Let Her Go

      Томас, не моргая, смотрел, как языки яркого жаркого пламени жадно охватывают сарай, в котором скрывалась транс-плоскость - дорога назад, дорога к ней, к Терезе. Древесина трещала и стенала под напором не на шутку разошедшегося огня, озвучивая стоны его раненого сердца.       Чак, Ньют... Конечно, он скорбел по ним, но эти чувства даже близко не стояли с тем, что он испытывал сейчас. Он перестал чувствовать себя цельным, из него словно извлекли важную деталь, помогавшую ему все это время идти вперед, не оглядываться назад, пытаться выжить любой ценой. Он перестал чувствовать вообще что-либо. Его поглощала тянущая, ведущая к безумию пустота и ненависть. Ненависть к себе за то, что ни разу не сказал, как к ней относится, откладывая это на извечное потом; за то, что не смог переступить через собственную гордыню, сцепляющую ему горло своими стальными лапищами, не позволяющими вымолвить, что он не ненавидит ее, никогда не ненавидел, он и не смог бы; сказать, что он готов попробовать начать с начала; сказать, что он хочет восстановить доверие и ту особую связь, существовавшую когда-то между ними. Сказать, что он жутко соскучился по ней за это время.       Он думал, что у них еще столько времени, что он скажет ей когда-нибудь после. Например, сейчас. Он бы чертовски сильно хотел сказать ей это все сейчас в этом ярком и живом месте. Он должен был сказать ей это сейчас, но вместо этого, она умирала там, за той стороной гребанной транс-плоскости, брошенная и покинутая всеми, а он стоял и смотрел, как огонь уничтожал последнюю связующую между ними. И кто в этот раз был предателем? Он. Он всегда был предателем. Он предал ее, когда придумал Варианту с их размещением в Лабиринте. Он предал ее, отказавшись восстановить воспоминания, о себе, о ней, о них, которые должны были прояснить совершенно все. Он предал ее, оставив умирать одну, а она ведь спасла его, отдала свою жизнь взамен его, не раздумывая! Он должен был остаться с ней. Он должен был сказать ей что-нибудь. Он должен был успокоить ее. Он должен был...       А теперь он должен взять и отпустить ее? Но как?       Томас сделал маленький шаркающий шажок назад, не отрывая взгляда от здания, еще один - на этот раз размашистый, и в следующую секунду сорвался с места, не замечая, как улыбающиеся Минхо и Бренда меняются в лице, когда он пронесся мимо них, не замечая ничего из-за застилающих глаза слез.       Он бежал через распростертое перед ним широкое поле, поросшее ярко-зеленой травой, бежал глубоко в лес, не обращая внимания на зарождающуюся усталость, бежал, пока не споткнулся о выступающий корень дерева и не распластался по земле. Упал и больше не поднялся, взревев как раненый зверь, обрушив несколько раз кулак на землю, злясь на себя, на ПОРОК, на весь окружающий мир. Он злился даже на это яркое и нежно греющее солнце, светящее сквозь кроны деревьев, злился на все это место, которое так и излучало радость и жизнь, когда ему казалось, что все должно быть серым, тусклым, всё и все должны скорбеть по ней, по его Терезе.       Он свернулся калачиком, обняв себя руками, закрыл глаза, представил черную поглощающую тьму, которое озаряло лишь ее светящееся улыбкой лицо, как его учили когда-то в детстве, и мысленно произнес: «Тереза! Тереза... Я… Мне так жаль, Тереза! Мне очень жаль… Это место многим кажется прекрасным, но оно ужасно, Тереза, я бы променял это место на любое другое, если бы там оказалась ты. Оно холодное, искусственное и одинокое… Одинокое без тебя, Тереза… Прости меня. Мне правда так жаль. Все должно было быть по-другому! Ты должна была… Я хотел бы, чтобы ты была здесь... Со мной…» - он хотел сказать ей так много, и он говорил, по большей мере извиняясь за все, что натворил до того, как ему стерли память, и за события, грядущие после этого. Он говорил, пока его не стало клонить в сон.       «Я знаю, Том. Все нормально. Ты просто... Береги себя», - услышал он ее мелодичный, ласковый голос, проваливаясь в спасительное забытье. Он не знал, была ли это Тереза, или ему это попросту приснилось, а возможно ему почудились эти слова в шорохе листвы. Неважно. У него появилась крохотная надежда, что она простила его. Надежда, давшая сделать ему первый свободный вдох. Надежда, давшая ему силы отпустить ее.