***
Колеса поезда мерно отстукивали свою заунывную однообразную мелодию в ритм с громко стучащими сердцами находившихся в нем людей. Все они бились в унисон, подстраиваясь под ритмы друг друга, будто стали единым организмом, а поезд был не кучей крашеного железа, но живым существом. Будто он вобрал в себя жизни всех, кто в нем ехал сейчас или ездил раньше. И уже не поедет никогда вновь. Может быть, все эти колеса, шурупы, рычаги и механизмы, которые столько лет исправно служат для доставки учеников Школы Чародейства и Волшебства Хогвартс в их альма-матер, и сами раньше были ее учениками? Шалили, прогуливали уроки, сдавали экзамены, играли в квиддич, дружили, любили… Гермиона, впустив в голову эти бредовые мысли, которые возникают, только когда начинаешь засыпать, и сонный, затуманенный мозг не может регулировать мыслительный процесс, могла поспорить: то задорное колесо, которое все время пыталось забежать вперед и сбить ровный стук, раньше было Фредом. Бедный Фред! Милый, жизнерадостный, веселый Фред Уизли! Если бы ты только знал, как нам тебя не хватает. Гермиона вздрогнула и распахнула глаза, отгоняя от себя остатки туманной полудремы. Спать было нельзя – поезд уже подъезжал к Хогвартсу. Она провела рукой по растрепавшимся волосам, взяла упавший на колени учебник и, прислонив щеку к холодному окну вагона, устремила взгляд на мальчиков, сидящих напротив. Хотя их мало кто уже мог назвать «мальчиками». Они были почти мужчинами. Гермиона даже не заметила, как выросли ее глупые мальчишки. Она не заметила, как выросла сама. Гарри спал полулежа, вздрагивая и тревожно постанывая во сне. К этому уже все привыкли: он давно разучился спать нормально, без беспокойств и кошмаров. Черные волосы растрепались по лбу, очки съехали на кончик носа. Веки его дрожали, руки были сжаты в крепкие кулаки. Неужели ему опять приходится, хотя бы во сне, переживать весь этот кошмар, даже после того, как он закончился? А закончился ли он на самом деле? Вот рядом с ним сидит Рон. С каких это пор он превратился из веселого простодушного парня, вечно жующего и довольного жизнью, в исхудалого и задумчивого молодого человека с отпечатком грусти на каменно-несчастном лице? Его рыжие волосы, так задорно торчащие всегда в стороны, потускнели и поредели. Под глазами темные круги, которые вряд ли уже когда-нибудь исчезнут. Осунувшиеся щеки, тонкие губы с опущенными вниз уголками… Таким ли он мечтал стать по окончанию школы? Таким ли должна была сделать его судьба к восемнадцати годам? Когда-то он, маленький и веселый первокурсник, мечтал выделиться среди старших братьев, доказать, что он не хуже их. Хотел быть с ними на равных. Знал ли он, что мечта осуществится, потребовав такие жертвы? И вот теперь, под конец, всё, что ему пришлось пережить наравне с Гермионой и Гарри сломало его. Раздавило. Истребило в нем всё его. В нем осталось так мало того Уизли, каким он был раньше. Он не был готов к лишениям, смертям, битве, но не мог отказаться. У него не было выбора. Рон и Гермиона с первого дня обрекли себя на печальную славу, подружившись с Гарри Поттером. Мальчиком, Которому Суждено Было Умереть. Рон заметил взгляд Гермионы и отвернулся. Он замкнулся в себе сразу после того, когда прошла эйфория от победы, и пришло осознание печальной действительности: на самом ли деле это победа? Может ли смерть стольких любимых и родных людей ради гибели одного злодея быть победой? Гермиона поморщилась, почувствовав покалывание в носу, предвещавшее слезы, которых и так много пролилось этим летом. Она отвела глаза, чтобы не смущать Рона, с которым перекинулась только парой незначительных слов с утра. Рядом с Гермионой