Склеивая осколки

У бурных чувств неистовый конец. У. Шекспир «Ромео и Джульетта»

      Тугоухий подслеповатый вялосоображающий Поттер несколько секунд не двигался и, судя по всему, глазел и глазел на свиток лишь бы позлить Драко. Ради удовольствия. Сомнительного такого удовольствия — с привкусом недоверия. Вроде привычное дело... Только молчание чересчур затянулось, вызывая приступы раздражения, и Драко даже захотелось ткнуть героя мордой в бумажную кипу, чтобы нафиг очнулся!       Очкастый сфинкс.       Ладони неприятно вспотели, но Драко старался не думать о том, что иногда, создавая ловушки, с треском в них попадаешь. Накануне он истёр зубы, состряпал безумный план, попутно заткнул своё «я» и, снизойдя до героя, надеялся выиграть.       — Что там? — наконец спросил тот, приподнимая пергамент и подозревая, что вряд ли это просьба о свидании с Гермионой.       И не ошибся.       — Брачный контракт, — скалясь, съехидничал Драко и, опершись на стол, уточнил: — Между мной и Визенгамотом.       Главный аврор всё ж таки начал проявлять признаки интеллекта, а именно — догадался, что перед ним небезызвестное решение суда под номером четыреста сорок четыре. И основные моменты скучного документа уловить несложно. Ведь Долиш не поленился, в красках расписал.       — Ну так, в болезни и здравии, — ответил похожей любезностью Поттер. (Ей-богу, не до того!..) — Раз уж женился — терпи.       По-гриффиндорски важная образина протянула пергамент обратно, подождала пару секунд, допёрла, что это пустой номер, сунула свиток в пасть настольной бронзовой статуэтки-льва и принялась разгребать канцелярские завалы, будто Малфои прям в очередь выстроились перед Избранным.       Потомственный засранец!       Драко не стушевался. Бесцеремонно спихнул с дубового стола ворох бумаг и присел на угол, заявляя:       — Я не проситель, а твой благодетель, Поттер. И я здесь, чтобы обсудить сделку.       Небольшой шантаж.       Мировую.       «Зови как хочешь, болван...»       ...Который застыл.       Ведь Малфой и его наглость — аллерген для авроров. Приятный, вечный и безотказный. А Поттер — игрушка для хитрецов. И он опять проглотил язык.       Сердце Драко отстукивало тревогу, горечь странным эхом билась в груди, донимая, страх оглаживал спину, но предмета разговора это не отменяло.       Как и собственного выбора.       Но о нём не кричат. И от него не мучаются ночами. Его делают.       Им давят.       Потому как сбежать от наказания не лучший способ от него уйти. А Драко устал от всего...       Как проклятый.       Он выдернул свиток из хищных зубов и почти донёс до Поттера главное, как тот опередил его:       — Давай я сэкономлю тебе время. Мой ответ: нет. И пока ты чистосердечно не облажался, Малфой, я твоими делами не занимаюсь, — безоговорочно выдал Главный баран. — Дверь — там.       Драко должен был разозлиться. Теоретически. Но — нет. Ведь знал, что кто-то взбрыкнёт, только уверенность — наше всё:       — Ты передумаешь, — с лёгкостью заключил он.       Или слетишь со своего места, лопух.       Драко вновь протянул пергамент:       — Читай! Ты же не хочешь навредить Грейнджер, — некрасивый ход, но чудо-пинок герою не помешает.       — Только попробуй!.. — предупредил тот, развернув свиток и бегло изучая содержимое. — Хоть выпад в её сторону, и Надзор покажется тебе цветочками...       Морща шрам, видно, подзабывший грамоту Поттер, водил взглядом по строчкам, мало понимая, к чему понадобилась дополнительная экскурсия по извилистым дорожкам малфоевского освобождения.       — Давай я сэкономлю и твоё время, — не выдержал Драко, наблюдая титанические потуги в попытках распознать подоплёку непрошеного визита. — Раздел три.       Узри и прослезись.       Поттер, к радости незваного посетителя, обладал здоровой порцией любопытства и сразу перешёл к делу. В принципе, ничего нового, всё это прозвучало в суде устами зарвавшегося Долиша. За одним исключением:       Что для одного — тюрьма, для другого — свобода.       — А при чём тут Гермиона? — спросил Гарри, и без того мало понимая в их ненормальных отношениях. Особенно когда логика Малфоя вне всякой логики.       Но Драко получил, что хотел, — внимание. Осталось выложить первый козырь:       — Потому что сделка касается её. И она не должна об этом знать.       Растреклятый Поттер качал головой:       — Я не заключаю подобных сделок. Ни с тобой. Ни с кем-либо ещё! — Гермиона не товар, чтобы ей торговать. — Напоминаю, дверь там! — он вытянул руку, в очередной раз возвращая пергамент. — Помочь? Или сам найдёшь?       Если когда-нибудь... Избранный... заглянет дальше своего носа, его канонизируют!       Драко потянул на себя свиток, отправил его в карман пиджака и сообщил с видом хозяина положения:       — Снова «нет»?.. Даже если у меня есть то, что способно спасти её от тюрьмы?       Святая очкастая морда менялась на глазах. Хмурилась. Недоверчиво обнажала зубы. Обрастала надеждой.       И чтобы увеличить эффект:       — Да и тебя, Поттер, тоже! А ещё — Уизела... Твою подружку...       Всерадетель.       Впору рассылать благодарности.       Драко на миг представил себе рассыпающегося в любезностях героя и получил маленькое садистское удовольствие. Шансы на это, конечно, нулевые, но картинка вдохновляла.       Только не на того напал.       Главный аврор искусно тащил на свет и свои козыри:       — И себя тоже. Или раздел три вступит в силу, и прощай твой условный срок!       Что бесконечно порадует Долиша и иже с ними. Гарри ждал ядовитой тирады на этот счёт, но Малфой лишь...       ...улыбнулся.       Придвинул ближайший стул, словно получил на то разрешение, расположился на нём с довольной миной, закинул ногу на ногу и констатировал победное:       — Вот мы и добрались до сделки.       — Я же сказал: нет, Малфой, — Поттер водрузил перед собой воображаемый забор — бронзового льва и повторил для особо умалишённых: — Никаких сделок.       — Антидот, — не стал тянуть Драко. — Антидот к сыворотке правды. Ты ведь его ищешь?       — Откуда ты?... — Гарри осёкся. — Ещё раз влезешь мне в голову, вылетишь в магическое окно, — пригрозил он.       О Мерлин, как страшно...       «Весь трясусь», — Драко демонстративно отвёл край пиджака и опустил руку во внутренний карман:       — Будем обсуждать мои способности или твои пробелы в окклюменции? Антидот, Поттер...       Искушая Главного упрямца, он сдвинул льва, выставил на стол пузырёк с зельем и с напускным равнодушием озвучил условия:       — В обмен на твою протекцию.       Открытая демонстрация силы в виде маленького хрустального фиала на тонкой ножке вынудила героя поунять пыл. Должно быть, мысленно облизнуться и оттого бросить в лицо:       — И что ты уже натворил? — шрам издевательски изогнулся. — Врезал лежачему? Оболгал невиновного? Отнял конфету у первокурсника? — что-что, а тёплых чувств к Малфою Поттер отнюдь не питал.       И всегда так будет.       Если Драко не отучит его. Уизела. Грейнджер. Половину волшебного мира! И начнёт прямо сейчас. Потому что приврёт:       — Я упустил Аббот.       «Получил, хмырь!» — Драко смаковал момент, ведь Поттер даже вскочил:       — Ты — что?!       То.       Неважный из Лавгуд цербер.       — Я тут наведался с Аббот к Панси, — хозяин положения пренебрежительно раскачивал ногой и выдавал полуправду дозами. — Ну и увлёкся... Немного того, немного сего... Опять же маленький рассказ о моих подвигах... — с сарказмом и не раскаиваясь, вещал он. — В общем, пока я вкушал славу, подлая шавка сбежала.       Приврал так приврал!       Роскошнейший финт. Под стать факультету.       Жаль, что Поттер не оценил. Если только его шевелюра. Как-то она стала похожа на гриву — ощетинилась в пример бронзовой копии.       — Но как ты?.. — Гарри опять осёкся, догадавшись, что глупый вопрос «Как ты обошёл чары?» вызовет не менее глупый ответ.       Из гадости.       У таких, как Малфой, гадость в чести. Он аморален чаще, чем хочется, он прёт напролом, и не Луне с ним воевать.       — Ты упустил Аббот? — одолевал Гарри. — Когда, где? Поточнее.       Допрос в стиле Грейнджер.       — В Хогвартсе, — лениво просветил Драко. — Когда — уже не существенно.       Да, Аббот адью!       Одними добрыми слизеринскими руками.       Только учитывая её Не-от-мира-сего-охрану, гриффиндорские замашки, антималфоевский заговор и прочую дребедень по защите керы и от керы, представить, что за бредни роились в аврорской башке, проще некуда.       Желваки Поттера заиграли, глаза вдавливали в пол, руки потянулись за палочкой, видимо, желая вытолкать вон... а рассудок сопротивлялся. Ведь стеклянный фиал магически раскачивался на тонкой ножке, заявляя о себе во весь несуществующий голос.       Поттер алел под цвет мантии, и Драко, заметив резкое движение, решил, что пора осадить:       — Не трогал я вашу Лавгуд, уймись... Я только спросил, с кем надо переспать, чтобы меня пустили в клуб Избранных, — он ткнул пальцем в его «расписной» лоб. — Но оказалось — я и без того неотразим. Ой, Поттер, как ни крути, у Армии свои заботы, а у меня — свои.       Малфой, развлекаясь, подцепил со стола бронзового льва и угрожающе подбросил в воздухе:       — Но в отличие от вас, идиотов, Лавгуд помнит об этом.       И вдруг помогает — подключая к сети камин. Она снимает защиту без расспросов, споров и лекций.       Глотая грусть.       Драко в третий раз прокручивал в голове тихое «да» Луны, удивляясь, зачем она связалась с никчёмной армией? И почему пошла против Поттера? Грейнджер. Лонгботтома. Почему — теперь? И, наконец, какого дьявола...       ...жалела Аббот!       Она всех жалела.       Включая Драко. Это прилипло к её извилинам мерзкой пиявкой. Выходит, можно спастись от опасности, но от жалости — нет.       И Лавгуд не излечить.       Её мысли — полоумные, как она сама — стрёмно было даже читать, ведь они переплелись с «арией» Трелони:       «Первого недруга бойся, второму — доверься, третьего — не ищи».       Но прошлые излияния Трелони — тайна и для самой Трелони. Главное, Лавгуд сдалась. Остальное — лирика. И прорицательское нытьё.       — Какого дракла ты попёрся в Хогвартс... — «без нас» язвой пылало в горле, — ...с Аббот?! — бушевал Гарри, со стыдом признавая, что напрочь забыл про Паркинсон.       Но не велика ж птица! Успелось бы.       — Хрен тебе, а не протекция, Малфой! — не таясь, заявил Гарри. — Ты оборзел?! — в груди клокотало от гнева, ведь гадёныш лишил их не Сколопендры — улики. И никакой антидот этого не искупит. — Чёрт!.. Надеюсь, Невилл отвесит тебе... ума!       Самому слабо?       Хотя Драко и знал ответ. Не стой сейчас между ними Грейнджер — не буквально, конечно — его бы вытолкали взашей. Облили презрением. Втянули в дуэль. Вариантов — тьма...       Вместо этого Главный пророк нарисовал себе картину в стиле «Древняя магическая вендетта», где у Малфоя вырастут ослиные уши, мартышкин хвост, свиной пятачок и прочие атрибуты животного мира, — нарисовал и несколько поутих. Да, Драко вновь влез в героический мозг: соблазн был слишком велик.       А на «вылетишь» пофиг!       Малфой опять улыбался. Ведь Поттер грезил как наяву... Фантазёр!       — Брата по крови ботаник не тронет, — всё ещё ухмыляясь, Драко пристроил гриффиндорского зверя на стол. — Кроме того, у меня есть волшебная фраза...       — «Мой отец узнает об этом»? — не удержался Гарри, с удовлетворением наблюдая, как сжимает кулаки Малфой.       Сделка лёгкой не будет.       Бесить друг друга они умели.       Какой-то ненормальный тандем.       Драко захотелось запустить бронзовый «снитч» (с хвостом вместо крыльев) прямо в блестящие стёклышки. Издёвки издёвками, но грань между колкостью и злорадством стала слишком тонка. На грани фола. Ведь Драко почти что лишился отца. Сейчас Люциус Малфой примет за сына любого... Даже очкастого тролля.       Который только что ни шипел... И он не змееуст — мелкий прыщ!       Тут в голове Поттера что-то щёлкнуло, потому что взгляд просветлел. Смягчился. Напрягся. Шрам побелел, рожа — тоже, зубы, похоже, прекратили скрипеть, а мозг вернулся к причине спора. Натура-дура таки дала о себе знать... Эмоции — не лучший советчик.       Драко и сам это понимал. Пригладил свой гнев. Отключил месть.       Всё решил антидот.       И Грейнджер.       — Как Паркинсон пережила Аббот? — в Главном засранце проснулся аврор.       — Бессознательно, — отрапортовал Малфой, от греха подальше дразня не героя — бронзового льва, а именно, поднося и выдёргивая палец из пасти.       