Kill me, I'm a monster.

      Махариэль откинулась на мягкой кровати, бездумно смотря в потолок. Ее трясло от злости и отчаяния, но эльфийка упорно не хотела признавать то, что все закончилось. Оборвалось, словно тонкая нить, ведущая, как мост, через пропасть. И Аэлин сорвалась вниз, но все никак не может приземлиться. Слез больше не было, больше не было ничего. Все осталось там, за ее спиной, в прошлом, которое долийка упорно не может отпустить.       Они говорили Махариэль убить его, но она, выпустив мечи из рук, лишь безучастно наблюдала, как он уходил чуть ли не под руку со своим другом из Воронов. Сражаться не было сил, тело трясло, а сама Страж еле сдерживала слезы, чтобы не показаться ничтожеством команде. Они хотели догнать Зеврана, отдать его на растерзание жаждавшим крови мечам. Они, но не Аэлин.       Она с самого начала знала, что роет себе могилу, ту бездонную пропасть, а он с ухмылкой смотрел, как она медленно туда падала. Откуда Аэлин было знать, что милая улыбка и клятвы ничего не стоят этому эльфу. Она верила ему, одна из немногих была рада ему в команде, была свято уверена в том, что он пойдет с ней до конца. Махариэль не верила в предательства. Долийцы привыкли доверять себе подобным. Но Зевран был чужаком. Чужаком, лишь на словах зовущимся долийцем.       Аэлин сжала в зубах подушку, чтобы задавить зарождающийся, обжигающий все изнутри крик. Эльфийка не верила в то, что сможет когда-нибудь полюбить кого-то кроме Тамлена. И она ошиблась, как ни ошибалась никогда.       Зевран всегда шел лишь за своими целями, плыл, словно огромный фрегат, лишь к ему ведомой мечте. Он внушил Стражу, что она - его мечта. Те обжигающие острые ушки слова любви, та лесть, что ласкала слух, те нежные и мягкие прикосновения к ее коже. Аэлин никогда бы раньше не подумала, что ее слабостью будет эльф. Ни ледяные стрелы магов, ни горящие мечи порождений тьмы. Нет. Ее сделали уязвимыми чувства. — Убей меня, я монстр, — прошептала она в никуда, закрывая глаза и сжимая в маленьком кулачке серьгу, что подарил ей эльф.       Зевран сидел у костра в лагере близ Денерима не шелохнувшись уже около шести часов. И Вороны даже не пытались его расшевелить. Его мысли занимала лишь та хрупкая светловолосая эльфийка, что перевернула все в его в жизни. Он ушел, лишь бы не делать ей еще больнее, но все еще не был уверен в правильности его решения. — Я чудовище, лучше бы ты меня убила, — тихо сказал эльф, глядя на вздымающиеся от костра алые искорки.       Рука сама по себе потянулась к сережке, которую он не отдавал никому, но потом ладонь безвольно скользнула вниз и сжалась в кулак. Даже та дорогая вещь осталась при этом беззащитном комке добра. Видимо, он действительно чудовище, раз решил оставить эльфийку одну. На сражение с Архидемоном.       Ни одна девушка, с которой спал Зевран, не светилась от счастья каждый раз, когда он к ним как будто невзначай прикасался - Аэлин обезоруживающе и смущенно улыбалась ему, как будто он был единственным для нее во всем мире. Так оно и было, вот только Зевран об этом не догадывался. Он рассказывал ей много забавных историй, а она увлеченно вслушивалась в каждое слово, наслаждаясь сладковатым голосом эльфа, даже не думая о том, что половина из сказанного выдумка и бред, коего на свете больше нигде не встретишь.       Ворон упал на холодную, промерзлую землю, сжимая в руках долийские перчатки, которые некогда нашла ему Страж.       Неужели он, гроза Антивы, мог полюбить кого-то, хотя все еще не мог принять этого, признать, что это действительно так. Глупый, глупый Зевран. И все же, он принял неверное решение. Всегда можно было рискнуть еще раз. Разницы не было: умереть от рук Ворона или Серого Стража.       