сидела Джинни, уткнувшись в газету со стеклянным взглядом. Ей было совершенно все равно, что писали газеты. Она полностью была под влиянием настроения Рона: сутками молчала, читала, не понимая смысла прочитанного, часами разглядывала колдографии. Иногда всё, что накапливалось в ней за это время, могло разразиться слезами и истерикой, которые нелегко было остановить. Гермиона зажмурилась. Нет, все это было ненастоящим. Эта победа над темными силами не принесла того, к чему они стремились: покоя, мира и счастья. Где же это счастье? Ау! Отзовись! Куда ни глянешь – везде фальшь, прикрывающая уродство реальности. Это возвращение в Хогвартс, этот вагон поезда с его стучащими колесами, эти газеты не с военными сводками, а с мирными сплетнями волшебного мира – все эта была лишь иллюзия спокойной и счастливой жизни. Миф, видение, маска. Маска, скрывающая все эти последствия и жертвы, скрывающая изуродованные души несчастных людей под своей приторно-сладкой оболочкой. На самом деле мир разрушен. Их мир разрушен.***
Гарри резко проснулся, приложив руку к сердцу, готовому вырваться из груди от страха. Неужели этот голос и зеленый луч не оставят меня в покое до конца жизни? Он поправил очки и увидел уже привычную картину: Рон, отрешенно наблюдающий за смеющимися людьми на колдографии, когда-то бывшими его счастливой семьей, Джинни, тоскливо смотрящая в одну точку поверх газеты, и Гермиона с учебником в руке. Пожалуй, только она одна из его друзей смогла стойко пережить все лишения, не теряя рассудка и не изменяя самой себе. Рон и Джинни зациклились на своей потере и не понимали, как Гермиона, которая скоро восстановила свой привычный образ жизни, может опять читать книги, газеты, интересоваться чем-то. Они даже безмолвно винили её в том, что она забыла об их несчастье. Но Гарри знал, что она не забыла. Просто смогла смириться с утратой. Смогла осмыслить и принять её. Смогла перенести всё и жить дальше. Он поддерживал её, и на него тоже обрушилась волна недоумения и немой укоризны со стороны младших членов семьи Уизли. Но Гарри всё ещё не терял надежды, что жизнь войдет в привычное русло. Что Рон опять улыбнется, хлопнет друга по плечу и проболтает с ним всю ночь напролет; что Джинни вновь полюбит розы и обнимет Гарри при встрече. И последний год в Хогвартсе был последним их шансом на восстановление прошлой счастливой жизни. Правда, с приближением к школе этот шанс как-то всё больше терялся и таял. - Мы уже подъезжаем к Хогвартсу, – тихо, словно боясь нарушить скорбную тишину в купе, и всё-таки не в силах больше молчать, произнесла Гермиона хриплым от долгого немого испытания голосом. Гарри с энтузиазмом подхватил эту неловкую фразу. - Да, даже не верится, что опять начнется учеба и квиддич, и экзамены, – с натянутой веселостью почти прокричал он, желая расшевелить Джинни и Рона. Рон не отреагировал, а Джинни с укоризной посмотрела на Поттера. - Неужели ты сможешь спокойно играть в квиддич и учиться после всего, что произошло? Гарри приподнял бровь и хотел уже спросить, может, ему вообще жить больше спокойно не надо, но, посмотрев на Джинни, промолчал. В тихом, севшим от частых слез и криков голосе её слышались нотки недоумения и какого-то торжественного упрека. Джинни смотрела на Гарри будто с высоты своего несчастья, презирая его и упрекая в том, что он не понимает всей возвышенности ее горя. Гермиона уловила этот тон. Она понимала, что часть этой укоризны и презрения относится и к ней. Встав и положив учебник, она решила высказать Уизли всё, что накопилось у неё в душе за это долгое, невыносимое лето, когда она всеми силами пыталась не раскисать и поддерживать полностью развалившихся и утонувших в горе друзей. Но не успела. Только она открыла рот, как прозвенел звонок, сообщающий о прибытии поезда, и Гермиона молча схватила свою сумку и первая выбежала из купе, заметив лишь удивленный взгляд печальных карих глаз Джинни.***