Драко не сомневался, что Блейз колданет ему слизней за каждый пункт «безупречного» плана: за ложь с керой, чтоб не болтать про дементоров; за полуложь Панси, чтоб затащить их к Миртл; за Остолбеней Дуо в обалдевшие морды друзей...       Но Аббот не ждёшь с распростёртыми объятиями!       Драко справлялся, как мог, увы...       Может быть... потом... он всё объяснит им.       «Может быть...»       Гарри рухнул на собственный стул, подливая масла в огонь:       — Аббот точно жива? — учитывая кровопролитные встречи, подозрение вышло само собой.       А ловить беглянку никто не запрещал.       — Нарываешься?! — окрысился Драко и мысленно прицелился Поттеру между глаз.       Странно, но их неумение вести разговор даже порадовало. Облегчало — нафиг! — задачу...       Потом.       — Я тоже знаю волшебную фразу, — Поттер чеканил слога, словно вбивал: — Я — псих!       Драко невольно вытянулся. Герой влез ему в голову?       Да нет... Полная хрень!       — Значит, договоримся, — заключил Малфой. — Сбежала и сбежала... Согласись, так для всех безопаснее, — с этим доводом хрен поспоришь.       Но Поттер, как дурак, упирался:       — Я не идиот, Малфой. Ты что-то недоговариваешь, — Гарри бросил взгляд на фиал и продолжил: — И я не передумал, — настаивал он. — Никаких сделок.       За спиной у Гермионы — тем более.       Драко прочёл эту правду на лбу. Огромными стройными буквами!       Пёс есть пёс.       Охраняет, когда не надо.       — Так тебе нужен антидот или нет? — напирал Малфой, всей бледной кожей улавливая ответ.       — Нужен, — согласился Гарри, по мере сил запирая мозг на замок. Может, гость и хитрец, но он тоже кое-что понимал, поэтому: — И я его получу.       — Это как? Отберёшь? — рассмеялся Драко и на всякий случай потянулся за палочкой. Мало ли что... Ради Грейнджер питбуль наплюёт на мораль.       Только Поттер качал головой:       — Ты сам мне его дашь.       Наглый щенок!       Драко уже пририсовал ему цепь, ошейник и куцый хвост, приготовился, издеваясь, бросить дворняге кость, но тот прогавкал самую суть:       — Иначе ты бы здесь не торчал. Хочешь ты того или нет, но Гермиона тебе небезразлична.       И это не похоть, а... чувства.       Малфой споткнулся — мысленно. Выронил поводок — то есть забыл о палочке. Вжался в стул. Чуть осип. Оскалился, обнажив зубы, и протолкнул неестественно драно:       — Что?.. — он скривился. — Что ты несёшь?! Идиот.       Да, идиот. Избранный пустозвон! Но тот, будто не слышал, не замолкал:       — Поэтому ты и пришёл ко мне. Без выпендрёжа не смог? — Гарри, обрастая уверенностью, засыпал шантажиста фактами: — Вчера, условно, ты впрягаешься за неё на суде, а сегодня просишь о сделке... Потому что типа урод? Самому не смешно?       Серьёзный как никогда, Гарри готов был поспорить, что Малфой не на это рассчитывал. Оттого его морда как полотно: ни складки, ни бреши. А значит, время озвучить новый виток в их недоспоре:       — Так что я просто положу антидот в карман, если ты не против, и мы распрощаемся.       Вот и итог.       Бам-с.       Хрустальный фиал, отливая синими бликами, покачивался на тонкой ножке из стороны в сторону, как заводной метроном, и неслышно отсчитывал время до грядущей расплаты. За долбаную самонадеянность!       Драко взвыл — про себя. Как кобель. Мерлин правый, он и сам чёртов пёс! Который сжал губы и не протявкал вслух...       ...ничего.       Потому что следил, как Поттер намеренно медленно, под беззвучный ритм, тупо оценивая, тянулся за селвинским зельем. Тот ждал — мать его!.. — этого «ничего». Ждал и не сомневался. Сомневался, но лапы своей не убрал. Не ухмылялся. Не ликовал.       Тук-тук-и-тук...       А Малфой только кивнул:       «Подавись!»       Ведь антидот уже опустился в алый карман. И пока Драко цедил яд, чтоб признать поражение, Главный герой спокойно изрёк:       — Я не скажу ей, откуда зелье. Если ты хочешь...       Как благодарность.       Это тоже можно прочесть красными буквами. На гребаном лбу!       Драко пожал плечами:       — Мне пофиг. Грейнджер не дура, сама всё поймёт, — он брыкался почти по инерции, судорожно ища способ перетянуть одеяло.       И ни единого... Хоть глаз выколи. Проиграть Поттеру... Жлобство берёт. Горечь застыла в венах, в груди — дыра, в башке — перезвон. Пора сваливать с царства героя!       Но по своим правилам.       Малфой поднялся.       Нежелательная морда номер один очень удобно маячила на горизонте. Загасила камин, спрятала палочку, вышла из-за стола...       Драко почти неживописно отомстил, но напрашивающаяся на справедливость рожа прибавила:       — Так чего ты хочешь? — Поттер излучал не менее гребаное дерьмо — благородство, вызывая у Драко приступы тошноты. — Давай так... Я тебе — обещание, а ты мне — правду.       Вот оно как.       — Решайся, — доставал въедливый голос. — Это честный обмен.       Мерлин, ну что за болезнь — тащить из людей своё!.. Драко перевёл дыхание:       — Выпороть Грейнджер. Устроишь, нет?       Малфой в своём репертуаре.       — А на самом деле? — Поттер даже не улыбнулся, стервец!       Целый вдох Драко гнобил себя за слабость. За то, что искренность липла к его зубам. Что она сковала руки и ноги, просясь наружу. И целый выдох вещее сердце отстукивало «скажи».       — Мама, — сознался Малфой и сглотнул едкий стыд. — Ты должен ей. А значит, и мне...       Удивительно, но Поттер не терял мозг, когда лучше б терял! Он за мгновенья сложил два плюс два и выдал:       — Я не могу её вытащить.       — Не совсем... — Драко нервно переступал с ноги на ногу. И раз уж пошёл такой разговор: — Раздел три, придурок. Её свобода не так уж и призрачна, достаточно — оступиться, а быть засранцами Малфои умеют лучше всего. Подготовь бумаги, а я позабочусь об остальном.       Гарри оторопел. Он не верил своим ушам. Чёрт, он и Малфою-то не верил!..       Но не сейчас.       Было что-то в подлых глазах, в движениях, в покрывшихся краской щеках...       ...неподдельное.       — Ты знаешь, что так правильно, — дожимал Драко. Честность неведомой силой будила азарт. Малфой добьёт спасителя! Или прибьёт. — И вообще, Поттер... Ты должен быть рад. Когда дело выгорит, вы, наконец, избавитесь... от меня.       «От меня рядом с Грейнджер».       Отличный бонус, как ни взгляни.       А Поттер осоловело моргал. Щурился. Видимо, слабо, но соображал... Его физиономия разгладилась, выдала невербальное отрицание, согласие, новое «нет», новое «да!». С гребаным восклицательным знаком! Эта же физиономия блеснула сочувствием, стёрла пренебрежение и вызвала у Драко очередной спазм.       Что, блин, дошло?..       Справедливый ты наш.       — Я и пальцем не пошевелю, — но прежде чем Малфой рассвирипел: — Пока ты не скажешь Гермионе, — Гарри не гадит подругам.       А то он не знал!       Драко, скрипя разногласием, кивнул.       Условие — бред.       Не обязан. Но должен.       — Вот тогда и договорим, — Поттер зачерпнул порошка, встал в камин, почти назвал адрес, но пресловутый мозг, похоже, выдал догадку, и Главный провидец выступил в свет. — У меня вопрос, Малфой... С разделом три ты бы справился сам, — без труда. — Так объясни, для чего тебе нужен я?       Конкретно.       — А сделка в силе? — уточнил Драко, уже сознавая, что победил. По-своему, несуразно и криво, но получил, что хотел.       Бывший упрямец смиренно ответил «Да», и пришло время озвучить главное:       — Чтобы спасти от Грейнджер.       От её веры, Главный дурак! А тот, проявив чудеса догадливости, буркнул «Ну-ну» и исчез в зелёном пламени.       Спасать? Стучать? Проверять зелье?       Не волновало.

* * *

      «Гермиона Грейнджер оправдана».       «Ежедневный пророк» накарябал это во всю страницу, очевидно, подчёркивая важность события, а колдография пустой камеры — из самых подвалов Министерства — закрепляла эффект.       Одинокая, тёмная, увенчанная решёткой клетка навевала гнусные, пахнущие унынием мысли и вгоняла под кожу фобии-иглы. Она глумилась над Драко, словно живая, кишела грязными спорами и гремела «скелетами», умножая естественный страх. Тупая картинка вставала поперёк горла, не то что тюрьма!..       Ожидаемо.       До жути.       «А это даже не Азкабан...» — Драко отвёл взгляд.       Стоя, как столб, в слизеринской спальне, он снова вчитался в заголовок, хотя видел его с десяток раз. Грейнджер здесь, в Хогвартсе, мелькает призрачной дымкой, а один нерешительный гад думает, не послать ли к чёрту чёртова Поттера... С его «скажешь».       Ведь что это изменит? Ничего.       Но Драко должен её увидеть.       «Должен» — глупое слово.       Начхать!       Он сделает это. Как только будет готов.       Драко бросил газету на покрывало, натянул пиджак, наложил согревающие чары и приманил зачарованный сикль. Повертел его в пальцах, будто на гурте могла проступить надпись, знаменуя некую связь, но гладкий благородный металл не выдал даже насечки.       А с чего?       Только припрятать монету не такая уж плохая идея. Если Грейнджер сохранила свой сикль, проще вызвать её...       ...поболтать.       После ужина? Ночью? Перед отбоем? Последнее нравилось больше. Меньше глаз и ушей. И меньше соблазнов.       Драко тянул время.       Может быть, позже он созреет до правды. И преподнесёт её Грейнджер на блюдечке, под свет колдокамер и бравурный марш. Он же «Хогвартский вестник», мать его так!..       «Чтоб тебя, Поттер!..»       Малфой не дипломат. Не умеет смягчать.       Он и помириться-то с Блейзом не может: тот молча воротит нос, как девчонка! Не далее как на днях, стоило Драко войти, лучший друг приподнялся с кровати с обиженной миной, не предвещающей ничего приятного. Но только рот выдал аляповатое «Э-э», как ответный Петрификус влетел прямо в лоб — трах!.. — и Малфой свалился на пол под не менее говорящее «бряк».       А Блейз переступил через него, будто он рельс. Прямой и блестящий!       Наверно, если б не Панси, а точнее — её великодушие, провалялся бы бревном на полу до самых летних каникул. Под смешки Монтегю, Гойла и им подобным.       Драко нутром ощущал её нежелание копаться в прошлом: мотивы Аббот, подоплёка, подробности — не интересовали. Словно иное для мазохистов и дур. Банальный страх перед истиной оказался сильней, а бегство от проблем — предпочтительней. Эта настоящая Панси научилась удивлять ещё чаще. В хорошем смысле. Например, шепнула, что Блейз поостынет. Если завравшийся друг засунет родовую гордость себе в задницу и извинится.       А то он против!..       Разберётся с Грейнджер — и в бой. Но сначала мозги проветрит. Блейз тоже отжёг... Три часа обтирался как коврик! Чистокровной шкурой у ног.       Он что — заслужил?       Драко подбросил сикль и загадал: прогуляться или связаться с Грейнджер? Выпало — первое.       Выпало и разочаровало.       Драко опустил монету в карман и упёрся рукою в сложенный вдвое лист.       В бумажный «осколок».       И не надо видеть его, чтобы понять... Это — невзрачный пергамент, исчерченный угольным грифелем. Кропотливый рисунок с корявой «л». Это то, что осталось от прежней Грейнджер, — мятый клочок. А она — развратная, смелая, лишённая тормозов — исчезла.       Уцелело воспоминание.       И вкус стылых губ: первый, краденый, влажный; такой же голый, как её красота. Там, у Чёрного озера. Под россыпью звёзд. Именно этот вкус — а не себя и не прошлое — искренне жаль. До гремучей тоски. Но с ним придётся проститься — там, у сумрачных вод. Без долгих метаний.       Драко коснулся древнего камня, открывая проход, и очутился в гостиной.       Снова — трах!..       Видением в лоб.       Оно развалилось у камина, раскинув ушлые руки, и, вытянув потные ноги, закатило глаза. Настенные гобелены будто задвигались, сцены расправы на них ожили, воды озера забурлили, задышал чеканенный полоз и, подначивая присутствующих, вся комната наполнилась гулом.       Воем стравленных псов.       Драко ступал по полу, наливаясь бронёй. И ядовито-зелёной кашей. Потому что на диване в изумрудных отсветах пламени восседал Нотт.       Значит, паршивца с почётом вытолкали.       Напряжение между ними можно было пощупать. Драко жаждал достать влюблённую рожу ещё вчера. Сломать его палочку. А заодно и пару костей. Но сейчас... Он хотел знать.       Что. Тот. Задумал.       Драко почти коснулся выхода... и развернулся. Ноги сами несли его к дивану. Мышцы налились. Суставы одеревенели.       Нотт невольно поднялся.       — Поговорим? — Драко не это хотел сказать. Но сказал именно это.       — Я не хочу с тобой драться, — прохрипел Нотт, нахальным столпом возвышаясь напротив.       