И эльф ушел, не оставив за своей спиной ничего, кроме дымящегося лагеря. — Ты уверена, что это хорошая идея, Аэлин? — уже король, но все еще Серый Страж, удивленно смотрел на нее. Махариэль кивнула и предложила довериться ей и Морриган. А Алистер, как дурак, согласился на странный ритуал только потому, что всецело доверял своему соратнику.       Для эльфийки все дни проходили, словно в тумане. Она чувствовала усталость и боль, все еще разъедающую ее легкие, спирающую дыхание, но ради жизней ферелденцев она могла потерпеть еще немного. Либо она умрет завтра, либо закончит Мор и станет Героиней. Третьего не дано. И два ее наточенных клинка сверкали под блеклым светом свечей, желая крови. И даже сама Страж ее желала, чтобы наконец спустить пар и расслабиться. К черту все, на войне нет "Я". Аэлин решила для себя, что лучше быть жестокой и твердой, чем тряпкой и неудачницей. И она положит конец войне.       И она это сделала. Вокруг стояли запахи пота, крови и разлагающейся плоти... Это были запахи триумфа. И победы. Ее победы. Два клинка, водруженные под толстые чешуи Архидемона, символизировали свободу и начало новой жизни. Но сама Махариэль все равно не обрадовалась.       Уставшая, заляпанная кровью, усыпанная царапинами и ранами, которые не затягивались даже от магии Винн, которой женщина напичкала всех, боль в конечностях и в ребрах. Эльфийка чувствовала себя тушкой, из которой сделали отбивную. Она провожала взглядом кинувшихся в бегство порождений тьмы, за которыми уже не гнался никто, и по дороге из замка кланялась всем, кто радостно приветствовал ее. И все еще находилась в тумане, словно это сон, а завтра Аэлин проснется, а ее будет окружать клан, и Тамлен будет жив. Но это все сказки.       И лишь выйдя за пределы замка, она дала волю себе рухнуть в обморок под испуганные охи магессы. — Если бы я только выбрал другой путь, я бы сделал все для тебя, — это были первые слова, которые услышала Махариэль, очнувшись от долгого и неспокойного сна. За окном пробивались первые лучи солнца, превращая черно-синее небо в ярко-алый пылающий костер.       Зевран не отходил от кровати эльфийки ни на минуту с того момента, как сам принес ее в поместье эрла Эамона. Даже черные круги под глазами не могли испортить его почти идеальной внешности, но во взгляде читалась усталость, грусть и толика облегчения. Мужчина сжимал в своей руке ладошку Героини Ферелдена и виновато улыбался ей как раньше, когда делал очередную мелкую пакость ее команде.       Он пришел в Денерим почти к началу вторжения порождений тьмы и вместе с солдатами, Стэном, Морриган, Огреном сдерживал натиск на ворота города. В такие моменты никто не смотрел на него осуждающе и зло: их объединяла одна цель — справиться с врагами. А личные обиды — это дела второго плана.       Махариэль, несмотря на обещание самой себе больше никогда не плакать, зарыдала в голос, стараясь посильнее прижаться к тому, кого она так упорно хотела видеть. Он невесомо касался пальцами ее спины, рисуя на ней только одному ему ведомые узоры, гладил эльфийку по почти белым шелковистым волосам, сильнее прижимал к себе, но не говорил ничего, зная, что слова здесь будут лишними. — Я думала... — сказала Аэлин, глядя в глаза Зеврану. Но он лишь приложил палец к ее губам и тихо шикнул, призывая к молчанию. — Не стоит, — он нежно поцеловал эльфийку, тем самым обещая больше никуда не исчезать. Обещая, что с этим рассветом они начнут все сначала, чтобы быть вместе до конца, и каждый день проживать как будто единственный в их жизни. "Убей меня, я чудовище", — подумалось им обоим, но они еще сильнее прижались к друг другу, забывая о прошлых обидах навсегда.