***
— И что мне делать? Я тут теперь как раб, что ли? — спросил Ахмат, мрачно посмотрев на Ивана и императрицу. Он не питал особой надежды на хорошее обращение, на приличную одежду и еду, на то, что с него не будут драть три шкуры в случае ошибок. В общем, Крым ещё не проникся доверием к новой власти русских и смотрел на самого Россию, всего такого разодетого и заметно похорошевшего, с некоторой опаской, не зная, чего ожидать. То ли милости, то ли жестокости — этого Ахмат никак не мог прочитать по бледному лицу Ивана. Романов бессовестно улыбался, стоя за спиной императрицы. И Россия, и императрица посмотрели на Крым так, будто он нанёс им смертельное оскорбление. Пока он сильнее вцепился пальцами в свою другую руку, они о чём-то пошептались на немецком, рассчитывая на то, что Ахмат их не поймёт. Иван кивнул пару раз, затем с хитрой улыбкой посмотрел на него. — Завтра я объявлю о твоём переходе под покровительство Российской Империи. Ты здесь ни раб, ни крестьянин, будешь стоять наравне как с Россией, так и с остальными. Когда Ахмат посмотрел на Романова, тот покачал головой, мол, не перечь, это правда. — То есть вы хотите, чтобы я вам поверил, — Ахмат говорил по-русски, тщательно подбирая в голове слова, — при том, что вот этот, — он кивнул на Ивана, — силком привозит меня в Петербург? Снова императрица что-то сказала России на немецком, и он снова кивнул. Иван посмотрел на Ахмата с тенью на глазах, что выдало его недовольство. Крым хищно ухмыльнулся, а Россия подошёл к нему и положил руку на грязные волосы, сказав: — Ваше Высочество. Он поклонился сам, заставив сделать это и Ахмата. — Идём, — сказал Иван и повёл его в коридор, положив ладони на плечи. Они покинули кабинет императрицы. Стоило им пройти несколько коридоров, Ахмат вырвался и повернулся лицом к Ивану, отойдя на пару шагов назад. — Ты — великий плут, Романов! — заявил Крым. — Что тебе нужно?! Лучше сразу скажи, потому что когда я сам догадаюсь... — Что ты сделаешь? — с толикой веселья в голосе спросил Иван, прислонившись к стене. — Попытаешься убить меня? Скажем так, тебе придётся занять очередь за Англией, Пруссией, Австрией и прочими европейскими державами. — Что? — Ахмат не понял, к чему клонил Иван. Россия мотнул головой и, стянув зубами перчатку с правой руки, без единого звука направился в сторону Крыма. У Ахмата волосы на затылке зашевелились, он сделал шаг назад и упёрся в дверь. Россия с явным, почти садистским, чувством превосходства поставил левую руку на косяк двери и чуть наклонил голову набок. — Хватит трястись от страха, Ахмат. Ты не такой, — шёпотом говорил Иван, положив холодную ладонь на его солнечное сплетение. — Я не трону тебя так, как ты тронул меня. Ты сейчас никому не нужен, кроме меня, естественно. Успокойся и иди помойся. Русский схватил Ахмата за запястье, протащил ещё по нескольким коридорам и лестничным пролётам, а затем резко остановился перед какой-то дверью. Россия просто впихнул Крым в ванную комнату, и тут послышался смех из-за тяжёлых занавесов. Ахмат припал к двери. — Ах вы маленькие проказники! Почему не спите?.. Ахмат недовольно цыкнул и решил наконец помыться, смыть с себя пыль поездки и прошедших боёв. Он так устал, что хотел как можно скорее закончить все дела, связанные с Иваном. На стоявшем в углу стуле лежала чистая одежда, рядом — туфли. Крым взвыл: придётся ещё и клоуном нарядиться. Он вздохнул и сразу же опустил голову в стоявшее рядом ведро ледяной воды. Ахмат занимался водными процедурами целых два часа в своё удовольствие. После него по всей площади ванны было столько воды, что служанки с утра ахнут и долго будут сплетничать о том, какая важная персона оставляет после себя целое море. Он вышел в