Перекрестки миров и тридцать три тысячи жизней

Весна бессмертной жизни На муку обрекла, Мне смерть сказала правду, А вечность солгала... Его королева была из тэлери, которые называли себя фалмари, живущими-близ-воды. Имя ей было Алантиэн, Ушедшая, и ушла она безвременно в дни тьмы и кровавых рассветов, оставив ему сына с глазами цвета моря, который был мал даже для того, чтобы удержать в памяти ее лицо. А уходя, взяла с него, опечаленного и скорбящего, обет, скрепленный древней магией их рода — неведомой и могущественной - что не будет в его вечной жизни никого и ничего, столь же драгоценного и близкого, как этот ребенок. Мальчик вырос, превратился в юношу, и морская вода ушла из его глаз, заменившись на небесную синь, но о своей матери знал он лишь из сказок и не помнил ее, хотя и берег в сердце благоговейную к ней любовь. А память Владыки, память эльдар, ясная и чистая, как лесной родник, продолжала хранить образ его королевы. И минуло восемь сотен лет прежде, чем случилось ему позабыть и о ней, и о данном ей обещании... Однажды пришла в Великий лес особенная весна. Не гомонила птичьими голосами — шептала, словно бы обещая что-то. Тихой поступью обошла опушки и поляны, и всякий раз там, где прикасались к земле ее легкие ступни, расцветали лиловые очи умытых росой лесных маргариток. А вместе с весной пришла в Лес и в его жизнь Смеющаяся. У нее были пушистые волосы цвета солнца, глаза, как маргаритки, сияющие весельем на расцелованном солнцем лице и смешливая чуть вздернутая верхняя губа, слишком короткая, чтобы прикрывать жемчужно-белые зубки. И совершенное отсутствие трепета и благоговения перед ним, Владыкой... Она пришла в его лес с большой плетеной корзиной, в которую собирала целебные травы и ягоды, с незатейливой, но нежной песней, трогающей сердце, и юностью, которой тесно было в лесных чащах. И птицы вторили ей, и деревья склоняли перед нею свои ветви... Он натолкнулся на нее, разбился об нее, как об стену, рассыпался миллиардом брызг, как волна о скалистый морской берег, ибо беззащитен оказался перед ее теплом и светом. Она говорила с ним так просто, будто он был обычным смертным, и он забывал рядом с ней о вечности. Жил этими встречами, свидетелем которым было полуденное солнце, а мечтал о тех, что осветила бы полночная луна. Потому, что завладела она его холодным сердцем, завладела безраздельно, и от понимания этого трепетала его бессмертная душа. Она всякий раз приходила на утренней заре, а однажды пришла с закатом. И под полной луной легла с ним на ковер из маргариток... Он предал обещание, данное матери его сына, потому что стала эта человеческая женщина для него не менее важна. Важнее памяти, бессмертнее вечности, дороже жизни... Он желал бы остановить жестокий бег времени навсегда, понимая, что теперешняя радость — скоротечна. Внутри него, спрятанная, билась и жила собственной жизнью боль, имя которой — развеянное одиночество. Она смотрела в его глаза и единственная видела его душу до самого дна. Дарила ему себя, но перейти жить в его чертог отказалась. Она была мудрой, очень мудрой, несмотря на юность, и знала, что вечность — слово, имеющее смысл лишь для эльфа. Теперь она реже смеялась и почти совсем не пела веселых песен — лишь тихие и мелодичные, похожие на шелест листьев на ветру, и светилась изнутри по-особенному, каким-то непостижимым счастьем, понятным только ей одной. И он не понимал, пока однажды не заметил, что перестала она носить поясок поверх своего простого платья... Время начало свой последний отсчет. Она была спокойной, потому что все решила и вынесла уже себе приговор. Продолжала приходить к нему еще долгие месяцы, а потом, новой весной, когда на опушках опять открылись лиловые глаза маргариток, пропала... Он сходил с ума, метался в своем дворце, обращая полный муки взор туда, где за озером у самых скал жил и дышал человеческий город, понимая, что пришло ее время. Явилась потом лишь однажды, принесла ему дар, как божеству, и он знал — что дар этот прощальный. Уходила, не желая стариться рядом с ним, не желая, чтобы видел он то, какой она станет, и мучился бы от этого. Оба понимали, что растить своего ребенка в мире людей она не сможет, равно как и не сможет сама стать частью его мира. Но у младенца был такой шанс. И назвал он свою дочь Лесной Маргариткой... А всего через один короткий год воспылал черным пламенем человеческий город, погребая под огнем, пеплом и камнем все живое, отгорел и замолчал на полтора века... И гордый Владыка упал в ноги богам, молил их даровать его дочери век эльдар, но не услышали они его мольбы. Потому, что не выполнил он обещание, данное своей ушедшей королеве, потому что был он клятвоотступником. И тогда, отчаявшись, отдал он ребенка паре из числа своих самых верных подданных, наказав вырастить в неведении, но попросив для себя одного — чтобы не была отделена от него и не знала бы другого дома, кроме его лесного чертога. Жестоко обошлись с ним валар, обрекли на страшную муку: жить вечно и видеть свое дитя ежечасно, не имея возможности приласкать. И так живет он, не зная о том, какой век отпущен ей на этой земле — бессмертие ли эльдар или скоротечная человеческая жизнь...