Письма

Она закончила писать, и устало отложила ручку. За окном было темно. Небо, скрытое свинцово-тяжелыми тучами, превратилось в непроглядную тьму. Звезды, луна - все пропало, оставив после себя только размытые серые точки, кое-как выделяющиеся на темном фоне. Здания зажглись яркими огнями окон. Там сейчас била ключом жизнь. Родители вернулись с работы и дети с радостным визгом выбежали их встречать. Или миловидная жена-домохозяйка с улыбкой наблюдала за уставшим мужем, только что пришедшим с дежурства и увлеченно хлебающим её суп. Или же болезненно худая, со впалыми щеками и заплаканными глаза женщина снова била сгорбленного «алкоголика». Который пропил все деньги и посмел заявиться в дом, где дети, зачуяв его появление, сразу попрятались по шкафам, со страхом наблюдая за трясущейся, словно в лихорадке, матерью, надрывающейся в приступе отчаянья и гнева, прошедшем в очередной раз впустую. И завтра этот же самый «алкоголик» снова явиться без гроша в кармане. Может он даже изобьет жену в отместку за эти хлесткие удары, обрушившиеся на его спину и открытые грязные руки, а может он просто забьется в свой угол, не показывая оттуда нос и только хрипло икая. Но все это другая жизнь, протекающая вне этих толстых стен, обклеенных светло-желтыми обоями в мелкий детский цветочек. Вне этой полутемной комнатки, где, поджав ноги, сидела на кровати вечно задумчивая девушка, для которой молчание также естественно, как для каждого из нас сказать слово или вздохнуть. Склонив голову на бок, Она взглянула на только что законченное письмо. Письмо самой себе. Завтра Она отнесет его на почту к знакомой женщине с грязными рыжими волосами, постоянно пьющей кофе и буквально зависящей от него. А через два дня Она заберет его из почтового ящика на двери подъезда и спрячет в стол, до вечера, когда, забравшись под теплое одеяло и удобно устроившись на большой подушке, будет читать строки, написанные ею самой, но кажущиеся такими чужими и отдаленными. Она любила получать письма. Дедушка, отправляясь в командировки, всегда писал ей с бабушкой раз в неделю. Она отлично помнила, как бежала, бывало по скрипучему морозу, на почту спрашивать, не пришло ли письмо. Ящик на двери приделали, только когда соседи начали возмущаться, а до этого Она, надевая валенки и закутываясь в слишком большую для неё уродливо-лохматую шубу, врезалась в сугробы, стараясь не потерять шапку, постоянно съезжающую куда-то набок. Но дедушка умер год назад, оставив их с бабушкой одних на волю судьбы. Тогда же бабушка и слегла в больницу, пока не ушла вслед за любимым, постоянно бодрым и смеющимся стариком, которого любила всю жизнь. И теперь Она строчила письма сама, испытывая болезненную потребность получать их снова и снова, теша себя иллюзией, что кто-то пишет ей и кому-то она нужна. Тогда Она засыпала с улыбкой на обветренных губах, а просыпалась веселой и полной непонятной радости ожидания. То ли того, что бабушка сейчас крикнем с кухни, что её фирменные оладьи, за которые можно было душу продать, готовы. То ли то, что он позвонит в дверь. Но призраки не умеют готовить, а он не придет, ведь он уехал и неизвестно, жив ли. А если даже жив, то давно забыл её. Она писала ему с тех пор, как он, поцеловав её в щеку, сел в поезд, продолжая удерживать её от слез своей ласковой улыбкой. Неизвестно была ли любовь между ними. Он ей нравился. Она краснела каждый раз под его взглядом, но он или не замечал или притворялся, что не замечает её готовность на все ради него. Он отвечал на её письмо в его характерной манере шутки и беспечной веселости, словно рядом с ним не царила вечная смерть и не взрывались снаряды, готовые каждый раз вцепиться в плоть осколками. Но спустя два месяца он замолчал. Она посылала письма пачками, но ответа не было. Он исчез и больше не появился. Прошло три месяца, полгода, год, два, три. Война уже закончилась, а он молчал и молчал, словно стал немым, как и Она. Тиканье часов, звон срывающихся с крана капель и потрескивание настольной лампы незаметно усыпили встревоженный разум, успокоили подрагивающее даже во сне болезненно худое тело. Глаза сами собой закрылись, а рука прекратила нервно сжимать подол несоразмерно большой желтой футболки. Завтра настанет, как всегда, и как всегда пройдет, уступая дорогу новому завтра, такому же серому, унылому и безрадостному, когда наутро реальность снова обрушиться на неё тяжелым камнем ухмыляющихся взглядов коллег, пустой болтовней подруги и слякотью, вечной слякотью этого грязного города.