приподнятом настроении, вернее, выглянув в коридор с надеждой, что Иван ушёл. Но нет, он стоял в конце коридора и говорил с двумя темноволосыми подростками, один из которых явно пытался запрыгнуть ему на шею. — Смотри, он вышел! — закричал тот, у которого были синие, как море, глаза. — Бежим! — завопил он. Мальчишка схватил за руку своего напарника, которому, казалось, было абсолютно всё равно, и они скрылись за углом. Иван рассмеялся, повернулся к Ахмату и таинственно прищурился, смотря на него из-под чёлки. Россия поманил его рукой за собой, и в скором времени перед Крымом открылись двери его собственной комнаты. Просторной, с огромной кроватью с зелёным бельём, письменным столом и мягким стулом, со шкафом одежды у одной стены и книжными полками у другой. — Располагайся. Теперь это твой дом, — шёпотом сказал Россия, будто боялся разбудить кого-то. Ахмат с открытым ртом пару минут ошарашено осматривал комнату, прошёлся по её периметру, проводя пальцами по стенам, а затем плюхнулся на мягкую кровать. Он погладил приятную ткань и наконец обратился к Ивану, пытаясь скрыть удивление и примерив маску непонимания: — Ты это пошутил, да? Романов улыбнулся и хотел возразить, но тут в коридоре послышалась беготня, и в него прилетела подушка. Иван, притворно поморщившись, пригладил взъерошенные волосы и посмотрел в сторону, откуда прилетел "снаряд". — Россия — дурак! Доверяет всяким проходимцам! — завопил низкий голосок. Крым поднялся, догадываясь, кто собирался предъявить ему свои претензии, и сделал несколько шагов вперёд. Однако Россия остановил его жестом и сладко пропел: — Петербург, подойди-ка сюда. Стояла абсолютная тишина. Вдруг Иван покивал едва заметно, подзывая к себе, вскинул брови, и за его спиной мелькнула тень подростка. Рассмеявшись, Россия с заметными усилиями выпихнул молодую столицу из-за своей спины и представил напряжённому Ахмату. И всё же подросток вцепился в руку империи, хмуро глядя на Тавриду с неприкрытой ненавистью и презрением. — Это — Петербург... — Здрасте, — фыркнул Питер. — Моя новая столица, — Россия провёл свободной рукой по волосам города и снисходительно улыбнулся. — С Василисой ты знаком. Ольгой и Наташей — тоже. Мишу, как я полагаю, ты видел. С остальными ещё познакомишься. — Обязательно, — прошипел Ахмат, не переставая сверлить Петра подозрительным взглядом. Вскоре Крым окончательно убедился, что Россия в конце концов получил семью, о которой мечтал и бредил столетиями, что в тени его души всё ещё обитает дикий опасный монстр, ставший со временем только агрессивнее. Но когда наступает недолгий хрупкий мир, он прячет свои белые омытые кровью клыки и отступает, тихо рыча напоследок, тем самым давая понять, что враг не имеет возможности облегчённо выдохнуть. И только аметистовые глаза, светящиеся мягким гипнотическим светом, дурачат всех, заставляют терять бдительность и забывать о чудовище, дремлющем в сознании великой империи. А сёстры его оказались ещё теми интриганками и сплетницами. Ахмат с опаской смотрел на них и с фальшивой улыбкой гадал, отравят они его сегодня или завтра. Ольга и Наташа постоянно о чём-то шептались за спиной брата, указывали на кого-то пальцем, и на следующий день обнаруживались, что труп этого человека плавает в Неве среди кораблей. Был период, когда Крым шарахался от них и старался не попадаться им на глаза, чаще скандаля с буйным Петербургом. Но этого ребёнка Ахмат хотя бы мог ловко заинтересовать и успокоить. В пылу какого-нибудь спора, Крым бросал что-то вроде: — Я Россию знал, ещё когда тебя не было в планах человечества, что ты мне тут пытаешься доказать?! Питер резко закрывал рот, садился удобнее и, с любопытством вытаращив глаза, спрашивал тихим голосом: — А каким был Россия тогда? Ухмыляясь, Крым с огромным удовольствием рассказывал, каким несносным был Россия, как сложно было порой совладать с его неуправляемым характером и как не хотел учиться. А Петербург потом задумчиво разглядывал Россию, перебирающего письма из разных стран и разговаривающего с гостями на нескольких языках, и, казалось, не мог поверить в то, что Родина была когда-то неуправляемой бурей. Потом Пётр подходил к Ивану сзади, внезапно дёргал за рукав и спрашивал, правда ли то, что рассказывает Ахмат. Империя смеялся и кивал, гладя по голове столицу. А пока Петербург живо представлял себе, каким был Россия до его появления, Таврида целыми днями занимался изучением русского и иностранных языков с толпой учителей. Ахмат грыз гранит различных наук не одно десятилетие не только из-за того, что так требовало общество, а из-за собственного стремления к знаниям и открытию чего-то нового. Более любознательным был только с виду тихий Михаил, постоянно посвящавший себя чтению сложных книг. И один случай, произошедший буквально через полгода после взятия Тавриды под защиту русской императрицы, он гулял как-то по Петербургу, проклиная отвратительную погоду молодой столицы. Не обращая внимания на изящных дам и надменных кавалеров, плывущих по улицам, он то и дело пинал встречающиеся под ногами камушки. Как-то странно было осознавать, что все воплощения разъехались кто куда по своим делам: Украина и Беларусь уехали на юг, Москва, оставленная на попечение фрейлин, отправилась в далёкое забытое богом поместье, а Прибалтика вовсе исчезла с глаз, как по волшебству. Только Россия не покинул город и шатался где-то поблизости вместе с Нидерландами и Северной столицей. В конце концов Ахмат в раздумьях пришёл на самую окраину, подставившись холодному пронзительному ветру. Таврида чихнул, выругался и поправил тёплый шарф на шее. Погода в Петербурге оставляла желать лучшего, и Ахмат понемногу начинал понимать, почему Пётр вечно недоволен всем миром. Тишина давала возможность спокойно разложить всё по полочкам и разобраться в своих мыслях. Крым с искренним удивлением понял, что турецкий постепенно выветривается из его головы, покорно уступая русскому, французскому и немецкому языкам. Совершенно неожиданно для себя Крым, вынырнув из размышлений, услышал где-то поблизости прокуренный грозный голос Холла де Варда. Ахмат осторожно выглянул из-за угла и увидел странную картину: какие-то люди угрожали двум странам, держа у горла Петербурга нож. Тот мужчина, который держал кончик сабли у горла России, что-то лихорадочно говорил ему, сверкая безумными глазами. А Иван то и дело переводил взгляд с Петра, вопившего оскорбления в адрес бандитов, на Холла, будто пытаясь что-то беззвучно сказать ему. На Нидерланды был направлен револьвер, но он не сводил сосредоточенного взгляда с России. — ...Вы поняли наши требования? — сказал мужчина, стоявший напротив Ивана. Россия наконец оторвал взор от Петербурга, его аметистовые глаза полыхнули, и он сказал приглушённым голосом: — Я всё прекрасно понял. Теперь послушайте меня. Вы отпускаете моего сына и друга, а я отпускаю вас. — Вы понимаете, что находитесь не в том положении, чтобы ставить свои условия? — Это поправимо, — прошипел Ахмат, уже минуты две державший наготове свой нож. В следующую секунду Крым метнул оружие в спину мужчине, стоявшему напротив России. Всё произошло очень быстро: Иван тут же отвёл в сторону саблю врага и вовремя подскочил к бандиту, державшему Петра и готового перерезать ему шею. Питер успел подставить ладони, по которым тут же скользнуло холодное лезвие. Ахмат почти что подлетел к одному из бандитов, но тот выстрелил и попал в его ногу. Крым страшно взвыл, оперевшись