В чём дело, молчун?       — Кишка тонка? — Драко вгрызался в елейную морду, питая злость. Она верной подругой придаст ему сил. Нотт, конечно, не Гойл, но бескровной стычка не будет. — Тогда достань свою палочку. Или руки коротки?       — Я тебя не боюсь, — Нотт говорил так спокойно, что хотелось вежливо пнуть. Снисходительный тон убивал: — Просто — не хочу.       Ох, какие мы благородные, блин!       Драко осклабился:       — Врёшь.       Ты ж слизеринец. А значит, врёшь, как дышишь — легко и с лихвой.       Нотт и бровью не повёл, но на всякий случай скинул пиджак:       — Врезать тебе — ещё то искушение, — (а вот это уже ближе к правде.) — Но у меня свои причины не делать этого...       Да неужели? Он — чистокровный змей. Подполз, извиваясь, ужалил и ждёт...       И Нотт снова ужалил, прибавив:       — Она меня не простит.       Так всё дело в Грейнджер? О Мерлин, она везде... А там, где не просят, — всегда! Она прокралась сквозь стены. Сквозь кожу. Испортила кровь. Не время для драки, но сдерживать себя очень трудно.       Хоть сажай ревность на цепь.       — Я предупреждал, Нотт. Не лезь в мои дела...       — Твои дела? — съязвил тот, ухмыляясь. — А в чём они — твои так называемые дела? Заставить Грейнджер штурмовать Азкабан?!       Свинья.       Драко тряхнуло.       — Да ты!.. — взъерепенился он. — Ты и половины не знаешь!       — И не хочу, — заливался речами Нотт. — Можешь, конечно, ударить меня... Вдруг полегчает. А как это воспримет она? Похвалит тебя?       А Нотт смельчак ещё тот... Прячется за спиной Грейнджер. И вякает моськой из-за угла.       — Мне похрену! — рявкнул Драко, сунув руки в карманы. Не делать же болтуну одолжений!       А Нотт ужалил снова, до треска в висках:       — И на неё, судя по всему, тоже.       Драко дёрнулся, но устоял. Какого дракла всех тянет приписать Малфою чувства?! И их знак не столь важен. Но если с Поттером это вызвало бунт, то сейчас — недокрик. Гнев подпилил связки, и голос не достиг рта.       «Засранец», — одними губами в ответ.       — Это я-то засранец? — резво подхватил Нотт. — Но это я сидел в соседней камере. А не ты! — он надвигался будто скала. С острыми, как язык, краями. — Это я пил чёртову сыворотку. Не ты!       Драко почти рассмеялся в лицо, как болтун прошипел страшное:       — И это я слушал, как она плачет... в тюрьме!       Его сильная Гермиона плачет?       Нотт, на хрен, врёт!       Драко думал так не больше, чем миг. Эта низкая, падшая, влюблённая образина источала такой гнев, что его собственный смотрелся песчинкой. И если кто-то из них перейдёт грань...       Побеждённых не будет.       Они измочалят друг друга. Без всяких палочек. Переломают себе руки — о хлипкие кости. Отобьют внутренности. Пересчитают зубы. И без слов, рыча, разорвут несчастные глотки.       Одна из которых не умолкала:       — Ты бросил её там. Бросил ещё в суде! Потому что ты... трус!       Надзор может трахнуть себя.       Сто раз.       Драко схватил Нотта за грудки, занёс кулак, раздувая донельзя ярость. Конечно, он ещё помнил, что такое боль. И скоро её будет очень-очень много.       Пофиг!       Кайфа будет не меньше.       — Ты так злишься... — Нотт широко, с вызовом, развёл руки, — ...потому что я прав. Ударь! — плюнул он. А вот и угроза: — Поверь, я в долгу не останусь.       Потом.       Меткой вырезано на лбу.       Очень по-слизерински.       Нотт подначивал Драко, будто больной:       — Ударь, ну же!.. Начни первым. Облегчи мне задачу.       Соперник не просто ждал этого — жаждал. Он выдыхал яд. Вдыхал чужой гнев. Не прятал мысли, выставляя их напоказ. Он хотел Грейнджер. Не просто хотел — сходил с ума от желания её получить. Не только телом...       Всем.       Драко увяз в его чувствах, противных до дрожи.       В груди поднялось нечто тёмное — мало похожее на человека, с красными, как у Реддла, глазами. Оно приказало решить проблему. Одним ударом. Или двумя... Тремя. Тысячью.       — Ты ошибёшься — я буду рядом, — предчувствуя кровь, накручивал Нотт. — Обидишь — я буду рядом. Оступишься — я буду рядом... — он свихнулся, питая чужих демонов каплю за каплей: — Я тот, кто умеет ждать, Малфой. И я всегда буду рядом, чтобы превратить твою трусость в шанс.       В глазах потемнело.       Неясно как, почему, с чего Драко придушил в себе Лорда и с силой оттолкнул Нотта. Потому что было в его словах что-то большее, чем угрозы. Его кровь, плоть, влюблённый рассудок наполняло...       ...отчаяние.       А в нём мало хорошего. Много злого. Оно и заставило Нотта кусаться, как зверя. Но Малфой тоже умел ужалить:       — Шанс у тебя, может, и есть... Надежды нет.       И скрылся из виду — проветрить не только мозг:       Душа адски ныла.

* * *

      Гермиона сидела на старом причале, у лодочной станции, присоседившись к Невиллу, и смотрела в снежную даль, не решаясь нарушить молчание. Солнце садилось, огненной кистью раскрасив небо, пробивалось сквозь кроны Запретного леса, и благодать — жгучая, будто зарево — затягивала в свой плен. Воздух с его ароматами, земля и хруст под ногами, гомон и смех, закат в мириадах пылинок — всё, до последней снежинки, ласкало. Не поймёшь, как сильно можно скучать по привычным вещам, пока не лишишься хоть капли этого.       Уже третий день, сбежав из подземной коробки, сознание дышало такими немелочами, стирая с Гермионы пыль заточенья. В тюрьме её холодные стены, брань заключённых, грохот решётки, ропот тюремщиков, звон тяжёлых ключей будто опускали на память занавес, пряча от узников лица друзей. Вдали от них и любимых камера походила на склеп. Где душа не мертва, но закована.       Назло Долишу и его свите даже в темнице Гермиона старалась не падать духом. Но страх-зверёныш резвился вволю, упрямо играя с ней: кусал, прятался, снова бросался... Каким-то чудом она злилась на назойливый страх, на ошибки, на свою глупость и копалась-копалась в полной подсказок голове. Порой их спутанность мешала думать, но позволяла надеяться...       ...только на себя.       Тюрьма заставляет людей размышлять — бесконечно. Чувствовать — острее. Любить... преданнее.       Конечно, разлука тяжела, разлука коварна, но усиливает власть тех, кого мы любим. Там, в заключении, эта власть стирала прежние недомолвки и ссоры, усиливая тоску. Оттого она скреблась в сердце и тянула из лёгких воздух. Даже во сне. Бесспорно, разлука не смерть... Но она регулярно грозила стать вечной, напевая Гермионе свой печальный мотив.       Слава Богу, что ссылка кончилась.       Теперь, в Хогвартсе, когда Гарри и Рона не было рядом, Невилл стал ещё одной нитью, что в прошлом связала их вместе. Плохо, что тайны — они как сети — расползаясь, держат свои жертвы и рождают множество чувств.       Увы, не всегда хороших.       Вот и новая тайна, как лямкой, тёрла им кожу. Пришила язык. Порой тянуло вырваться из невидимых пут и заткнуть наивные, ни о чём не подозревающие рты. Которые склоняли Аббот. Глумились над Драко. Перемывали кости друзьям. Эти самые рты не сознавали, не допускали даже, что завтра на месте Ханны, Гарри, Луны мог оказаться каждый, и преступный соблазн — открыть глаза дуракам — подступал всё чаще и чаще. Но если Джинни прекрасно прятала чувства на поле для квиддича, Гермиона — за чередой исписанных свитков, то Невилл просто замкнулся.       Тоска — плохая подруга, и она липла к ним голодной тенью, связывая одной бедой на троих. И они переживали её. Вместе. Урывками. Мельком. В замке остаться наедине ой как непросто, а поболтать ногами у озера любит не каждый.       Но Невилл любил.       Он уставился в тёмную, с алыми бликами, гладь, сжав в руке сложенный вдвое лист — совсем небольшой, размером с ладонь. Потёртые углы и такой же сгиб, жёлтые точки, седые трещинки выдавали его нескладный, не без «путешествий» путь. Невилл оглаживал бумагу, перекладывал, вертел, и Гермиона подумала, что участь затасканного клочка так и не решена.       Глубокое озеро часто не замерзало, и она чуть склонилась вперёд, высматривая в чернильной воде местных обитателей, и вдруг услышала:       — На твоём месте я не стал бы его носить...       Гермиона удивлённо опустила глаза в поисках вышеупомянутого «его». Что не так?       — Кулон, — уточнил Невилл, указав на выбившийся из-под одежды медальон. — Он же принадлежал Гампам?       Гермиона слепо кивнула, перебирая в уме всё, что читала о них: древний чистокровный род, прервавшийся по мужской линии. Никаких чёрных дел память не воскресила, если не считать насильственные браки собственных детей.       — В детстве я обожал альбом по геральдике, — продолжал просвещать Невилл. — «Н» — первая буква слова «честь», а меч — символ защиты от злых духов.       — У шотландцев, — по привычке вмешалась Гермиона. — А вот у индусов это символ познания.       Новый друг невольно улыбнулся:       — Твоей памяти позавидовал бы и Омут. Не то чтоб я был очень суеверен, — протянул он, отрешённо, будто не замечая, загибая и разгибая угол листка, — но бабушка моя — да. Видела бы ты её альманах... Сотни поверий, наброски сомнительных штук, драгоценностей, колдографии мантий — в общем, всё, чего в здравом уме лучше бы избегать. Она, конечно, по-гриффиндорски смела, но по возрасту мнительна. И считает, что неприкаянные души словно слуги своих вещей. Без них они дико страдают.       — Возвращаются снова и снова, — подтвердила Гермиона, цитируя из курса Кабалистики. — И не важно, предмет это или человек. Потерять такой якорь — как опять умереть. Новая пытка. Только при чём тут Хестер? — это имя сорвалось первым, и рука невзначай потянулась к подарку.       К Гарри он ключик, чтоб вспомнить о нём.       — Не она, — сказал Невилл, потирая кончик носа, — её мать. Гидеон Гамп заказал этот кулон на Хэллоуин, ко дню рождения дочери — Мелани. Тихой девушки, сбежавшей от мужа в морозную ночь. Говорят, что в тот год реки рано замёрзли, да и зима затянулась. От стыда и сплетен Гампы надолго потеряли покой. Конечно, они искали Мелани и... боялись её найти. Откуда я знаю?.. Моя бабушка любит фамильные истории, складывает из них страшилки на сон грядущий.       — Какие страшилки? Мелани всего лишь пропала... Вроде бы, — вдруг засомневалась Гермиона, изучая чёрный налёт на серебре. — Да и не очень я верю в кабалистический бред.       Она спрятала кулон под мантию, будто охраняя.       — Дело твоё, — пожал плечами Невилл, — но никто из Гампов не стремился его вернуть. Это Блэков всегда и всюду тянуло к вещам с мрачной историей. Наверняка Хестер знала про мать, но источник в таких вещах не столь важен. Только Батильда Бэгшот как-то шепнула бабушке, что Мелани не прокляли. Не было измены и, может, не было даже бегства. Муж, словно магл, сжёг её на костре. А кулон — единственное, что уцелело в огне. Мелани убили — и неспроста, потому душа её неприкаянной силой, чёрной тенью является в ночь, — нагнетая, Невилл даже голос понизил.       Ужастик какой-то.       В духе его бабушки.       Гермионе стало не по себе. От медальона и слухов, от Мелани и Хестер, от холста на стене в доме Драко, от сумрачной тени, неприкаянных душ и...       ...Аббот.       Убить которую Невилл не смог бы. При всей своей силе и слабости. Но вера в это сейчас пошатнулась:       «Не смог бы?»       — О Ханне что-нибудь слышно? — спросила Гермиона, вдыхая январский холод. Не злой, не колючий — родной, полный личной свободы.       Вопрос, бесспорно, тяжёлый, только побег Невилла подкосил.       Хотя он наверняка принял всё с честью, без истерик и драм. Усмиряя естественный гнев.       Только там, где гнев, там и боль.       Ведь каждый влюблённый безумен, а в боли неутомим. И под этим «дождём» тихо гибнет. Гермиона словно своими глазами увидела немигающий взгляд Невилла, его налившиеся свинцом ноги, отживший вздох. Увидела, как несчастный застыл там, где стоял, обхватив голову руками — одичало, как раненый зверь...       Он отдалился от Луны, будто винил её в том.       Это чувствовалось в «привет», в поджатых губах, в унылой спине, стоило Лавгуд войти. Его голос ломался, спускался на тон, и ноги тут же тащили прочь. Сегодня — к причалу, чтоб встретить закат.       Конечно, отпускать Аббот с Драко — грубый просчёт, но не могла ж Луна знать... И Невилл в состоянии это понять! Ошибка не повод кого-то казнить.       — Знаешь, — он сник, — когда Гарри сказал мне про Ханну... Я не поверил. Просто в голове не укладывалось. Даже ринулся к Луне домой... — плечи друга опали. — Болван!       — Ты не болван, — спорила Гермиона, не желая слушать пустое. — И ты не виноват...       «Виноват не ты.       Он».       От безликого «он» сердце страдало меньше.       Сейчас размолвка с «ним» смотрелась какой-то далекой. Незрелой, слабой и с проблесками надежды. Все эти месяцы их отношения трещали по швам: то будто бы были, то снова разваливались, то проступали, то разбивались о стены, взлетали и падали.       А что теперь? Что между ними теперь?..       Последние дни «он» рвал её душу на части, потому что в тюрьме его молчание никак не вязалось с горящим взглядом, а их почти поцелуй — с разрывом. Его обида не вязалась с ревностью, как её одиночество под землёй — со спасением. «Он» сумел быть рядом в несчастной клетке, избегая даже рядом с нею побыть...       Но Гермиона почти научилась верить «ему», именно — Гермиона, а не её бесстрашная копия, и именно — почти, потому что у кого-то, с корыстью вместо мозгов, феерический дар всё испортить.       Просто бич.       Невилл шмыгнул носом и медленно разогнул бумагу, открывая перед глазами чудесный вид. Старое потёртое магловское фото выцвело по углам, но красоты не утратило: у зелёных холмов, под радужным небом пролегли бескрайние россыпи из цветов: жёлтые, винные, белые, лиловые, янтарные, голубые... Целое море из лепестков.       Невилл вглядывался в пейзаж, хоть и знал его наизусть:       — Луна передала мне... открытку от Ханны, — признание разрывало слова, будто скорбные мысли. — Мол, если она не ве... — бедняга ссутулился, замолчал, запирая боль.       — Где это? — не удержалась Гермиона, уже улавливая ответ.       Невилл постукивал по ладони краешком снимка:       — Долина роз. В Болгарии. Наше место, — он сложил фото и обвёл пальцами сгиб. — Ханна мечтала жить там... Среди цветов.       Он вытянул руку над водной грядой и добавил:       — Но я вдруг понял — Ханна не вернётся. И открытка не дар, не намёк, — бумага зависла над сонной гладью, — а прощание... Её прощание. Якорь для потерянных душ.       Невилл сглотнул горе, сжимая старое фото.       Их несбыточную мечту.       Так Лавгуд не оступилась, а поддалась! Иначе бы Аббот не вручила свой шварт*. Ханна, как кера, поступила бездушно и (что за ирония?) обрекла на терзания две души. Одна из которых — жертвенная, добрая, сломленная. Невилл и рад бы не строить барьеров... Только простить друзей сложней, чем врагов.       Гермиона почти коснулась его плеча, лишь бы остановить... Этот якорь нельзя топить! Нельзя сжечь, разорвать и развеять.       Если Ханна мертва.       Гермиона замерла в полудюйме от цели, пока разум искал, что сказать: «Ты не прав?» Здесь слова утешения бессильны. Надежда тленна. Неприкаянным душам покой не найти.       Невилл, наверное, и сам осознал это, оттого дрогнул и выстрадал:       — Они напали на неё ночью. В собственной постели. Облепили собой, словно адские мухи. Забили струпьями нос, рот, схватили за горло... Она билась, но они душили её болью, тащили из сердца свет.       Гермиона от откровений боялась даже дышать.       Невилл оскалился, представив их балахоны, но Ханну без платы не взять:       — Они наслаждались её мукой, рычали, давились смехом, стенали ей в уши, обещая вечную жизнь... И месть. Бессменную, полную, неотступную месть, — он посерел, пришибленный чувством вины. — Дементоры заразили её собой, будто чумой. И Ханна сломалась. Не представляю, каково ей пришлось.... А меня не было рядом!       Он стиснул зубы покрепче и спрятал снимок в карман.       — Чтобы пропасть вместе с ней?! — под мрачным исходом Гермиона седела.       От истории Аббот мурашки ползли по телу. Не исчезая, они рубцевались, одевая его в колючий костюм. Ужасное, грубое платье, но слова утешенья пробивались сквозь страх:       — Фото ещё не значит...       Глаза Лонгботтома гасли. Только щеки горели, как от стыда.       — Значит, — пресёк он, качая головой. — А этот побег лишь способ найти свой конец, ты и сама понимаешь. Злые поступки очернили ей душу, а Пророчество толкнуло на месть. Им.       Быть может, свело с ума.       Как дементоров.       И они сами создали своего палача. А кое-кто подлой рукою дал ему шанс. И этот кое-кто — мстительный змей!       Невилл снова ссутулился:       — Уверен, ей кто-то помог.       Как Луна — уйти.       Гермиона злилась и понимала, понимала и злилась, поэтому обронила вопрос:       — Ненавидишь его?       А в вопросе — тысячу «нет».       Невилл выпрямил спину и, втирая в тон ярость, произнёс бесконечно жёстко и чётко:       — Кого — Малфоя?       Она кивнула, а ответ её оглушил:       — Я скажу, если он перестанет подслушивать. — Невилл привстал, вытянулся во весь свой приличный рост и повернулся.       Грейнджер — за ним. Спорхнула с насеста маленькой птичкой, крутанулась и замерла.       Драко подпирал стену лодочной станции футах в восьми. Он топтался на одном месте с пару минут, старые доски едва поскрипывали и, не сцепись болтуны языками, услышать шаги — не проблема. Должно быть, ботаник вырастил уши... Или заметил его краем глаза и отключил лопуха. Но Драко не то чтобы прятался — скорее, медлил, столкнувшись с расплатой в лице влюблённого дурака.       А натыкаться на Грейнджер, похоже, судьба... Чёртова карма для чистокровных! Постигшая Нотта. Уизела. Драко...       И он решил: в пекло монету! К отбою проще не станет. Да и сделка не вечна, Поттер может взбрыкнуть. Подумаешь, начудил с Аббот... В конце концов, не обязан ничего объяснять! Никому. Ботанику — точно. Пусть хоть сто раз обзовёт, пошлёт, завалит презрением, ненависть лишь дурная форма любви.       И Драко в ней как в шелках.       По самое-самое...       Армия вкупе с Поттером жаждет его распять. Слюною, верно, исходит. А одна нудная, лохматая, кареглазая совесть грезит устроить разнос. Прилюдно.       Исчадие, блин, ума!       Драко не повезло с Грейнджер, но повезло с характером — он выступил в свет:       — Мне пофиг, Лонгботтом.       Режь.       Свою правду. Своей правдой.       Бей.       А тот стоял и глазел, как сова. Только башкой не мотал. Видно, искал в нём раскаяние.       С хрен.       Лонгботтом уже храбро топал навстречу, отбивая дробь о помост. И Малфой напрягся. Бой с траволюбом — не бой. Просто мелкий дебош. Не скандал и не порка, что Грейнджер вот-вот начнёт. И неясно пока — кто кого. Драко инстинктивно отступил — всего на полшага, сжал одинокий кулак и...       Казалось, прощай, нос!..       Но соперник ударил как смог, вплетая жалость в слова:       — Ты мне больше не брат.       И похромал прочь, руки не подняв.       Что за травок он обожрался?! Лонгботтом не крысился. Не орал, не толкал. Не чесал об него кулаки... Чистокровный слизняк! Лучше б врезал ему, чем прощал.       Юродивый лоб.       Впереди — дубль два.       Ведь Грейнджер смелым ребёнком сокращает разрыв. И Драко встретит её с оркестром! Под циничнейший туш. Пряное, тёплое чувство поднималось в груди, облизывалось, цокало по мозгам, как о мостовую, пока в голове гулял шалый ветер, а в паху — острый зов.       Воспитание Грейнджер — любимый предмет.       Ну, незваная совесть... Снимай свой ремень.       Всё снимай.       Он не против.       Голой спорить сложней.       Драко поманил её пальцем — мысленно — и спрятал руки в карманы, оправив пиджак. Скулы уже сводило от предвкушения, пока январский холод, друг и притворщик, клал на лицо безразличный грим. А за ним так прекрасно разглядывать дур!       И дурочек.       Бывших Мисс Спаси-себя-сам.       И их ссоры, ей-Мерлин, Хогвартс спалят!       Её боль и сомненья клубились под кожей, а Грейнджер надвигалась ближе и ближе... Безупречный таран. Из страстей и заноз. И колотых ран. Её мысли, как углём, расчертили лицо: резкими, рваными строчками прошлись по щекам, прилипли к губам, слились в архичёрное пламя... Этот огонь запутался в прядях, искрясь, распушился, и глаза обещали не меньший пожар.       Драко прям живописец!.. Несите, блин, холст.       «Напишу на нём кровью: «Не лезь на рожон».       Никогда, мать его!       Но Грейнджер нравится... Нравится каждый дюйм их сближения. Это слышно по стуку шагов — почти интимному. По дыханию — слишком горячему. Бледным вихрем порхающему у рта.       Она рвётся устроить сладкий приём не потому, что скучала, — хоть эта Грейнджер, хоть та... Ведь Драко не Поттер, он ей... никто. Потому что всё, что между ними сейчас, — яд. И язык, словно жало, выпускает его. Приторный вкус разъедает нёбо, горло зудит, пока Драко ждёт нападения...       ...аж безудержный миг.       Но Грейнджер хамит.       Без слов.       Одними шагами.       Она обходит его, как забор. Как дырявый заслон, дракл ей в хвост!       Малфой даже опешил:       «Что за долбаный чёрт?!» — смелость высшей, блин, пробы... Впору Кубок вручать. Только ставить их негде!       Драко как протрезвел.       Его, на фиг, послали? К праотцам. Или что?..       Как же она достала его... Своим грёбаным даром всех доставать!       «Это шутка, мать вашу?!» — гриффиндорский подкол? Шутка очень плохая. Беспредельно нагла. А Драко не склонен шутить. Зато склонен поучить кого-то манерам!       Малфоя не обошли — отымели. Врезали между ног. Грейнджер — пахнущая ссорой Грейнджер — кинула мистера Мне-всё-равно. Послала своим Не-до-вас...       И он прикончит на месте её жуткий нрав!       Разворот.       Он идёт.       Хотя может настичь, лишь подумав об этом. Не летит, не бежит — он идёт...       Раздувая терпение. Не сбавляя напор.       Ведь Малфой не гонит добычу — крадётся. Рисует тёплую месть. Не ощущая ног, только — пульс. И сердце стонет под ним, пока тот играет с кровью. Как порок с его плотью. Но плоть-то желает этой игры...       Снег скрипит под ногами, Хогвартс ульем шумит... Но Драко оглох. Оброс тишиной. Его гнев — знакомый до колик — забился в уши, в мышцы, огладил торс, зашипел-зашептал, затаился внутри, словно злобный паук. Потому рот безмолвен, а лапы рыщут по тонкой сети, пока голод-голос кричит:       «Ну уж нет! Не уйдёшь».       Не теперь. Не вот так.       Когда Грейнджер вздымает снежную пыль. И огонь в её волосах ярче, ведь закат заливает их в тон. Он стелет к замку розовый шлейф, и для Драко тот ровный мягкий ковёр.       Приглашение в спальню.       Троекратный пароль.       Путь к награде не близок, но не то чтоб далёк... Он украшен погоней и пахнет грозой. Мантия Грейнджер вьётся змеёй, а ступни мелькают, оттого что спешат. Подло-алчные бёдра качаются в такт.       «Чё-ёрт...» — охота сладка.       Волоски на коже приподнялись, словно нервы выступили насквозь. Настроились на дрожь и тепло. На скорый улов. Поэтому Драко чувствует Грейнджер. Каждый её шаг к замку. Рывок. И снова шаг — по паутине.       В самый её центр.       «Беги. Пока можешь...»       Пока можешь... Кричи.       Зови Поттера. Маму. Нотта тоже зови! Он утрётся своей любовью. Размажет её по бритым щекам. Он проклянёт свою выдру, в клочки разорвёт! Захлебнётся отчаянием. Наглотается крови всласть...       А Малфой — он добр, как сам Тёмный лорд. И даст Нотту шанс. Лишь один пошлый, грязный, вульгарный шанс:       Дрочить на Грейнджер.       Один раз.       А потом... отобьёт... и попытки мечтать!       Вдруг она, как шальная, налетает на дверь.       «Ты куда так спешишь?»       Разогреть им постель?       Ворота открылись, и Грейнджер обогнула кого-то. Обогнала. Обернулась. Запнулась. Сбавила шаг. Жертва сбилась с дороги? Зато Драко — ни в жизнь.       Бездумные лица мелькают и разлетаются, сучьи спины преграждают дорогу, чьи-то смешки читаются в сплошь недорожах, так и не достигая ушей. Всё равно!.. Множится лишь желание — вдолбить в свою жертву главный урок:       Бежать — удел слабых.       Паутина длинней.       Она опутала холл. Устлала лестницу. И ножки Грейнджер так призывно стучат по ней...       Коридор первого этажа. Развилка. Десятки ненужных шагов — абсолютно чужих. Чей-то окрик. Всполох бездушных мантий. Драко в нескольких футах от огненных прядей. От линии рук. От гордой осанки. От тысячи пут. Он свяжет ими эту беглянку!       И Грейнджер как уловила...       Остановилась.       На вдох.       (Но он — тоже.)       И, тряхнув головой, окатила его собой — как мановением невидимых крыльев. Кожа взвыла от лёгкого взмаха, и плоть завелась: вкус добычи дьявольски жёг. И в её глазах миллион всяких слов, а на губах...       ...отвали.       Драко замедлился, почти летя над сумрачным полом. Он прикрыл глаза, замечая, как колеблется чуткая сеть. Он повёлся на аромат, обещающий особое удовольствие. На его жар.       И чуть не потерял Грейнджер из виду...       