь, познается, когда ты даже не можешь придумать способа им помочь. Кто же в этом виноват? Не доглядели, не удержали, недолюбили. Задержавшись на работе можно увидеть то, что обычно скрыто от глаз и форматируется сознанием где-то на подходе. Издалека видна пьяная шумная черная компания, весело и нецензурно ругающаяся впереди. Они хорошо знают себя, друг друга, свой Судзуран и то, что их потом ждет. Но понятия не имеют о нормальной, обычной жизни. Привычный ход жизни, дневная суета, работа и мелкие заботы — это его плотина, но мысли, пробравшиеся с газетной заметкой в то злосчастное утро, за это время уже превратились в целое море и больше ничто не способно остановить их. Срывает все заслоны, и алкоголь неожиданно, как то по-настоящему жжет горло, и крик без спроса поднимается из глубины. Он ругает правительство, общество, систему образования, себя и всех сразу, в этот момент так остро жалея о своей беспомощности и чужой судьбе. В конце плачет под тихое, утешающее журчание голоса любимой жены. Ее слова — что виноваты все и сразу, что все равно ничего не поделаешь, что нужно жить своей жизнью и как следует заботиться о своих детях, — глухо падают куда-то внутрь разгоряченного сознания, и холодными ладонями рассудительности тушат пожар несправедливости, разгоревшейся у него в душе. На следующее утро, вопреки ожиданиям, он встает точно с будильником и подозрительно бодро напевает мелодию из уже надоевшей рекламы. Кофе, привычное течение разговоров и решительно перевернутая страница газеты с новой заметкой о драке в «той самой школе». Он выйдет за дверь, и жизнь снова покатится по обычной, серой, прямой дороге, в которой нет места черным тревожным мыслям. И только бессильная ярость, тут же сменяющаяся покорным смирением, при виде кричащих, пугающих учеников Судзурана, да газетная вырезка, спрятанная где-то в глубине шкафа, будут служить напоминанием о том, что когда-то ему было не все равно.