Wilting heavens

Эта игра стара как жизнь, легка как дыхание. Как последний вздох перед небытием. Всегда есть свет в конце тоннеля. Только вот самого тоннеля может и не быть. В доме было четыре этажа и шестьдесят семь комнат, исключая обширные подвальные катакомбы, которые, кажется, вели далеко за пределы и дома, и самого поместья, быть может, даже за Грань, но такая мысль, сама по себе, пугала, поэтому вынуждена была тесниться где-то в самых дальних закоулках мозга, без надежды не то чтобы быть высказанной, но даже просто быть. Дом был стар, его половицы и двери скрипели, в углах скопилась пыль и паутина, а в стенах, под крышей и в подвале постоянно что-то скреблось, шуршало или стучало. Иногда, сидя, к примеру, в библиотеке, можно было услышать, как хлопает дверь в другом конце крыла или этажом ниже. Можно так же было списать все это на сквозняки или одиночество, ведь в условиях изоляции разум может играть со своим обладателем злые шутки. В общем, дом был пригоден для жизни, или чего-то близкого к ней. Как и сад. Но, все же, сад это совершенно другой разговор, полный таинственных ароматов одичавших разросшихся цветников, шепотов, переплетшихся в вышине, над пожираемыми корнями, травой и молодой порослью, аллеями крон, редкими плесками тинистого пруда, журчанием ручья, местами напоминающего небольшую речушку и таинственной молчаливостью зеленых лабиринтов, чьи ходы, заросшие бурьяном, за долгие годы одиночества совершенно перепутались… По саду было чудесно бродить погожим солнечным днем, воображая себя то отчаянным исследователем заброшенных руин древних цивилизаций (в виде которых выступали увитые плющом, местами обвалившиеся беседки и обколотые, источенные водой и ветрами скульптуры), то единственным праведником в диком раю матушки природы. Но, холодными пасмурными днями, когда ветер нес с моря массивные бастионы грозовых туч и тягучее предчувствие бури, сад преображался, наполняясь зловещей атмосферой забытого временем и проклятого всеми богами места, где бродят не нашедшие покоя души, в углах шепчутся юркие стайки демонов, а над всем довлеет собственной персоной смерть - Принцесса увядания, Королева тлена. Смотря из окна одного из рабочих кабинетов, выходивших на север, можно было часами наблюдать, как в угрюмом приступе неизбежности колышутся ветви деревьев и живых изгородей, как пригибается, словно под чьими-то невидимыми ногами, трава, как возвышенно пусты и преисполнены присносущего безразличия покрытые щербинами и мелкой сетью трещинок лица мраморных херувимов и демонят, почетной стражей застывших по обе стороны тропы, русалок, обвивающих своими, некогда совершенными, телами фонтан, фениксов с человеческими лицами, торчащих из неровной разросшейся чащи, в которой терялась тропа… Где-то далеко, перечеркнутая для виду оградой, эта чаща переходила в лес, тянувшийся на десяток километров в ширину, до самого побережья, и, кажется, бесконечно в длину, на восток и юго-запад. Лес был темой, которую лучше не затрагивать. Лес был богом, повелителем. Такой же могущественный, как и смерть, но, вместо спокойствия и наслаждения бездействием пустоты, наполненный хаотичным стремлением быть - взрывным и неконтролируемым желанием жизни, бесконечно изменчивый, имеющий сотню масок и тысячу личин за каждой из них. Смерть и жизнь постоянно схлестывались над морем, в саду и в лесу, и даже на холодной, продуваемой всеми ветрами вересковой равнине на юге, и исход этих битв никогда не был однозначным. Желтый, оранжевый и красный цвета, царившие в лесу, яснее всего говорили об этом. О том же говорили неувядающие цветы и яркая зелень в саду. Однако, сил было недостаточно ни у одной из сторон, поэтому все вокруг застыло в хрупком равновесии, где робкая весна утопала в объятиях вечной осени… И, казалось, что это продлится вечно.