Её несносный, нарывающийся на наказание хвост исчез за левым поворотом, в неосвещённом углу, в проёме среди мрачных каменных стен.       «Что ж... Понеслось».       Драко ринулся вслед. В «хрустальный сон» номер одиннадцать. Где пустые, как дыры, разлетелись мечты — её мечты — о грёбаных чувствах. Где кровь — её кровь — достала до сердца, вынуждая поздно понять:       Его боль — это не его Грейнджер.       Драко хлопнул дверью, прошёл вглубь — несколько шагов, повёл головой в поисках пропажи и обернулся.       Здравствуй, мисс Я-хамлю.       Витраж спрятал за стёклами алый закат, и она пристроилась у стены, под потухшим светильником, тёмным пятном. Всего миг — и огонь вдруг вспыхнул над головой Грейнджер горящим фениксом. Солнечный призрак вскинул крылья, пронёсся по комнате пламенной птицей и разбился о стену. Он оставил на полу пыльные искры, а в факельной короне — перо.       Чёрт, магия Грейнджер — отдельный ад. Вызов половине Волшебного мира! И кто-то явно вёл Драко...       ...в свою сеть.       Только хрен ей — не Малфоя!       Гнев зашевелился, подёргал за ниточки, затопал мохнатыми лапами. Здесь звуки казались громче, а воздух — бедней, будто кто-то съедал всё живое.       Драко метнулся, упёрся ладонью в серую кладку, тихо цедя:       — Ты что себе позволяешь, Грейнджер?       Естественно... всё!       И его нападки мало волнуют.       Паук бы скрутил, распял её смелость — без лишних прикрас, пригубил её страх, отымел — с наслаждением, но Мисс Не-хочу, защищаясь, прибьёт.       Пусть прибьёт.       Пусть все лапы — к чертям! — оторвёт. Ему нужен этот улов...       Его рука скользнула по камню, огладив стену, рядом с гордым лицом. В свете пера оно отливало закатом, а тени ползли по стенам кривыми мазками. Драко не коснулся Грейнджер и пальцем, но глаза её цвета ссоры кричали в ответ. Мысли путались, или он сам путался в них, читая.       — Что тебе нужно? — Гермиона сжимала палочку, как кинжал. Дыхание от маленькой погони сбилось, мантия тоже, а всё существо бунтовало против Малфоя.       И просило его.       Он наступал:       — Поговорить.       Сегодня прям аргумент номер один. Драко расстегнул пиджак. Одежда сковывала мысли — не то что движения. Он смотрел-смотрел на добычу, оценивая первый укус.       — Прекрасно! — Гермиона смахнула пряди со лба. — Давай поговорим.       А он хочет этого? Ха!..       Урок первый: болтать — это к Поттеру.       Драко по-хозяйски отвёл край её мантии, зацепил красно-жёлтый галстук, накрутил его конец на ладонь и чуть потянул за привязь с намёком на власть:       — Мне доходчивей объяснить? — он знает не один вариант:       Стоя. Лёжа. Раком.       И тут же получил — трах! — по руке.       Паук щёлкнул челюстями, сжал кулак, разжал и снова потянул лапы к галстуку — ради урока номер два:       Рукам даём ход только голой.       Драко нарисовал её себе обнажённо-прекрасной, с призывно-молочной кожей бедер и непокрытой груди. Но Грейнджер лучше не знать, по каким чутким, виновно-опасным местам прошёлся бы этот галстук, расставляя все точки над «i». Такой ремень она бы уже не забыла!..       И Драко тоже.       Не в боли дело — шёлковой плетью не высечь и стона, зато можно надолго-навечно вбить в чью-то голову чистую мысль:       От себя не сбежать.       Он не натянул полосато-холёный хлыст, а провёл по нему вызывающе медленно — сверху вниз — до талии. Он словно впитывал красно-жёлтый цвет и перекрашивал его в серебристо-зелёный, собираясь не её, а сам цвет отыметь.       Сейчас.       Когда в паучьей башке Нотт пыхтел и пыжился, забившись в угол мнимым шпионом. Следил за ними хитрым воришкой, стремясь поймать свой обдолбанный шанс.       Украсть его.       У Малфоя?..       Может, Драко и не любил наглость Грейнджер… Но он любил её раздевать. На глазах подлого Нотта, будто буравящего спину — особенно:       «Смотри, гад.       И не моя она — не твоя».       Пальцы рванули завязки мантии, не оставляя хозяйке время на «нет». Гриффиндорская тряпка свалилась к ногам, брякнув о пол значком Главного старосты.       «Точно ж!.. Лонгботтом пост сдал».       А Главного старосту Драко ещё не лапал.       — Тебя заносит, — Гермиона не желала потакать Малфою в его наглости. В этой близости мало нежности, много злости. Что за манера строить и брать?       — Как всегда, — Драко обвёл взглядом упрямый лоб. — Но палочка только у тебя.       Зря он напомнил о ней... Или не зря? Палочка тут же упёрлась в горло, и его животная, жадная до добычи кровь наполнилась силой до самых краёв. А её взгляд, полный решимости, лишил былых тормозов.       Глупый ход, милая. Очень глупый.       Ощущение безнаказанности, абсурдности её действий ласкало гнев изнутри. Грейнджер не Белла — ему угрожать. И единственно верный знак: когда её губы чуть приоткрылись...       Ясней ясного.       А страх, наверно, временно сдох. Хотя вредная, как её владелица, деревяшка прошлась по шраму, раздразнивая и нервы, и кожу.       Малфой прирос к Грейнджер. И их постоянная борьба, их сражения стали мостиком между ними.       Драко, не торопясь, потянулся к вязаной кофте. Где эмблема алела гербом на груди. Подцепил пальцем пуговицу и...       Палочка упёрлась сильнее.       Да начхать!       Петля тут же слетела.       — Давай!.. Нападай... Кричи... — подначивал Драко, ощущая острый укол. Выше, под челюстью. — Поцелуй, — высек злой демон в теплоту её рта.       Выбирай.       Не из жалости — из желания. Оголи не тело, так душу. Новая петля соскочила...       Под неслышный протест.       Кончик палочки тёр открытую шею, но подобная мелочь не мешала давить:       — Выбирай, Грейнджер.       Под прицелом, еле дыша, он чуть развернул кисть и по-хозяйски — всего в пол-ладони — скользнул ею под пояс юбки. И почувствовал, как точёное тело выгнулось, едва не отдавшись властной руке. Чуть поддалось и подтаяло, ощутило прикосновение и завелось. Собирая край блузки, пальцы оглаживали беглянку, отсчитывая нежную дрожь. Ловя желание. Частое дыхание таранило кожу, но расстояние, повисшее между ними, убеждало в обратном.       Только Малфой не рыжий, чтобы, на фиг, терпеть! И не Нотт, чтоб облизываться украдкой.       — Нет, — вымолила она, выскальзывая из чувственной хватки.       Он еле-еле двигал губами, пресекая нелепейший шаг:       — Не веди себя так.       Будто не ждала его. Не ждала и не плакала. Потому что так и не поняла, точнее, не приняла, что Малфой — не тот, кто носит гостинцы в тюрьму, а ещё — ободряюще ноет, что «всё хорошо».       Это ж форменный стыд!       Драко растянул губы, отпуская по капле свой яд:       — Было так больно — ждать?       Нет.       Больно — надеяться.       Гермиона сморгнула почти наваждение:       — Ты сейчас такой Малфой...       — Я и раньше им был. Но когда-то это тебя не пугало, — он чуть накрутил на руку пышные волосы.       А совесть-Грейнджер будто очнулась:       — Зачем ты отпустил Аббот? — она толкнула его в грудь. Горло освободилось от пакостной палки, и рука выскочила из прядей.       Драко вновь оброс животным панцирем, упёрся недолапой в стенку, постукивая по камню, и подбирал урок пострашней. Хамство росло, а Драко не этого ждал.       Но проскрипел:       — Захотел.       Железный довод.       Для Грейнджер — ничто.       — Врёшь! — оскорбилась Гермиона, направив палочку Драко в лицо, не ради угрозы — прочесть хоть часть его тайны. — Зачем ты мне врёшь? — конечно, она не представляла, что теперь между ними, но чего там испокон не было — честности.       «Гордой ложью и ты обросла», — билось где-то внутри.       Ведь удивительная не дура-Грейнджер уже влезла ему в душу. Заставляя чувствовать:       Она. Есть.       Не самая смелая, не самая дрянная, но душа у него есть. Даже паук присмирел.       А его жертва приучила его... много-много часов назад. У Чёрного озера. В Мэноре. На балу.       На полу, надрываясь от крика.       — Это допрос? — прохрипел он, приближаясь. — Рискни. Но вряд ли тебе понравятся последствия.       Бунтарка изогнула от возмущения рот, и Драко обрубил типично-грейнджеровскую тираду:       — Я уйду, — он рывком сбил вниз нахальную палочку. — И ты больше меня не увидишь, — это ей не палкой ширять. — Сколько раз тебе повторять, нельзя со мной так!       Она сузила смелые глаза:       — Так ты — Малфой — захотел освободить Аббот? Я всё правильно поняла?       А то!..       — Зачем ты её отпустил? — занудная Грейнджер, как клином, вбивала вопрос.       — Забавы ради, — выплеснул он, и ему бросили обвинение прямо в лицо:       — Забавы? — она снова толкнула его в грудь. — Ты отправил её умирать! Ты знал, что так будет!       Он же не идиот.       — Ты убил не дементора, ты убил человека, Малфой.       Её голос достал до нутра. Потоптался по нему несуществующими ногами. Скрутил и выбросил. А Нотт злорадствовал безголосой тьмой. Потирал потные ручки!       Как ведро дерьма вылили.       Урок номер три. Недоброе поднялось, заморозило сердце:       — Грейнджер, заткнись! — он боролся с тёмным собой, чтобы не приклеить её адский язык. — Не вынуждай меня!.. — послать всё к чертям. — Я отпустил её. Всё!.. Каждый имеет право на месть. Это выбор Аббот — не мой!       — Твой — тоже, — глаза Гермионы блестели от слёз. И горели — от них же: — Твой тоже. Ей не одолеть дементоров. Не всех. Может быть, одного...       Если верить Пророчеству, лишь подобная им истребит их бездушье.       — Ты не имел права её отпускать, — упиралась Гермиона, придавленная виной. Она ведь подозревала, что Драко что-то задумал, подозревала, но предпочла верить в «него». — Всегда есть другой выход!       Драко от гнева ещё кипел, но влага в карих глазах возвращала сердцу тепло:       — Какой? Тюрьма? А там дементоров нет?       — Сказать правду! — (что за хронический героизм?!) — Невилл спас тебя, а ты... Ты...       — Кто я? — рычал Драко. — Я Пожиратель смерти, так? Я тоже спас травоеда. Мы — квиты.       Грейнджер вспыхнула гневом, как спичка, не принимая и сердцем, и духом его «дашь на дашь»:       — Так назови и мою цену! Это ведь ты сварил антидот. Не Гарри. Не Слизнорт. Ты!.. Что ты хочешь взамен? — она нашла, как ударить, не называя вещей: — Сколько раз?! — взмах палочки — и она сдёрнула его галстук.       Очередное Мисс Я-любого-взбешу. А ушлый Нотт, похоже, насвистывает. Лыбится своими мышиными глазками.       — Хочешь цену? Ну что ж... — Драко наступал, нависал над Грейнджер, вжимая в стылую стену. — Верни мне душу, — испепелял он, — чистую, не измученную кошмарами душу. Верни мне семью! Сотри эти шрамы, — он оттянул воротник. — Разнеси потолки. Все — до единого! Отправь ко дну Азкабан...       Он содрогнулся от осознания своих слов и вышипел главное:       — Что ты из этого можешь? — список велик. — Что, Грейнджер?.. Тупо мне дать? — он багровел.       Её рот приоткрылся. Опять. И палочка выпала, с глухим звуком ударившись о пол.       Они смотрели друг на друга — и он не наказывал, а ласкал её лицо серой тьмой, ведь истина пролегла на её щеках нервным румянцем. И дикой мыслью. Прочесть которую он и без магии смог:       — Ты боишься... Только не лги. Хоть теперь.       — Нет, — почти беззвучно.       Но он не смолкал:       — Ты боишься, что всё между нами прошло. Я так много всего делал с тобой... и много чего не смог бы сделать... а ты боишься. Чего?..       — Не тебя.       Этот страх их сближал, он у них на двоих, и Драко шептал, ощущая, как глубоко, как прочно засел такой боггарт:       — Допустим. Но перестань бесить меня... Обвинять... Бегать... — он до утра способен перечислять, но: — Что-то ты, наверное, можешь, Гермиона?       — Ничего, — в шоке выдохнула она.       Нотт в углу посинел. И уже мечтал испариться отсюда.       «Нет, ты смотри, подлый шут».       Это урок на будущее. И она должна его выучить. Назубок.       — Что было у тебя с Ноттом?       Сбитая с толку, растерянная Гермиона собирала себя по осколкам.       А Драко, как и его паук, не моргал:       — Предупреждаю... Если он прикоснётся к тебе — переломаю пальцы. Поцелует — отрежу язык. Пристанет со своей вшивой любовью — урою.       Ты слышал, Нотт?       — Драко, ты не в себе, — неробкий голос робко притих.       Непросто говорить с тем, кто разнёс её смелость в клочья. Сам факт, что он предъявлял на неё права, злил и притягивал. Будто не случилось прошлых ошибок, будто она снова тащила из него противоречивую, оглушительно-громкую ненависть.       Так похожую на любовь.       Драко трясло. Конечно, он не в себе. «Это ты виновата. Ты!» А терпение — высшее зло. Полуулыбка-полустрах его выдала: ему не до слов.       