Голубые звезды потолка обеденного зала Хогвартса светили сегодня особенно тускло и невесело. Казалось, что даже они чувствовали тихую грусть всех присутствующих в зале людей: учителей и учеников. Преподаватели изменили свой состав: вместо отдавших свою жизнь профессоров, появились новые люди: красивый старик в высоком колпаке с торчащими темными усиками и с добрыми влажными глазами; миловидная совсем молоденькая женщина с растрепанной длинной косой, ниспадавшей до самого пояса, и моложавый, веселый мужчина со старомодной стрижкой и пронизывающими ярко-голубыми глазами, сверкающими непонятными огоньками. Ученики старших курсов присутствовали не все: многие погибли в тот печально-знаменательный день четыре месяца тому назад. Даже всегда шумные и беспокойные первокурсники вели себя тихо, чувствуя общее настроение. Они робко приподнимались со своих мест на глухой призыв шляпы и, услышав название факультета, на котором им суждено было учиться, также робко улыбаясь, подходили к своим столам под тихие и вялые приветствия однокурсников. Этот обед негласно обозначился не только как свидетельство начала нового учебного года, но и как обед в память ушедших друзей и родственников, однокурсников и преподавателей. Для Гарри это было особенным событием. Он думал, что эта празднично-поминальная трапеза увенчает всеобщее горе, все люди в этом зале отпустят души погибших и снова заживут полной жизнью. Но, видимо, Рон и Джинни так не думали. Джинни взволнованно засопела, и её глаза покраснели от мысли, что Фред и другие погибшие не смогут больше никогда побывать здесь, увидеть звездное небо и съесть ароматную булочку с корицей. Гарри заботливо положил руку на её плечо, но она раздраженно смахнула его ладонь: Джинни была уверена, что Гарри не понимает всего ее горя. Тот нахмурился и уткнулся в тарелку.***
В гостиную Гермиона пришла позже остальных: она была старостой Гриффиндора, и ей нужно было познакомиться с первокурсниками и развести их по спальням. Намучившись с бестолковыми ребятами, с трудом запомнившими незамысловатый пароль, Грейнджер устало плюхнулась на диван гостиной. Рядом на тюфяках сидели Гарри, Джинни, Невилл и еще несколько гриффиндорцев. Рон расположился в кресле и заворожено смотрел на огонь. Напряжение. Оно так и витало в воздухе. Это чувствовали все и неосознанно выдавали свое волнение: Гарри все время потирал переносицу, Невилл тер лоб и виски, с беспокойством поглядывая на остальных; Рон покусывал губу. Лицо рыжеволосой подруги Гермиона не видела, но спина той тоже заметно напряглась. Остальные ребята под предлогом усталости ушли в свои спальни. Гермиона не знала, от кого это напряжение исходит: от Джинни или от неё самой, и решила попробовать разрядить обстановку. - Я с обеда прихватила пирожных, - сказала она, достав из-за спины блюдце с кучкой бисквитных шариков, покрытых глазурью, - может, устроим маленький пир? Джинни повернула худенькое лицо к подруге. - Мне кусок в горло не лезет, Гермиона. Я не буду кушать. Гермиона поморщилась. Ну как так? Разве она не видит, как я хочу помочь ей и Рону? Будто она сама не хочет выйти из этого состояния. - Рон, ну ты-то ведь не откажешься? – С надеждой уставилась она на парня. Рон отрицательно покачал головой. Раздражение стало еще более материальным и почти физически ощутимым: оно давило тяжелым грузом на плечи каждого. Гермиона больше не смогла терпеть