на здоровую ногу, и когда поднял голову, все трое мужчин лежали на земле. Только Питер поражённо смотрел на свои окровавленные руки. — Петербург, — Иван подошёл к Петру и встал перед ним на одно колено, заглянув в глаза, — всё хорошо? Петроград активно закивал головой, но так и не поднял глаз на империю. Горько вздохнув, Россия снял с шеи шарф и заботливо обмотал вокруг ладоней мальчишки. — Всё будет хорошо, Петербург, — с тихой нежностью сказал Иван, потрепав волосы молодой столицы. Нидерланды, который в это время развлекался тем, что глубже всаживал нож в ладони одного из бандитов, мельком глянул на Россию. Таврида же, в гневе на себя и свою неосторожность скрипя зубами, лежал на земле и зажимал рану. Ему казалось, будто в ногу впилась раскалённая железка. — Я знаю, — шепнул Пётр. — На войне тебе в сто раз хуже. Россия грустно улыбнулся, обнял Петербург, долго смотря Холлу в глаза. Де Вард решил больше не мучить неразумного беднягу, в ладони которого воткнул нож, и выполнить немую просьбу Ивана. Нидерланды, не говоря ни слова, подошёл к Петербургу, а Россия тем временем бесшумно направился к Тавриде. — Живой? — Иван улыбнулся с лёгкой усмешкой. — Тебя ещё на тысячу лет переживу, — съязвил Крым осипшим голосом. — Всё ещё остришь, — Россия наклонился к нему и грубо потянул за локоть. Ахмат яростно зашипел какие-то ругательства, достал шпагу и облокотился на неё; Иван же сделал пару шагов к бандитам. Присев напротив распластавшихся людей, Россия поднёс пальцы к губам, в его глазах появился жуткий блеск. Он был похож на ребёнка, который вот-вот собирался оторвать крылья бабочке, но размышлял, как бы сделать это так, чтобы им было больнее обычного. — А я ведь просил, — начал Иван вкрадчиво и с тихой угрозой в ровном голосе, — отпустить нас. Теперь же за то, что вы тронули моего сына... Ахмат едва не рассмеялся, впрочем, не сдержав глухой смешок. Забавно было наблюдать, как на людях Иван называл Василису дочерью, а Михаила и Петра — сыновьями. Ещё забавнее было видеть то, как ребёнок пытается воспитывать своих детей. Но отчасти эти понятия наиболее точно обозначали отношение России к ним, и их — к России; так сказать, описывали их крепкую связь. — ...И ранили брата, — Ахмат вздрогнул и уставился на Ивана, — живыми вы не уйдёте. Правда, один из вас передаст Байльшмидту, что, если он ещё когда-либо дерзнёт послать ко мне шантажистов, он поплатится. Ах, да, и ещё. Если так выйдет, что мои слова не дойдут до него... Россия резко помрачнел, на глаза ему упала тень, в голосе звенел металл: — ...Те из вашей шайки, что поднимут руку на моих детей, лишатся их обеих. И те, кто посмеют поставить моего брата на колени, умрут. Иван ослепительно улыбнулся. Ахмат же тупо уставился на свои руки, не веря своим ушам; империя его защищает. Его защищает этот некогда ободранный мелкий мальчишка, весь в синяках и ссадинах, который разбрасывался громкими словами, грозясь убить любого, кто прикоснётся к нему. Этот оборванец с диким необузданным огнём в глазах. Посмотри внимательнее. Перед тобой стоит не жалкий оборванец, а империя. Засунь свою гордость подальше и стой рядом с ним с высоко поднятой головой до конца. Должно быть, Ахмат начинал стареть, раз он становится столь сентиментальным. Повесив голову, он сказал тихо, почти неразборчиво: — Россия... Иван услышал. Он обернулся удивлённо, явно не ожидая, что Ахмат поблагодарит его или вообще скажет хоть что-то. Эта спокойная фигура не была похожа на прежнего Ахмата. Однако Россия медленно приблизился к нему, гадая в чём дело. Сначала Крым поманил его пальцами, затем, когда империя чуть наклонился, положил руку на шею и прошептал: — Скажи мне новое имя. Иван ответил без раздумий, смотря