И Гермиона поцеловала его.       На глазах у призрака Нотта.       Драко на миг не поверил. Оглушать своими губами — вполне в духе Грейнджер. Но в следующую секунду все сомнения стали смешны. До идиотизма. Он не отвечал — он дрался за право быть с ней. Губы остались его губами, их трещинки — его трещинками, а влажная теплота её рта — его теплотой. Он уже и забыл, что хотеть заполучить её всю — как дышать и думать. О Мерлин, сейчас он понимал Нотта... С его одержимостью. До дури и отречения. Жаждал избить мерзавца — вчера, завтра, теперь — но понимал...       — Нельзя тебя любить, Грейнджер... — он это сказал?       Сказал.       Потому что целовать её — это наслаждаться силой и слабостью. Ощущать, как плавятся стены; осыпаются, как песок. Раскаляются добела, превращаясь в стекло. В туман, заключённый в хрустальном шаре. И в нём растворяются прошлые страхи...       Но только она смеет касаться их.       Смеет смотреть ему в глаза.       Она многое смеет.       Их куда-то несёт. Там всё приятно бессмысленно: кровь, плоть, жестокость. Там всё бесконечно жадно: кровь, плоть, мысли.       Ведь Драко будто забылся. В этих губах. Потому дыхание с пьяным вкусом оседает на языке. И гневный огонь затих, потому что отблески зачарованного пера струятся по её коже. Это магия притягивает Гермиону к стене, а не Малфой, не сознавая напора, почти укладывает её на каменную постель. Это пламя — не он — слизывает влагу с припухших губ, зачарованный их гладкостью, негой и наглостью.       Драко сто лет не целовал её шёпот. Бесполезный сладчайший лепет. Неважно, что она шепчет...       Пусть шепчет.       Они оба забылись.       — Я давно не в себе, — Драко дёрнул ремень. Едва брякнул застёжкой. Но этот звук — негромкий и спешный — почти исступление.       И он рвётся вверх — по её ногам. Под шелест касаний. Путается в проклятой юбке, в полах пиджака, в чёртовой ширинке! Не отпуская горячих губ.       Одежду выдумал дьявол.       А член — господь бог.       Драко оттягивает бельё. Своё. Её. Теряет. Снова оттягивает. Аромат её нетерпенья острей. Его — твёрже. Настоящая Грейнджер — само волшебство. Полупьяный просящий взгляд. Предлагающие себя руки. Она ранит его — невольно. Почти вероломно.       Чужой рукой.       Потому что голодный, истерзанный близостью Нотт вот-вот воткнёт ему нож под рёбра.       «Пошёл вон, похотливый сброд!       Сейчас она только моя».       Драко потянул её на себя, пряча от незваного взгляда. Выбить бы его из мозгов! Пока оба воюют с бесконечным шмотьём. Опять юбка. Брюки. Трусы. Мешают-повсюду-мешают...       Хрен со всем этим!       Драко, огладив талию, не требовал — вёл:       — Не бойся, — он повернул Грейнджер к стене. Уложил ладони на камни. Прижался к призывной спине: — Это ты меня заставляешь, — а руки уже задирали, срывали, прицеливались...       Так намного быстрее. Удобнее. Жарче.       Он проник за секунды. За тихий счастливый стон. Драко укутал её собой, словно спрятал от лишних глаз. Чуть качнулся и вышептал:       — Не шуми.       Дверь-то не заперта.       Он потянулся к груди. Смял её. Прижался к аховым бёдрам. Коснулся, боясь потерять, осязая трепет и стон, даже след от белья — идеальный в своей неровности. А Гермиона не слышит, не слушает, не представляет, к чему всё придёт...       Драко прикусил её шею под бешеный пульс и рванул в стороны блузку.       Прощай, жалкая тряпка!       Даже если бы он не болел Грейнджер, он не устал бы её раздевать.       И брать.       Проникая.       Делать это сейчас. Постоянно. Повсюду. На свету и во тьме. У незыблемых стен. Хотя бы ради того, чтоб представить, как камни касаются голой груди. Холодят её. Задевая, заводят.       Если стянуть лифчик.       «Вот так!» — а потом...       ...слишком громко мягкое «а-а» и его:       — Ти-ише.       Драко прикрыл её распалённые губы, тронув пальцами гладкость зубов. Прихватил за бедро. И толчок за толчком. Укус за укусом. Рывок за рывком. С глухими шлепками. Под гулкие выдохи. Терзая лаской изящную шею.       Глубже. Жёстче. Острее.       Они оба сдурели.       Драко обвёл её талию, втирая в кожу жар и испарину. Гермиона прогибалась, подавалась назад, стенала в руку. Он знал этот стон наизусть. Поворот головы. Дрожь колен. Шаткость бёдер на полусогнутых...       И каждый раз наслаждался.       Как влагою между ног — расставленных в страстном порыве. И даже мельком коснуться её — пальцами... ощущая безудержный нерв... Подлинный кайф. Возбуждающий до предела.       — Ты кончила? — глупо. Но он сказал. Потому что — нужно. Ответ — нет, а эта власть над ней — да.       Лишь она так легко способна подвести к краю. К пьяному бреду, пульсирующему в башке. Ловя безотчётный кивок. И быть в Грейнджер — кончать с хрипом, нечеловечески долго — это не маленькая смерть, ведь сердце-то бьётся... Как будто прожжёт. А кровь приливает. Толкает жизнь. Пока рвётся на части мозг. Опустошающе громко.       Гермиона сомкнулась, но Драко вжался в неё, в тело, в бёдра, в душу.       Должно быть, до синяков.       Он оправил её одежду, защёлкнулся сам и застыл, вкушая усталость. Такую усталость сладко вкусить.       Дыша и сбиваясь, Гермиона повернулась и привалилась к стене, роняя:       — Драко, боже... Ты же не запер дверь.       Спохватилась!       — Чё-ёртов с...секс, — изможденно протянул он, присаживаясь на пыльный пол.       Свободное от излишеств сознание зачарованно плыло, и глаза закрывались сами собой, оттого затылок невольно упёрся в ровную кладку. Кайф выбил к драклам собачьим чёрствую душу.       Даже Нотт-паршивец пропал.       Грейнджер, видно, не поняла ругательства, ведь и в отключке он ощущал её навязчивый взгляд, выгнутый в знак вопроса, и опьянённый близостью мозг озвучил насущное:       — По сексу с тобой я буду скучать.       Искренность — оружие дураков. И Малфой только что пустил его в ход. Такое надо видеть!..       Он разлепил веки.       — Ты это о чём? — насторожилась она. Догадка пугала, «нет-нет-и-нет» било в груди и сгибало стойкость в дугу. — Звучит... как...       Гермиона, не веря себе, отступила. Хотелось кричать. Жутко хотелось кричать, лишь бы перекричать продолжение:       — Как прощание, да, — подтвердил Драко, лохматя волосы, дабы выбить из башки блажь. — Гермиона, это непросто сказать... — и, наверно, не стоит. Он будто проваливался куда-то. Потому что не чувствовал ни стен, ни пола, ни единой опоры. Он уже не парил, а падал. — Я должен уйти.       Без подробностей.       Чётко и кратко.       Но и последствия не заставили себя ждать.       Грейнджер стянула пальцами края блузки, пряча грудь не от Малфоя — от собственной памяти, лишь бы забыть о том, что царило в этой комнате мгновения назад.       — Тогда что это было — сейчас? — с трепетом, в ступоре, неживой, спросила Гермиона.       Хрустальная сказка вдруг рухнула, и за несколько минут её свет потускнел. Воздух шатало. Тихие признанья распадались на мелкие буквы, потому что тот, кто их произнёс, оказался не менее мелким.       И Гермиона так же мелко его ненавидела:       — Пришёл натрахаться напоследок?! — гнев не ищет воспитанных фраз.       Драко повёл краешком губ. У него сто тысяч причин, чтобы уйти. И всего одна, чтобы остаться. Но он и думать о ней не в силах.       Огненное перо в глазах Грейнджер горело ещё ярче.       Чёртов секс.       Он раскрасил её в красивейший цвет. И расстаться с ним...       Да он бы продал ему душу.       — Почему нет? — на нервах съехидничал Драко, но, спохватившись, схватил Гермиону за руку. — Стой!       Он, толком не поднявшись, крепко держал настырные пальцы, пытающиеся разорвать паутину, и не врал:       — Не тебе одной, блин, хреново!.. Да, ты можешь сейчас сбежать... А можешь просто поверить. Просто — принять. Я устал злиться. Я не хочу лапать тебя по углам. Я вдруг хочу быть собой, — он спустился до нежности: — Останься.       «Ради меня» — не вслух. Зато — всем.       — Надолго?       Уходя — уходи.       Она снова дёрнулась, и Малфой позволил ей отойти.       Гермиона смотрела на него, но от боли слепла. Её колючие, режущие горло слова убивали саму надежду:       — Сколько тебе угодно? Час? Два? День?       — О, Мерлин, Грейнджер... Хватит язвить!       Не умеет он говорить.       Гермиона тряхнула копной волос и засеменила назад:       — Господи Боже, Гарри был прав, — выстрадала она, подцепила палочку и вскинула подбородок. — Ты... ты... не способен...       — Пошёл к чёрту твой Гарри! — огрызнулся Драко. (И со своими условиями тоже). — Зато ты — само понимание!       Они кусали друг друга так же, как чувствовали: бездумно.       — Ты хронический т...       «...трус», — она устала от пустых слов и, утопая в правде, захлопнула рот.       Драко вскочил, как ужаленный:       — Выбирай выражения, мисс, — пригрозил он.       Он много чего в жизни не понимал, над многим смеялся, но не теперь... Их болезнь проросла до преступных глубин.       Им всё ещё мало друг друга.       Поэтому шаг за шагом Драко отстукивал о пол своё возмущение:       — Я, может, и научился прощать... — он коснулся её щеки и прибавил: — Но не моё сердце.       Драко касался и касался её, не собираясь вот так отпускать.       А она таяла от жара его рук. От темноты глаз. От немых обещаний, застывших на мягких губах. Но они слишком тяжелы.       Неподъёмны.       — А как же моё сердце? — сорвалось у Гермионы.       Драко отвёл от лица её упрямые локоны. Чёртов секс! Потому что не он ему нужен...       А она обронила не тайну — большую ошибку:       — Я ведь люблю тебя.       Глупый ход. Глупый язык. Глупая Гермиона.       Драко застыл.       Он не мог проглотить свои мысли. Он еле «я рад» смог проглотить. Его шарахнуло так, что самого потянуло сбежать. Он помнил кошмары, помнил пытки, он помнил несметную боль, но муки страшней вообразить невозможно.       Потому что худшее из зол — выбирать.       Видит Бог, Мерлин, почившие предки... Она не может его любить!       Но любит.       Это высочайшая дерзость. Полная бессмыслица. И нет в мире слов, чтоб оправдать его уход...       ...и молчание.       Поэтому Драко поцеловал её. Почти целомудренно. И снова поцеловал — уже глубже. Грейнджер донельзя... постоянно права: свободным от боли ещё никто не рождался. А причинять боль он умеет чаще всего:       — Моё решение это не изменит, — он не лгал ей, он целовал её искренне, в муках. — Ты выбрала не того парня.       Лучше б это была ложь!       Гермиону ею придавило. Всё выло: комната, она, выплеснувшаяся гордыня. Малфой прав — винить нужно только себя. За наивность. За слабость. За чувства.       За их поцелуй.       Гермиона не выдержала нового движения губ: неправильного в своём совершенстве. Она укусила Драко, заставив неслышно взвыть вместе с ней.       И тут же оттолкнула его.       Оттолкнула, чтобы уйти.       Чтобы не возвращаться.       Драко так и жмурил глаза, не решаясь смотреть: на возможные слёзы, на заслуженную ярость... на незаслуженную любовь.       Хлоп!       Это дверь.       — Прости, — взмолился он в пустоту. Потому что опять оступился?       Так даже лучше... А Поттер — гребаный Светлый Лорд — пошёл в!.. «Все пошли!..» — у проблемы со сделкой решение есть.       Но вот Гермиона...       Она скрылась, унеся с собой свет. Огненное перо, вслед за создателем, лишившись его присутствия, теряло магию. Оно медленно тлело, погружая всё существо в черноту.       И зверски тянуло курить.       «Время покончить с этим. Давай!»       Бесцветный рисунок нудными щипками теребил левый карман.       Не-Грейнджер больше нет. И того Малфоя — нет. Поэтому прежде чем перо погасло, он успел подпалить кончик пергамента.       Оранжево-жёлтое пламя плясало не в глазах, а в мозгах. Оно жадно, с финальным треском поедало их прошлое. Красивая ложь исчезала, а жалость к себе — нет. И её — презренную и пронзающую — пора бы уже дозировать, потому что она походила на...       ...бедность.       Паскудное чувство.       А совесть (или что там так стойко кровило?) надо объявить незаконной!       Непослушный огонь обжёг омертвелые пальцы, но Драко не вскрикнул — разжал горящий клочок. Тот падал, качаясь на бесноватых качелях, падал, и чёрные хлопья кружили в воздухе. Снедаемый гарью, рисунок рассыпался, лепестками и пеплом спускаясь к ногам...       А воскресший в башке Нотт цинично захлопал.       Драко скосился на хитрую рожу, ожидаемо шипя:       «Ну, ты счастлив, урод?»       Тот щерился.       А в угол уже летел воспитательно-снятый ботинок.