настроения, царившего в их маленькой компании. Она вскочила и скрестила на груди руки. - Знаете, что, Джинни и Рон? – Начала она, и Джинни подняла бровь, взглянув на подругу. - Знаете, что?! Хватит! Хватит сидеть и жалеть себя. Вы три месяца себя жалели. Три грёбаных месяца вы только и делали, что сидели и жалели самих себя, зарывшись в своем горе, как в норе. А теперь вы укоряете и нас с Гарри, что мы не губим себя так же, как вы! Да-да, - прикрикнула она на хотевшего возразить Рона, - я вижу, как вы смотрите на нас. Будто весь мир крутится только вокруг вас, несчастных, а мы с Гарри, такие неблагодарные и бессердечные, не понимаем вашего горя! Гермиона шумно выдохнула, переводя дыхание после строгой тирады, и посмотрела на впечатление, которое произвела на Уизли-младших. Рон еще сильнее поджал губы. По его глазам было видно, что в его рыжей голове совершается какой-то серьезный мысленный процесс. Джинни сощурила глаза и нахмурила брови. Её губы стали подрагивать, что было знаком приближающихся слез и криков. Гермиона на секунду даже пожалела, что ввела подругу в такое состояние, которого все домочадцы упорно пытались избегать. - Нет, Гермиона, ты не понимаешь нашего горя. Ты не теряла близких, – тихий голос Джинни, дрожащий от приступа истерики. Гермиона не уловила эту дрожь. Все, что она услышала, были слова. Жгущие сердце и душу. Не дающие ровно дышать. Страшные и глупые слова. Ты не теряла близких. Гермиона обняла себя руками, чтобы унять дрожь и подходящий к горлу комок. Злость окутала ее с головы до ног. Злость. Злость. Злость! Как она не может понять? Неужели она это всерьез сказала? Гермиона посмотрела в карие глаза подруги, словно в отражение своих. Две пары карих омутов, потемневших от злости, смотрели друг на друга. Гермиона шумно втянула воздух, режущий легкие. - Ты хочешь сказать, что я не любила Фреда? Что для меня он не был родным? Ты хочешь сказать, что я не дорожила Люпином и Тонкс? Что мне плевать было на Сириуса? Наконец, ты хочешь сказать, что я не любила своих родителей? Гермиона сжала зубы так, что свело челюсть. Так было легче не заплакать. - Твои родители живы, – Джинни задрожала от темы, режущей по больному, и от воспоминаний о погибших. - Они живы. Они, слава Мерлину, живы, Джинни. Но ты забываешь одну деталь: я их всё-таки потеряла. Они меня не знают. Я не смогла вернуть им память. Я для них никто. Грейнджер сказала то, что все эти месяцы грызло ей душу, и уставилась на подругу. Но Джинни, казалось, не слышала этих слов. Она вскочила и взмахнула рукой, отгоняя непослушную рыжую прядь. - Тогда я тем более не понимаю, как ты можешь так спокойно жить дальше, если Фред и остальные для тебя и правда так много значили, как ты говоришь! - Я смогла отпустить. Я смогла жить дальше. Я переборола желание пожалеть себя и нырнуть с головой в горе. А вы не стали бороться. Вы должны сейчас жить! Жить вдвойне: за себя и за Фреда. Вы должны поддержать Джорджа, которому тяжелее, чем вам! Вы должны помогать родителям, а не вешать себя, горемычных, как обузу на них, им и так трудно, а еще и вы ведёте себя, будто только вы страдаете! Будто только вы любите и дорожите погибшими! Будто только вы потеряли родного человека! Вы, Уизли, эгоисты! - Ты меня обвиняешь в том, что я скучаю по брату!? В том, что я люблю его?! – Джинни вспыхнула и бросила на Гермиону яростный взгляд. Невилл, понимая, что буря сейчас разразится, решил по-тихому уйти, но Джинни свирепо посмотрела на него, и он остался на месте. - Гарри, скажи ты! Ты должен меня понять! Гарри грустно посмотрел на спорящих девушек. - Джинни, Гермиона права. Хватит вам с Роном загонять себя заживо в