прямо перед собой: — Ярослав. Ахмат умер в тот пасмурный день в грязном петербургском переулке через полгода после перехода в российское подданство. Тот Ахмат, что направо и налево разбрасывался громкими угрозами, что был бурей в тихой гавани империи, угас в переулке, когда понял, что теперь под надёжной защитой. Оставить прошлое позади — не страшно, страшно не сделать смелого шага вперёд в соблазнительную неизвестность и побояться бросить вызов судьбе. Во дворец вернулся Ярослав, ставший немного позже великим князем наравне с Иваном. Ярослав готов был открывать для себя мир заново, с другой точки зрения, готов был часами повторять одни и те же немецкие и французские слова, дабы не ударить в грязь лицом на очередном балу и не опозорить семью. Он с особенным увлечением изучал медицину, учился этикету и танцам. Садык через пару лет едва узнал умиротворённые черты лица бывшего подчинённого, да и то по загорелому оттенку кожи и тёмным непослушным волосам. Он учился владеть своим пылким южным характером и с мужеством и честью защищать неспокойные русские границы на юге.***
— Скорее, скорее! Ярослав будто из воды вынырнул. Вокруг него снова радостно зашумела толпа, засигналили машины, зажглись звёзды и фейерверки над головой. Откинув волосы со лба, он огляделся. — Ну же, шевелись! — в нескольких метрах от него пробежала светловолосая девушка в знакомом белом пальтишке, волоча за руку недовольного парня. Москва, видимо, не могла просто взять и оставить Петербург прохлаждаться дома в гордом одиночестве, поэтому притащила его на праздник. Она с задорным огнём в глазах то и дело тянула упирающегося и что-то мямлящего Петра за собой. Она оглянулась назад, хотела упрекнуть Питер в его лени, но краем глаза заметила Крым. Тот стоял с глупой счастливой улыбкой на губах. — Ярослав! — завизжала Москва на всю улицу. Она высвободила руку Петра и помчалась к тому, кого желала увидеть уже долгое время. Ноги же Ярослава будто окаменели: он не мог сдвинуться с места, чувствуя, как начинает щипать глаза. — Я так рада, так рада! — задыхаясь, говорила Василиса и одновременно целовала его в щёки, обнимая с искренней любовью. — Ты теперь с нами! Мы так ждали! Крым обнял её в ответ. — Я тоже очень счастлив, Москва! — сказал он шёпотом. — Боже, я сейчас слезу пущу, — Питер изобразил равнодушие. Отпустив Василису, Ярослав коварно улыбнулся, что очень не понравилось Петру. Он ойкнул и сделал шаг назад в то время, как Таврида шагнул ему навстречу. — Ах ты, мелкий засранец! — весело заорал Крым. — Иди сюда и скажи мне в лицо, что ты не рад возвращению любимого дядюшки Ярослава! — Н-нет, — Питер с нервной улыбкой мотнул головой, зная, что объятия "любимого дядюшки Ярослава" сейчас задушат его. Ярослав заразительно рассмеялся. Тут его взгляд наткнулся на высокую фигуру в конце улицы, и он сказал Васе и Петру, не сводя с неё взора: — Идите, наслаждайтесь праздником. Я подойду позже. Они ушли, громко о чём-то споря, а Ярослав двинулся к Ивану. Он стоял, чуть прикрыв глаза, в конце улицы и смотрел в тёмно-синее небо, разрываемое яркими огнями салюта, выдыхая белёсый сигаретный дым с загадочной безмятежной улыбкой. А народ всё шёл: кто-то смеялся, кто-то рассказывал забавные истории, активно жестикулируя. К тому времени, как Крым приблизился к России, тот выкинул сигарету в мусорное ведёрко. Ярослав обнял его одной рукой за шею, заставив чуть присесть, и ехидно сказал: — Только не говори, что и ты не рад моему возвращению! — Что за вопросы, конечно рад! — усмехнулся Россия. Вдруг Крым замолчал на пару секунд, усмехнулся и спросил: — Интересно, как громко будет тявкать Запад? Заглянув в глаза Ярославу, Брагинский ответил: — Завтра мы это узнаем...