* * *

      Драко не мог отрицать, что сделка с Главным аврором имела свои плюсы и минусы. То, что эту должность занимал Поттер, причислялось к жирному минусу, потому как не с дружком Грейнджер не пришлось бы вообще договариваться — достаточно подкупить. Не деньгами, так выгодой... А из плюсов бесспорным казалось одно — прямая каминная сеть. Именно её благородный баран подключит по первому требованию. Или Драко ничего не смыслит в аврорах!       Он умело воззвал к его совести прямо с утра и для этой преважной миссии выбрал самую кусачую сову Хогвартса. Ходил слух, что Филч специально натаскал бойкую птицу, дабы мстить несносным студентам, чем Драко не преминул воспользоваться. Спустя пару укусов и тычков палочкой исковое заявление было отправлено. И под иском подразумевалась вторая часть сделки.       Решающая.       Самая приятно-неприятная для Поттера часть:       Раздел три и его особенности.       В урочный час Драко возвышался в камине слизеринской гостиной, сжав в руке горсть тёплого порошка. Настолько мелкого, что он просачивался сквозь пальцы и лился к ногам серой рекой, пачкал начищенные ботинки и пылью оседал на брюках.       Часы показывали семь вечера, и весь факультет торчал за ужином в Большом зале, но у Малфоя есть дела поважнее, чем набивать брюхо рядом с однокурсниками. Драко покосился на антикварный буфет с яркой надписью «Прости, Блейз», подмигнул гобелену с изображением волшебника, убивающего единорога, и представил себя не больше не меньше Главным аврором.       Ощущения вполне себе нравились.       Показалось, что в росте прибавилось, поэтому дымовой зуб тут же встретился с затылком. Но внутреннего апломба подобная мелочь нисколько не отменяла. Должность обязывала. Именно ради этого лестного момента Драко и выбрал для встречи министерские стены, а не Гриммо, например. Да и в ночлежке у Поттера наверняка проходной двор, а сталкиваться с рыжими прихвостнями абсолютно не входило в планы.       А они не только пугали — вдохновляли.       В голос названный адрес громом прокатился по комнате, сажа посыпалась на плечи, летучий порох вспыхнул, и зелёное пламя лизнуло тело. Драко закружило со скоростью ветра, и лишь плотно закрытые глаза спасли от тошнотворного приступа.       М-да, местный порошок не самого лучшего качества.       Даже порядком мотнуло.       Как только мир перестал вращаться, перед потрёпанным взором предстал и кабинет Главного аврора, и он сам собственной персоной, в ожидании знамо кого торчащий в центре ершистым пугалом.       Драко переступил через решётку, сделал несколько шагов навстречу судьбе и, выпалив «Привет, Поттер!», со всей силы впечатал одинокий кулак ему в морду.       Истинный мёд.       Героя прилично качнуло, он налетел на собственный стол, опрокинул чернильницу, выругался и, опершись на что попало, сбросил пачку бумаг. Очки от удара съехали набок, глазища за миг преобразились до щёлочек, а аврорские лапы ненадолго прижались к разбитой губе:       — Охренел, Малфой?! — он сплюнул кровь. И дёрнулся, но не ответил.       Плохо быть Главным примером, ведь поддаваться на провокации не входит в список его обязанностей.       «Ну, блюди-блюди…»       Исключительный наш. Если и нарушать Надзор, то смакуя.       — Давно мечтал это сделать, — Драко изучал свои покрасневшие костяшки пальцев и старался не замечать ноющую боль.       Поттеру как пить дать больнее. Учитывая самолюбие, тоже.       — Ты назначил мне встречу ради... этого? — он поправил очки, вытер рукавом струящуюся кровь и сбросил с плеч мантию.       Другой разговор.       И без того бешеное сердце забилось сильнее. Драко сгибал и разгибал пальцы, будто это его конечностям нанесли ущерб.       — Я же сказал, что позабочусь об остальном, — он сглотнул стихийную радость. — А избиение Главного аврора — вполне подходящий вариант. Ещё и удовольствие получил!       — Избиение? — хмыкнул Гарри и приосанился. — Ты себе льстишь.       Ничуть.       Драко опустил саднящую руку:       — Как там бумаги? Ты же не думал, что я соскочу в последний момент?       Не настолько урод.       Поттер приблизился с сурово-подозрительной рожей.       — Так ты ей сказал? — очевидно, не веря, уточнил он. Даже стёклышки как-то вспотели.       Дыши реже, герой.       Вряд ли Грейнджер бросилась к нему с излияниями, плакаться не в её натуре. (Или он в ней тоже не разбирается!) А у Драко новое правило — ушлёпкам не врать:       — Нет, — радость сменило раздражение. В конце концов, не аврорское это дело. — Скажу, когда сочту нужным, — и тут заговорила своя натура: — Если сочту...       Драко почти натянул дежурную улыбочку, как — бах! — лёгкие сжало. Дыхание вырвало из тела, а его невольно скрутило. В живописнейшую дугу. Рот приоткрылся, ловя исчезнувший воздух, и сухой кашель окропил горло. Сознание помутнело, будто маленькая смерть коснулась его.       Жёсткий удар под дых и не такое творит.       — А я предупреждал. Обидишь её — убью, — просипел довольный собой Поттер, стянул с носа очки, протёр одну линзу, и прежде чем Малфой, наконец, смог сделать вдох — бах! — новый удар под рёбра.       Бок взорвало.       Похвально, герой.       Ответил взаимностью. Вмазал чётко. Точно. Без видимых следов.       — Не по правилам, пёсик, — прохрипел Драко, качаясь на полусогнутых.       Под грудиной жгло — нет, проедало. Боль пульсировала, будто живот превратился в огромное сердце. Он и не пытался выпрямиться — тупо ринулся на Поттера, всем малым весом сбивая его с ног.       Сцепившись в клинче, два гладиатора пропахали подошвами пол, протаранили стол, свалили чернильницу, статуэтку, стелу из книг; на излёте перекувыркнулись через него и, разорвав захват, спикировали вниз — на белый бумажный ковёр из сброшенных бланков и карт.       Снова — бах!..       Драко рухнул плашмя — на спину, получив «поцелуй» от министерского пола в затылок, раскинул руки, отбил поясницу и, выругавшись похлеще Поттера, уставился в... потолок.       Как же они достали его!..       Главный аврор ей-ей приложился не меньше — он что-то вякнул, ударившись о стену, сполз, скривился от полноты ощущений и почти сразу осознал, что очки от удара покинули поле боя. Позорно бежали к ногам противника.       Гарри вытянул руку в поисках предателей-окуляров, и вдруг:       — Держи, — Драко сунул под нос пропажу, и Поттер выхватил потерянное имущество. — Незрячих не бью.       Кряхтя, как старик, Малфой схватился за край стола и попытался придать лицу выражение Я-сдаюсь, а телу более достойное положение.       Гарри на йоту зауважал стервеца, выпрямился, огладив спиною стену, и собрался уже насладиться вернувшейся резкостью, поднёс линзы к глазам, как...       ...нехилый хук справа высек из этих глаз искры. Мозги изрядно тряхнуло, скулу, наверно, расплющило, и удар уже проступал на ней красно-бурой отметиной.       Любезности кончились.       Гарри действовал наугад. Прямой удар по Малфою — ногой в корпус, в расплывавшийся силуэт, в белобрысый тюфяк, принёс некое удовлетворение. А мат и грохот, коснувшись ушей, провозгласили возмездие.       Очки вернулись на место, и это позволило оценить весь масштаб достижения: соперник потерял равновесие, зацепил старинный торшер, и две тощие жерди (одна — подлой задницей) брякнулись на пол, словно швабры из коморки Филча. Свечи рассыпались восковыми окурками, откатились по сторонам и ненадолго вспыхнули, выдавая магический всплеск.       Малфой потянулся к светильнику, подхватил его за железную ногу, кое-как выпрямился и без прелюдий и дум запустил кованый «молот» в обидчика. В его избранную башку. Но зацепил лишь плечо и победно рыкнул.       Гарри разозлился как чёрт!       Он за пару шагов настиг гада, резко развернул туловище, напружинился в сторону удара и снизу вверх двинул ублюдку строго под челюсть. Магловский апперкот и вероломный толчок отправил того в неизящный нокдаун, а заодно и вынудил прикусить гадский язык.       Малфой взвыл, перекатился набок, намереваясь встать, но Гарри уже прижал его к полу, вооружившись чернильницей, будто Главной печатью...       Драко с испугу округлил глаза, но герой, видимо, внял голосу разума, отбросил импровизированный кастет и застыл, так и придавливая к полу полуоглушённого недоврага.       — Сволочь ты, — цедил Гарри, сползая с чистокровной подстилки.       Угроза расправы миновала.       Эйфория от драки немного спала, и тело Драко напомнило о ней беспардонной болью. Но никогда ещё боль не была так сладка. Так чудовищно правильна. Она внесла в процесс умиротворение.       Теперь можно и поговорить.       Пока они не поубивали друг друга.       Башка гудела как дьявольский рог, язык, должно быть, припух, челюсть щёлкнула, но Драко и руку б на отсеченье дал, что Поттеру тоже не ах: синяк на роже медленно цвёл, кровь запеклась, а нелицеприятная истина, что чуть не размолотил Драко анфас, не внушала аврору гордости.       Малфой, потирая щёку, поднялся:       — Согласись, что лучше выпустить пар.       Дать волю рукам.       Гарри непочтительно присел на свой стол, смахнув горстку книг:       — Мордобой ни при чём, — пояснил он и поводил не слишком прибитой челюстью, будто картинка перед глазами смотрелась как зеркало. — Я о тебе и Гермионе. Сделки не будет. Разбирайся с ней сам, — это вернее верного. — И с разделом три тоже.       Драко поправил и без того неидеальный пиджак, верхней пуговицы на нём не хватало:       — Уже разобрался, — заявил он, стараясь сделать поглубже вдох: жутко болело. Как тонна камней набилась под бок. — Твоя расписная морда лучше всяких бумаг, — констатировал он, потирая ушибленный торс. — Это ты не сможешь проигнорировать... Даже если залечишь.       — Я поступлю хуже, — слабо, но отмахнулся Гарри. Малфой в недоумении приподнял бровь, а он, сдвигая пальцем ослушавшиеся очки, прибавил: — Я прощу тебя.       Святой во плоти.       Молиться можно.       Драко криво хихикнул.       — Не выйдет, — оспорил он.       — Увидишь, — бросил с издёвкой Поттер и огляделся, видно, вспомнив, что в кабинете есть стул. Но с «трона» не слез. — А теперь, по традиции, вали!       — Не выйдет, — грозно повторил Малфой, и Поттер напрягся. Такая уверенность всегда неспроста. — Я тут поделился кое с кем информацией...       Его руку зверски саднило, но врождённый снобизм Малфоев горел ярче.       Драко чуть склонил голову и доложил:       — Вне зависимости от твоего «прощу-не прощу», — он угрожающе приблизился, — газеты не завтра, так послезавтра взахлёб известят о том, что Гарри-долбаный-Поттер арестовал Драко-красавца-Малфоя за нападение на его венценосное величество! Сможешь и это проигнорировать?       Он красавец, каких поискать!       Заткнуть ту же Скитер не выйдет. Гор не поймёт, Кингсли — вряд ли. Молва запросит подробностей, и правосудие воспоёт: Драко сольёт потасовку в Омут, и Поттера могут нафиг распять. Оспорить его решения.       — Потому ты и сволочь, — подтвердил Гарри, осторожно касаясь разбитой губы. Но если он что-то и вынес из этой драки, так это новую истину: — Меня, Рона, Нотта ты боишься меньше Гермионы.       А правда бывает зла.       Малфой словно ушибся ею и стёр бахвальство с лица, ведь Поттер чуть не озвучил главное:       — Потому что она способна тебя остано...       — Заткнись! — перебил Драко, сжимая побитый кулак. Не чтоб врезать — унять свою дурь. — Что у вас с Грейнджер общее, так это морали читать! У тебя свои пороки, у меня — свои!       Страхи тоже.       И если у Поттера его порок — неизлечимое благородство, то у Малфоя — она... Но признаться ей в чём-то большем — не позволить смириться. А признаться себе в том же — не позволить уйти.       Драко сглотнул подобие стыда и перешёл к финальной части:       — Или ты отправишь меня в тюрьму сам. Или я обращусь к Долишу.       И это не блеф. Раздел три непреклонен.       Главный аврор самолично это прочёл, но отбрыкнулся:       — Мне пофиг.       Поттер врать не силён.       Драко выложил на стол палочку и вытянул руки, как под оковы, не веря.       Гарри почти послал Малфоя в соответствующее место, как тот изрёк:       — Я выполнил твоё условие. Я ей сказал. Как смог. И что смог. Мораль мы как-то не оговаривали.       Гарри уныло качал головой:       — Не оговаривали. Но ты так ничего и не понял... — Малфой одумавшийся, но трус. — Гермиона как-то сказала, что страх не в опасности, он в нас самих. А я не боюсь Долиша, не держусь за тёплое место, и я не терплю жалкий шантаж...       Сделке вот-вот — и конец.       — Ты дал слово, — оборвал Драко, чувствуя, как ломит от злости грудь. Здоровая, полезней отчаяния, злость толкала на грех — на единственный язык, что понимал Поттер — правду: — Давай начистоту, смельчак... Я, конечно, могу набить морду министру, Уизелу, Нотту... И добиться своего. Но мы оба знаем, что я прав.       — Может быть, — увильнул Гарри. — Но даже уверенные в своей правоте, мы совершаем ошибки.       Несёмся на помощь к Сириусу, например. Забывая о сквозном зеркале!       Драко передёрнул плечами, отталкивая картинки, гуляющие в нечёсаной аврорской голове, и обходясь смутным чутьём:       — Не такие мы и разные, да?.. Пусть мы, слизеринцы, хитрим... И пусть тянемся к сильным... — Главный святой пренебрежительно фыркнул, а Драко не умолкал: — Но мы не выдаём Беллатрисе всяких глупцов, — горло высохло от натуги, только Малфой сумел дожать:       — Потому что защищаем свою семью.       И, закрепляя сделку, вытянул руку. Не пожать — задирая левый рукав. Обнажая своё уродство — метку с чёрной змеёй, он старался не замечать бордовую руну:       — Я — Пожиратель, Поттер. Для всех.       До самых седин.       Драко почти выстрадал:       — До тех пор, пока прячусь за чьей-то спиной, — может, и поздно себя сдавать. С потрохами. И мало духа покаяться. Как всегда.       Зато достаточно чувств, чтобы сесть.       Поттер, как опустелый, глазел на покрытый шрамами череп. Глазел, душа отвращение. Не к Драко — к тому, кто сломал его жизнь:       Реддлу.       Он сломал не одну жизнь.       За это Драко и жаждал его убить. Даже сейчас. Снова.       И порок гриффиндорца, героя, самого Дамблдора выступил чётче: в глазах, в губах, в шраме на лбу.       Поттер сдался.       Кивнул.       Предсказуемый дурак. Выгодно-предсказуемый.       — Я ведь имею право на последнее желание, — продолжил Драко, опуская рукав и пряча признание с глаз. В сердце кольнуло, потому что последнее желание матери — взволнованно-нежное, ласково-строгое письмо исписало его неровными строчками. — Если законы ещё не изменились...       Поттер сдался, но не растерял мозг:       — После суда — да. Но зная Гермиону... — он развёл руками.       Этого Драко и мечтал избежать. Да и сделка на что?       Малфой обличал и мысли, и свои проступки, не страшась осуждения:       — Хоть я и не пытал Грейнджер... — с натугой протянул он. — Я — тот, кто её опознал.       И его «вроде» не оправдание. За что дементор и зацепился, как клещ.       Он словно повторял выговор Гора:       — Я не Тёмный лорд, не убийца, я даже не Крауч... Но мои ошибки в глазах других — уже преступления. И меня приговорили к трём годам Азкабана, — нерадостно, но не критично. — Так что одно желание, Поттер, сейчас, и я оставлю тебя в покое.       — Не настолько я добр, — Гарри подхватил со стола палочку Малфоя. В этот раз она досталась ему без борьбы. — И не стану тебе потакать.       Но Драко уже добрался до слабых мест, чтоб отступать:       — Ты и не должен, — не сомневался он. За исключением малости: — Если не попросить.       Натуру-то не изжить.       — Что, и теперь нет? — настаивал Драко.       Поттер, похоже, опять выключил мозг. Замер. Оглох. Ослеп. Онемел. Снова пустил фантазию во все тяжкие...       Его подозрительность — хренов диагноз!       Он вертел в руке палочку Драко, мечтая, должно быть, сломать её. Сломать, но не связываться с кем-то по фамилии Малфой.       — Ты хочешь увидеть Нарциссу? — предположил Гарри, на секунду зауважав паршивца: за прямоту.       Но Драко качал головой:       «Нет».       Не в Азкабане уж точно. Мама тоже способна его остановить. И хватит тащить на свет старых демонов!       Он хотел бы увидеть не мать, потому и вложил в голос просьбу.       И страх:       — Нет, Поттер, — ему будет трудно понять, но: — Всего лишь Патронус.       Свою суть.       Подло-не-подлую душу.       Ведь метка не только на коже — она в его преступных мозгах, оттого Драко не в силах справиться сам. Но ему жизненно важно увидеть даже не выдру, не оленя и не козла... саму сердцевину.       Способную порою сожрать.       Поттер впал в маленький ступор. Озадачить героя сложнее, чем морду набить?       Однако гриффиндорский садизм не пропьёшь — Главный защитник дурных и убогих вернул палочку. Не моргая. А значит, в ближайшее время Драко светит не камера, но нечто не менее тяжкое:       СОВ на безгрешность.