могилу. Джинни побелела от ярости. - Рон! Ты чего молчишь?! Скажи им! Они не понимают! Рон поморщился от того, что его вывели из размышлений. Гермиона нечасто видела Рона таким сосредоточенно думающим. Он встал и вышел из гостиной, не ответив ничего сестре, видимо, желая только додумать в тишине. Джинни еще больше разозлилась. Последний, кто оставался в гостиной непричастным к спору, был Невилл. Долгопупс сжался так, чтобы его никто не заметил, но Джинни с отчаянием и мольбой схватила за руку: - А ты? Ты тоже не понимаешь меня? Невилл еще больше сжался и потоптался на месте. - Понимаю, Джинни. Я за тебя, – испуганно пробормотал он. Девушка благодарно сжала его ладонь. Гроза миновала. Дрожь прошла. Каждый остался при своем мнении, но всем было легче: они наконец то высказали друг другу все, что мучило их целых три месяца лета. Джинни утёрла выступившие слезы и ушла спать. Невилл, освободившись от её цепких пальцев, торопливо попрощался и тоже удалился. Гермиона взяла учебник, присела на мягкий, обитый кожей диван и стала учить параграф: этим летом она не штудировала книги. Гарри присел рядом и, чтобы показать, что он полностью поддерживает ее, положил руку на худенькое плечико подруги. Гермиона благодарно прижалась к теплому его боку. Она верила, что все сделала правильно, и теперь Рон и Джинни снова начнут жить. Она любила их. Она любила бедного Фреда. Она любила Гарри.***
Гарри проснулся поздно. Он неохотно приподнял голову и посмотрел на старый подарок мистера Уизли, которым очень дорожил: недорогие наручные часы, покоящиеся на столике рядом с кроватью. Стрелка приближалась к десяти часам утра. Но парень не спешил подниматься: на завтрак он все равно опоздал. Надеясь, что Гермиона не оставит друга помирать от голода и припасет ему пару бутербродов, Гарри снова уткнулся лицом в подушку и продолжил мирно сопеть. В полусонном сознании медленно и спокойно проплывали друг за другом мирные, бестолковые мысли. Давно Гарри не мог полежать вот так и подумать. Не о том, настанет ли завтрашний день, и не о том, выживут ли его друзья и он сам. А просто ни о чем. Он лежал и думал ни о чем. И наслаждался этим моментом. Каждая клеточка его тела блаженно нежилась на теплой, восхитительно пахнущей свежестью простыне, скрывавшей такой же восхитительно-мягкий матрац. Глаза радовались ласковому желтоватому свету, проникавшему сквозь прикрытые веки. Мозг, так недавно воспаленный волнениями и страхами, отдыхал, неспешно перемалывая глупые, но такие блаженно-лёгкие мысли. Неожиданно мелькнуло осознание, что сегодня ночью ему не снилось это. То, чего он боялся до дрожи в коленях, когда в очередной раз сон смыкал его вечно-уставшие глаза. Гарри про себя улыбнулся этой мысли. Какая-то ликующая радость охватила его изнутри и сжала легкие в своем сладостном приступе. Хогвартс помогает ему. То, на что он так надеялся, начинает происходить: он постепенно отходит от пережитого, отпускает его. Его психика возвращается на свое место. Может быть, на Джинни и Рона тоже подействует чудотворная сила Хогвартса, стены которого, казалось, были пропитаны насквозь магией. Хоть и бери и выжимай. Гарри почувствовал в себе небывалый прилив бодрости и сил: он готов был выжать эту магию из стен голыми руками и выпить ее без остатка. И пойти… Завтракать, наверное. Только парень хотел вскочить и потянуться, разминая затекшие мышцы, как его позвал тихий голос, от которого радость из легких быстренько переместилась в низ живота и затихла, поджав хвост. - Гарри, ты собираешься вставать или нет? Мы и так уже половину завтрака пропустили. Рон? Серьезно? Он зовет меня завтракать? Гарри замер, чувствуя, как его губы