У могилы

Куроюри приходит на кладбище на самом рассвете, еще до того, как солнце встанет и коснется первыми, пока слабыми лучами крыш барсбургского дворца. Высокие массивные надгробия вокруг будто давят на плечи, и он пытается идти как можно быстрее, время от времени спотыкаясь о слишком длинный плащ. Один раз в году он приносит цветы — огромную, чуть ли не больше его самого, охапку кроваво-красных роз. Несет сам, хоть и почти не видит дороги за морем таких болезненно-ярких в утренней серости лепестков, а, положив, долго стоит, молча глядя на выведенную золотом надпись. Наблюдает, как капли росы, собираясь на изысканном завитке первой буквы, медленно стекают вниз холодной слезой, и моргает, когда глаза начинает жечь. Он обещал себе больше не плакать. * * * Харусе приходит вместе с Куроюри. Он больше не пытается отобрать слишком большой букет, не пытается привычно подхватить самого Куроюри на руки — просто идет чуть позади, внимательно следя за каждым движением, готовый подстраховать, если Куроюри споткнется слишком сильно. Сам Харусе цветов не приносит. Он не сразу хотел себе в этом признаваться, но сейчас считает, что так все обернулось к лучшему. Он слишком хорошо помнит, какими полными сумасшедшего горя глазами смотрел Куроюри, когда узнал о смерти Аянами. Помнит, как тот рыдал всю ночь, притихнув только под утро – а затем неделю просто безмолвно лежал в постели, глядя пустым взглядом в потолок. Тогда Харусе боялся лишь одного: что Куроюри так и не захочет больше подняться. Сейчас он больше не плачет. Сейчас Куроюри помогает Харусе в кондитерской, готовит свой ядовито-синий соус и смеется так, будто бы ничего и не было. И только раз в год приходит на скрытую в глубине военного кладбища могилу, чтобы положить на нее огромный букет кроваво-красных роз. Харусе молча ходит вместе с ним, следя, чтобы невысокая фигура не потерялась в тумане между могилами. Он не говорит этого, но в глубине души надеется, что когда-нибудь Куроюри перестанет сюда приходить даже раз в год. * * * Конацу пытается заходить на кладбище почаще, хотя бы раз в месяц. Счистит отросший плющ с каменного надгробия, вырвет сорняки, подрежет ветки куста гортензии, вынесет засохший букет, принесенный Куроюри, — и обязательно все время будет ворчать о том, что надзиратели кладбища недобросовестно исполняют свои обязанности и вообще бывшему командующему барбсбургской армии могли бы отдать большие почести. А затем умолкнет в какой-то момент, запнувшись на полуслове, вздохнет. Каждый раз, приходя сюда, он невольно думает о том, что, фактически, так и не знал, каким человеком был командующий Аянами. Он служил ему — преданно, старательно, исполняя все свои обязанности — но, кажется, даже не разговаривал с ним за все это время. Теперь каждый раз, когда он приходит на кладбище, в груди появляется какое-то глухое чувство вины — так, словно он чего-то недовыполнил в своей жизни. Конацу понимает, что это бессмысленно даже с точки зрения уставных отношений в армии, но избавиться от чувства так и не может. Он так и сидит на корточках перед могилой, молча рассматривая выведенное золотом имя, пока ноги не начинают неметь. Затем встает, отдает честь и уходит, чтобы через месяц, а то и раньше, вернуться снова. * * * Юки и Судзу не бывают на могиле: им не пройти на кладбище, на котором похоронены высшие чины барсбургской армии. Но им это и не нужно: в Антворте, в том месте, где приземлились когда-то корабли Черных Ястребов, стоит поставленный ими камень. Он небольшой, не отшлифован и не отесан лучшими мастерами империи, вместо золотого узора букв на нем — неуклюжие царапины, в которых сложно разобрать имя. Но для Юки и Судзу это место почти священное. Построенная ими могила действительно больше напоминает святилище какого-то божества: под плоским камнем, заменяющим алтарь, прячется тайник с подношениями. Раньше Юки и Судзу каждый раз приносили какой-нибудь мелкий подарок из своих путешествий — то ракушку, то полудрагоценный камешек, то еще что-нибудь. Они уже давно этого не делают, но тайник с сокровищами проверяют каждый раз, как приходят. Затем украшают могилу-святилище цветами, ставят свечи, которые покупают в поселке рядом — все сразу, в один ряд на алтаре — и долго стоят, дожидаясь, пока не догорит последняя. Юки и Судзу приходят сюда, когда им захочется. Они не привязывают свое появление к какой-либо дате — они их просто не помнят: ни день, когда прилетели барсбургские корабли, ни день, когда тот, кого называли командующим Аянами, исчез из этого мира. Для них как будто и не существует его смерти: дождавшись, пока догорит последняя свеча, они в последний раз улыбаются нацарапанному на камне имени, затем разворачиваются и исчезают в лабиринте гор. И сами не знают, когда дорога следующий раз приведет их к их святилищу. * * * Хьюга тоже не бывает на барсбургском кладбище, но и собственноручно кенотаф он не строил. Иногда он ловит на себе непонимающие взгляды Конацу, когда тот снова идет убирать могилу, но к разговору никогда не доходит: Конацу слишком его уважает, чтобы спросить что-то настолько личное. Хьюга не молится, не приносит цветов, не ходит в церковь и не ставит свечей. Он знает: молитвы – всего лишь пустые слова, цветы все равно завянут, в церкви не место для варсфайля — даже пусть бывшего, — а чахлые огоньки свечей не видно с того места, что скрывается далеко за облаками. Вместо этого он просто отправляется на очередное задание, прихватив верную катану. И когда она, повинуясь руке, легко выскальзывает из ножен и ловит своим лезвием отблеск солнца, Хьюга просто на мгновение поднимает голову к небу. И улыбается.