* * *

      Гермиона влетела в кабинет Гарри, сбив стул и давясь возмущением. Она размахивала свежим «Пророком», будто бумажным хлыстом. Бросила его на столешницу и выпалила:       — Гарри, как ты мог!.. — негодованию не было предела, хотя рассудок подсказывал: Гарри многое мог. Включая мелкие промахи. — Ты обязан вмешаться. Ты ж... Ты прекрасно всё понимаешь!.. Он сделал это намеренно.       Всё встало вдруг на места:       Прощание. Молчание. Суд.       Его «заставил». Его «ухожу».       Всё.       Багрово-сизый синяк украшал физиономию друга, отёк на губе уже спал, но покраснение у рта — нет, и Гермиона невольно приблизилась, изучая свежие гематомы:       — Мне жаль, — и отвела взгляд. Смотреть на собственные ошибки горько. — Сильно болит?       Она плохо, но представляла, что стало с Малфоем. Наверно, тоже харизмой не блещет. И как она допустила?!       Такое...       Так же, как сейчас — сорвалась.       Но стоило увидеть утренний номер, Большой зал будто поплыл.       «Газетная утка», — первая мысль, затмевающая реальность.       Скитер не журналист, а тиражный кровосос! Она ведь штампует сплетни ради своего удовольствия. Гермиона уже не помнила, дышала ли она вообще. Эти несколько минут словно стёрлись из памяти. Голос Невилла, Джинни, Патил, доброй половины Хогвартса... растаяли мутной иллюзией. Глаза, должно быть, высохли, потому что их царапало словно песчинками. Всё разумное и неразумное протестовало против заголовка, не выведенного — выдавленного на искривлённо-полосатом пергаменте. Хотя что-то незримое необъяснимо скулило в уши:       «Драко-Драко-Драко».       Натворил бед.       На месте невольно подбросило.       Выход есть. Обязательно.       И Гермиона его найдёт. Как только туман спадёт.       Она не сомневалась, что Драко действовал на эмоциях. Сам спровоцировал драку. И сам ввалился в тюрьму. В лапы к «доброму» Министерству.       Не как Малфой — как Блэк.       А Гермиона Грейнджер просто глупа!.. Не расслышав звук кандалов. Он разрушил их связь. Раздел три. Миллион всяких «он», лишь бы спасти...       ...Нарциссу.       Ведь что для одного тюрьма, для другого — свобода.       Её свобода.       Отсюда — Надзор. Отсюда — терзания. Отсюда — его приговор. Лишь осознавший всё Драко, способен на правосудие. Покаявшись. Или согрешив. И он выбрал... мордобой. Блеск! Азкабан остался в прошлом, только бродил за ними, как тень.       — Сядь, — тихо произнёс Гарри, опуская лишние драмы. — И послушай.       Она подняла с пола стул и продолжила, будто не уловила смысл его слов:       — Я ещё покажу этой Скитер! — она возвела глаза к потолку, представляя, как в фильме, казни египетские. — Ты слышал, что она пишет книгу о Снейпе? Представляю, что её жажда славы там наплетёт... Овца! Кстати, ты помнишь, что она анимаг. Половине читателей это понравится! — скрестив руки на груди, язвила Гермиона.       Кулон, наброшенный поверх блузы, слабо поблёскивал в свете свечей. За последние дни он, казалось, покрылся чёрным налётом ещё больше.       — Успокойся, пожалуйста, — настаивал Гарри, предвещая грозу.       Ещё немного — и Скитер светит что-то похлеще стеклянной банки. Гнев, печаль, радость и прочие краски их сломанных душ способны перерасти в бесцветную смесь. Опасную в своей беспредельности. Ведь Аббот сделала их сознанья хрупкими.       И Гермиона не исключение.       — Я... я почти всё продумала, — докладывала она. — Стычка с тобой не преступление! Всего лишь типичные мальчишеские разборки. Так и игроков в квиддич можно в тюрьму посадить!       Гарри молча наблюдал маленькую агонию. Та тоже «блестела» в свете свечей ржавыми оковами. На лице Гермионы — молочным румянцем. А на губах — медной влагой:       — Долиш вон даже палочку ему новую выдал! — она опустила взгляд, пряча от друга любящий трепет. Тюрьма ещё сидела где-то внутри. Глубоко-глубоко. И отчаяние безжалостно тащило её наружу. — Ты дашь мне его защищать! — Гермиона бушевала весьма убедительно, стукнув по столу бронзовым львом. — Это не обсуждается.       — Зачем? — так же мирно спросил Гарри, откидываясь на стул. — Назови хоть одну причину.       У Гермионы их... дюжины! Не считая любви. Которая упрекала и упрекала глупую Грейнджер, не распознавшую очевидную вещь:       Вину. Его вину. Толкнувшую к дементорам в пасть. Она ведь столько раз чувствовала, видела, целовала эту вину, но не заметила — дура! — когда та кричала ей в уши.       — Нарцисса не этого хотела. Это её выбор. Последнее желание, — пусть и не сказанное вслух. — Родители защищают своих детей! Тебе ли не знать!..       Нечестный приём. У Малфоя набралась.       Но Гарри оказался готов:       — А иногда и дети — родителей. Тебе ли не знать.       — Это другое, Гарри! Их же могли убить.       В её голове роились смятение и гнев. Гнев на друга. Себя. Драко.       — Разве? — он хмыкнул.       — Это касается их и меня, — отрубила она. — Сейчас я говорю о Драко!       Гарри вздохнул, чувствуя раздражение. Что-то мелькнуло в карих глазах, что-то сродни подступающему безумию. Малфой не только струсил сказать всю правду, он привил Гермионе подобие вины.       — Может, хватит его спасать? — сорвался Гарри. И дело даже не в сделке.       — Я не могу, — Гермиона призрачной бурей витала по комнате. Цепляла бумаги, выравнивала в ровные стопки, снова сбивала. — Я не могу его бросить... — иногда она испепеляла своей добротой, — ...там.       Любовь бестолкова. Потому что видит и то, чего нет. Гермиона удивительно умна и удивительно неразумна! Можно кричать на лучшего друга, защищать Хогвартс, изуродовать Эджкомб, но невозможно выключить сердце.       — Я могу, — не поддавался Гарри. — Причём легко. Малфой — моральный изгой. Тогда у него не хватило духа... И мозгов... Да и теперь... Ты знаешь, о чём я!       Не мастер он объяснять.       Гермиона могла понять это. Понять и почти что принять. Оценить смелость Драко. Узреть в этом логику. Увидеть любовь. Испытать некую зависть и даже прощение. Гермиона могла бы о многом забыть...       Но не то, что он не любит её.       Пусть так.       Но её сердце мучилось оттого, что...       — Ему снятся кошмары, Гарри, — она приглушала обиду и боль. Не ради будущего — ради Драко. — Он слабее, чем думает. Мы все стали слабее. И он не выдержит... там, — а произнести «Азкабан» — как смириться с грядущим. — Вспомни Люциуса.       Гарри невольно встал:       — Ты этого не знаешь.       — Знаю, — почти шептала Гермиона. — Он не ты. Не Рон. Не Луна. Он — Малфой.       — Но это не мешает тебе его... — голос стих.       «...любить» — Гарри вовремя осёкся.       Гермиона стала такой... уязвимой. И он бы отдал жизнь за неё, но не хотел усложнять её жизнь:       — Я не стану тебе помогать. В конце концов, Малфой виновен.       Возможно, да. Возможно, нет. Но Реддл умел собой отравлять. Драко не носил его, как крестраж, присягал под давлением на верность, только плохое заразно...       Даже если ты не так плох.       — Нет, Гарри, — она явно собралась уходить: вернулась к камину и зачерпнула горсть порошка. — Он не виновен, — лучший друг сузил глаза, и Гермиона, сглотнув, уточнила: — С тех пор, как повзрослел. Ты или поможешь мне, или не мешай!       Она чувствовала, что злость почти её отпустила. Ведь дружба важнее ссор. После войны она всего важнее.       Гермиона надеялась, что Гарри прочтёт её невысказанные страхи, но он вёл себя, как чересчур заботливый друг:       — Нет, — заявил Гарри. Она ненадолго застыла, заглушая горестный всплеск. — Я не буду тебе помогать.       Воздух пронзили сотни его «прости» и столько же «отпусти».       Отпусти Малфоя.       И Гермиона будто это прочла.       Советы ей не нужны.       Но перед ней — Гарри. А он верен себе. Потому навсегда и бесспорно он — лучший друг.       Перед тем, как исчезнуть, Гермиона вдруг улыбнулась ему: Гарри безбожно упрям.       Но — она тоже.

* * *

      Гарри качнул тюремной решёткой, сдвинув петлю, и та неприятно звякнула. Заключённый не повернулся, не обругал, не уткнулся в подушку, он по-прежнему крепко спал. Как обормот с чистой совестью. Жёсткая, без излишеств постель, храп за стеной, не слишком приятный прогорклый воздух не лишили гада здорового сна.       Прогресс налицо.       Гарри взмахнул палочкой, отпирая замок. Тихий щелчок, как будильник, заставил узника дрогнуть и попытаться продрать глаза.       — Поднимайся! — торопил Гарри, оглядываясь по сторонам. Будто совершал нечто незаконное.       И кстати, да. За такое, увы, не похвалят.       — Бить будешь? — с ехидством проворчал Драко. — А мистер Гор чего ж не пожаловал? Без него не пойду! — отворачиваясь к стене, он вспомнил, что закрытый процесс в списке аврорских возможностей. Надо было и на это героя подбить. — Который час?       Время здесь исчезало. Серое окно. Серые стены. Серое...       ...ничего.       Одиночество — нестрашная вещь. Если ты не один. Но Драко один на один с мыслями и тоской, а Поттер не в силах их разделить. Что, в принципе, удобно. Неприязнь здесь логичней любви.       — А психи часов не наблюдают, — Гарри не склонен мило болтать. — Малфой, слушание завтра, — просветил он, толкнув тюремную дверь. — Поднимайся, или я наколдую тебе ослиные уши.       Может, тогда, блин, дойдёт...       — Неужто соскучился? — Драко приоткрыл глаз и повернулся, разглядывая чем-то обеспокоенного героя. — Извини, но я вроде заказывал девушку... А время — деньги.       — Самое время для последнего желания, придурок! — толкнув лежебоку в плечо, он выдал несвоевременность всяких бдений и пошлых подколов.       До Драко не сразу дошло. Что за новая хрень?! Что за поздний допрос?       Поттер уже помог. И они оба предпочли бы об этом забыть. Но не потому что не получилось — наоборот...       СОВ вышел на Упс-и-Ого.       Но если и отдать Главному психу должное, так это за умение не злить ценными замечаниями. Сработаться им, видимо, не слабо, а вот друзьями не стать... Только Поттер здесь не для маленьких войн. Ясно без слов.       Лишь дура-Грейнджер способна его достать!       Драко подскочил на драном, пахнущем сыростью матрасе, стянув старое одеяло:       — А разве мы не...       — Ты оглох? — перебил Гарри.       Он потянулся к карману за папиной мантией, давая паршивцу шанс:       — Последнее желание, Малфой... Выбирай в своём списке Хочу-но-молчу.       И думай сердцем.       Эта незримая надпись светилась на избранном лбу, и Драко решил, что покопаться в не менее избранной голове (без приглашения) ещё успеет. Он не удержался от колкости:       — Я смотрю, если врезать Главному аврору, то количество желаний приятно растёт.       А учитывая СОВ и дурь со всеми пьянящими сердце нюансами, сделать выбор не так уж и сложно.       ___________________       * Шварт — запасный якорь.