растягивает неконтролируемая улыбка. - Если ты не встанешь, я без тебя уйду! – Пригрозил Рон, и громкое журчание его живота подтвердило сказанное. Гарри вскочил и округленными от восторга глазами посмотрел на друга, демонстрируя широкую, радостную улыбку. Такую, как раньше. Определенно, всё возвращалось на свои места. - Ты чего лыбишься? – Рон искусственно-недовольно посмотрел на него, скрестив руки, но в глазах блистал такой же огонёк радости, как и у Гарри. Когда и губы его не удержались, расплывшись в улыбке, Поттер выпрыгнул из кровати, запутавшись в одеяле, и неловко, но крепко обнял Рона, сдавив широкие плечи друга. Уизли смущённо похлопал его по спине. - Эй, Гарри, прекрати. Ты в трусах. Одевайся. И я есть хочу, – забормотал он. Гарри легонько стукнул его кулаком по спине и торопливо начал натягивать брюки. Рон помялся на месте, потом присел на кровать и, облокотившись локтями о колени, изучал носы своих начищенных туфель. - Знаешь, - подал он голос, - я вчера долго думал. И всю ночь лежал без сна. Я в первый раз так много думал! – Взволнованно сказал он Гарри, который качнул головой, сдерживая все еще лезущую наружу улыбку. – И я решил, что Гермиона права. Если бы Фред мог нам сказать что-нибудь, то он бы наверняка сказал: «Хватит ныть, придурки!». И еще я знаю, что у Джорджа и Фреда была и есть какая-то особая связь. Джордж быстро успокоился. И шутить стал за двоих. Я думаю, что если он такой веселый, значит и у Фреда все хорошо. Я прав, Гарри? Гарри, управившись с пуговицами рубашки, сел рядом с другом и положил руку ему на плечо. - Думаю, ты прав, Рон. Рон благодарно улыбнулся, но тут же лицо его вновь приняло озабоченное выражение. - Гарри, ты же был там. По ту сторону. Там что-нибудь есть? Гарри поморщился, вспоминая момент, когда его почти убил Волан-де-Морт, и он стоял перед выбором: возвращаться оттуда или нет. - Да, Рон, там определенно что-то есть. Я, например, оказался на залитом светом вокзале Кинг-Кросс. И встретил там Дамблдора. Рон просветлел. - Может быть, каждый оказывается в том месте, которое он больше всего любит? Гарри пожал плечами. Может быть. - Значит, Фред оказался дома, – потрясенно прошептал Рон, - Да, Гарри. Он наверняка оказался дома. Гарри не стал спорить, а Уизли опять взглянул на него и на полном серьёзе спросил: - Твое самое любимое место в мире – вокзал? *** Завтрак подходил к концу, и большинство студентов уже покинули зал, когда в распахнутые двери влетели два старшекурсника. Растрепанный брюнет с неловко торчащей рубашкой, которую он так и не потрудился нормально заправить в брюки, и в небрежно накинутой мантии, бежал впереди. За ним спешил рыжеволосый высокий парень в поношенной, но чистенькой одежде. Немногие еще оставшиеся в Большом зале ученики как по команде развернулись и с любопытством посмотрели на них. Гарри с удовольствием отметил, что не только они с Роном стали прежними, вернувшись в Хогвартс, но и на остальных школа оказала лечебное действие: мальчишки со всех факультетов и курсов, как всегда, весело лопали остатки завтрака, размахивая ложками, девочки щебетали свои девичьи секреты друг другу на ухо. Только приход Рона и Гарри нарушил эту гармонию: все ученики, а ученицы особенно, с нескрываемым восхищением посмотрели на спасителей Хогвартса и героев войны. Гарри смутился и даже начал задумываться, не войдет ли это у них в традицию: смотреть на него с Роном, открыв рот, но, к счастью, немое восторженное приветствие длилось всего несколько секунд. Каждый быстро отвлекся на свои прерванные дела. Рона же, казалось, вовсе не смущало это любопытство к своей персоне. Он довольно ухмыльнулся. - Знаешь, Рон, ты