Письма

Она нахмурилась. Писк не прекратился. Теперь он звучал не только в голове, но и где-то рядом. Сбоку. Веки дрогнули. Она приоткрыла глаза. Белое. Белый потолок, белые стены. Она посмотрела на свои ноги. Тоже укрыты чем-то белым. Рай? Тот свет? Писк дрогнул, стал чаще, вклиниваясь в мозг и заставляя его встряхнуться. Она зажмурилась и снова открыла глаза. Белое не пропало, но обрело некую серость реальности. Потолок оказался покрыт мелкими трещинами, на стенах кое-где виднелись откровенные неровности, да и ноги оказались укрыты самым стандартным больничным одеялом. Рваный вздох. Поднявшаяся рука потянулась к лицу и вместо кожи дотронулась до холодной толстой повязки. На груди под зеленоватой рубашкой виднелись бинты, левая нога почему-то не желала двигаться, закованная в тяжелый гипс. Больница. Спасли. Усталый, больше похожий на всхлип выдох. Свободы снова нет. Сердце тихо билось в груди, словно извиняясь за то, что осталось в живых и вернуло её обратно. Опять квартира, опять серость, опять эта проклятая работа. Появилось желание вскочить, выдернуть трубку капельницы, приделанную к руке, и убежать прочь. Но вдруг раздался шелест и чужое хриплое дыхание. Она медленно повернула голову и увидела маленький листок, лежащий на прикроватной тумбочке и бледные пальцы, подталкивающие его к ней. С соседней койки на неё внимательно смотрели два глаза. Увидев, что она его заметила, человек задвигался, но тут же сморщился от боли. На его щеках виднелись ссадины, шея и одна рука были плотно зафиксированы. - Ммм, – промычал парень, указывая на свои губы и пытаясь виновато пожать плечами. Его пальцы снова пододвинули ей записку, вместе с маленьким карандашом, явно найденным с помощью сердобольной медсестры здесь же в палате, где он был оставлен уже выписавшимся пациентом. Неуверенно она взяла листик. - Привет. Извини, говорить пока не могу. Как ты? Удивлению не было предела. Она осторожно покосилась на соседа, который с добродушной слабой улыбкой наблюдал за ней. Стоит отвечать? Она закусила губу и начала карябать на листке ответ. - Терпимо, - листик отправился обратно. Желание разговаривать с кем-то не появилось, но почему-то глубоко внутри возникла странная какая-то родная ассоциация с письмами. - Ты тоже говорить не можешь? - новый вопрос отвлек. Захотелось просто смять листик и вышвырнуть вон, чтобы избавиться от соседа. Но раздражение заставило написать ответ. - Немая. Она буквально впихнула запаску в его пальцы, при этом наморщившись от заколовшей боли в груди. Он, кажется, не предал её напору никакого значения и, прочитав ответ, тихо скосился на неё. На обветренных губах появилась едкая улыбка. Вот так. Узнал и сразу сейчас заткнется – пронеслась мысль в её голове. Но на одеяло снова упал листик. Она изумленно моргнула. - Прости. Не обижайся. А что с тобой случилось? Злость пропитала каждую букву нового слова. - Суицид. Спрыгнула с крыши. Пауза. Наконец тишина. Она устало прикрыла глаза. Все… Шуршание и на шею опять что-то упало. Открыв глаза, она чуть не зарычала. Листик. - Из-за чего? Да что за?! Издевается?! Пальцы грубо сжали несчастный лист, превращая его в жалкий комок, который тут же отправился куда-то в угол комнаты. Достало. Все достало. Жизнь достала. Эта пустая, вечно мертвая квартира. Эта холодная работа. Эти постоянно хихикающие и шушукающиеся за её спиной люди. Он. Подруга, которая вовсе не подруга. Да, в конце концов, уборщица, злобно косящаяся на неё и разочарованно шикающая каждый раз, когда она появлялась на пороге, словно в немом вопросе: «Почему она ещё не сдохла?». «Шлюха»…. Надрывный, скулящий вой наполнил комнату. Что-то противно мокрое покатилось по щекам, подбородку, защипало треснутые губы и отдалось на языке солью. Она не сразу поняла, что воет она сама, приоткрыв рот и подняв голову к потолку, словно волчонок. Загнанный в угол. Больно. Чертовски болью. Почему не дали умереть? Какого черта они вытащили её, вмешались в её свободу, в её полет? Вой оборвался, превратившись в глухие икающие всхлипы. Грудь болела, в ней словно что-то булькало. Голова налилась свинцом, боль отдавалась горячей пульсацией в переломанной ноге. Она закрыла глаза рукой, стараясь усмирить рвущиеся на волю всхлипы, заглушить крики больной души, отогнать эту слабость, навалившуюся так неожиданно и пригвоздившую её в безвольном отчаянье к койке. Вдруг сбоку раздался шелест, и что-то коснулось её плеча. Она неуверенно убрала руку от лица. Листик. - Умоляю, не плачь. Прости. Я не хотел, честно. Да кому нужно извинение. Люди врут…. Она со всей ненавистью посмотрела на него, но осеклась. На болезненно бледном лице, покрытом царапинами, замерло искреннее сожаление, глаза с немой мольбой смотрели на неё. Он почти полностью повернулся к ней, здоровая рука замерла вытянутой к тумбе. - Ммм, – он легонько ударил себя по голове и, оторвав от газеты, лежащей на тумбе, ещё один клочок бумаги принялся быстро-быстро строчить. - Дурак. Не хотел. Правда. Только не плачь. Она утерла слезы тыльной стороной руки, шмыгнула носом. Пальцы скользили по клочку. Письмо. Она взяла карандаш. - А с тобой что? Он осторожно улыбнулся. - Авария. Какой-то идиот на встречку вылез, ну и столкнулись. Врачи сказали, хорошо, что жив. Но проболтаюсь тут долго…. Ты не злишься? -Нет. - Слушай, а ты любишь апельсины? - Наверное. Редко ем их. - Шея пройдет – обязательно куплю, и будем есть с тобой вместе апельсины. А-то осень надоела и серость тоже. - Апельсин как солнце? - Угу. Знаешь, у нас с тобой уже целая переписка. - Люблю письма. - Я тоже. Особенно получать их. Чувствуешь себя нужным, любимым что ли. Как-то легко на душе становиться и мир светлее кажется. - Напиши мне письмо, пожалуйста. Настоящее письмо. - Хорошо. Обязательно напишу….