бы еще ручкой помахал и послал своим фанатам воздушные поцелуи. Тогда бы ты точно был похож на звезду на красной ковровой дорожке, – отчеканил рядом с ними строгий родной голос. Гарри засмеялся не столько шутке, сколько Гермионе, мимо которой они чуть не прошли. Он состроил из пальцев рамку и в шутку щелкнул Рона на воображаемый фотоаппарат. Уизли только пожал плечами и добродушно улыбнулся: он ничего не знал про ковровые дорожки и привычки маггловских знаменитостей. Парни присели на скамейку напротив девушки и стали быстро, давясь, уплетать свой завтрак. Гермиона добродушно и весело посматривала то на одного, то на другого, но сама не ела. Тарелка с нетронутой едой стояла перед ней на столе. - Гермиона, фто ты не ешь? – Спросил Рон, пережевывая огромную порцию яичницы, которую он полностью запихнул в рот. Лицо Гермионы помрачнело, выразительные брови нахмурились. Только что радостные мысли о примирении с Роном и его благоразумии отступили на второй план. Она опустила глаза и посмотрела на свою еду, но кушать ей не хотелось. Ее наоборот тошнило от вида аппетитной яичницы и поджаренного бекона. Гарри, проглотив кусок, отложил вилку, приготовившись слушать подругу, а Рон перестал жевать, замерев с набитыми щеками. - В начале завтрака МакГонагалл объявила новых старост школы, – напряженнее, чем хотелось, сказала Гермиона, осторожно положив на стол вилку. Парни переглянулись. - Ты не стала старостой? – Предположил Гарри. – Но так даже лучше. Ты сможешь больше отдыхать и будешь находиться с нами, а не в отдельной башне. И, если ты думаешь, что МакГонаглл не назначила тебя, потому что не доверяет, то это не так: она просто хочет дать тебе шанс наконец-то расслабиться. Рон хотел тоже что-то сказать, но только активно кивнул головой и продолжил перерабатывать зубами пищу. Гермиона вздохнула и провела рукой по своей волнистой шевелюре, заправив за ухо выбившуюся прядь: признак её особенного волнения. - Нет, мальчики, вы не поняли. Вообще-то как раз меня и назначили старостой девочек. Гарри поджал губы. - А вот это уже хуже, да. - Гарри, не в этом дело. Я очень рада тому, что мне доверили такую честь, но… Мерлин! Старостой мальчиков назначили Малфоя, – понизив голос, прошептала девушка. Гарри открыл, было, рот, чтобы что-то сказать, но слова не пошли. Рон, уже успевший пережевать все, чем был набит его рот, присвистнул. - Ну, знаешь, Гермиона, это реально хреново, – констатировал он. - Спасибо, Рон, не догадалась бы. Гарри поправил очки. - Так в чем проблема? Откажись от должности старосты. Гермиона посмотрела на него, как на ненормального. - Ты понимаешь, о чем ты говоришь? Во-первых, староста девочек – это то, к чему я шла все семь лет. В прошлом году, который мы пропустили, я очень огорчилась, что не смогу ей стать, но теперь мне выпал опять такой шанс! Во-вторых, я сражалась с вами против самого опасного волшебника столетия, но спасую перед каким-то Малфоем? Он же от злорадства своей же желчью и подавится, если узнает. - Хорошо, тогда что ты хочешь делать? – Поинтересовался Рон. - Я не знаю, Рональд. Все, что я знаю – это то, что я не откажусь от должности. Вся троица притихла. У каждого в голове крутились свои мысли. Рон думал, что неплохо было бы зажать Малфоя где-нибудь и хорошенько намылить шею. Заранее. Чтобы даже мысли не было обижать Гермиону. Сама девушка думала, что сегодня-завтра она должна перетащить все свои книги и вещи в новые апартаменты и наложить побольше заклинаний на свою комнату. Гарри пытался серьезно подумать над тем, как обезопасить подругу. Но ничего толкового не приходило, а в голове крутилась только одна мысль: Эта гребаная полосатая жизнь…