Милая

Моя милая, Моя больная, И даже не очень комфортная Дрожь. Прекратись.       Мы вместе. И это единственное, что действительно важно для меня. Я не могу думать ни о чем другом: воспоминания о твоих руках перекрывают мысли. Тем более мне не важно, что сейчас ночь, а ее звезды колючи, как никогда раньше — значит, по всей видимости, быть беде. Я буду еще долго стоять, претерпевая боль в спине. Я в два часа ночи захочу распространить кровь своих босых ног, как можно дальше. Я в три часа стану столь невероятно сумасшедша и откровенна. Скоро грянет утро; меня не покинет мысль о том, что я давно не позволяла себе, чтобы сердце растопило рассудок.       Ждать рассвета осталось недолго. И все бы хорошо, если не приглушенные голоса, долетающие снизу. Свежий и пасмурный бриз синих пустынь обмотался запахом городского камня. Люди. Я совершенно переполнена ими. Давно ли миновало время, когда ненависть к ним грызла меня? Не скажу, что до сих пор избавилась от неприязни: по-прежнему сбегаю к пустым местам. Вообще, я не люблю, когда мне ломают одиночество. Меня омывает невыносимым песком сверхмелочных рутинных дней, когда я хоть ненадолго захожу в чужой дом, где мне не рады. Часто перелетаю к более спокойным берегам. Я ураган.       Мне на долю выпало мало счастья. И, когда оно все же стучится в мои двери, я его боюсь, иногда даже называю никчемным, пытаюсь прогнать и закутываюсь покрепче в халат. С минуты на минуту прозвучит долгожданный стук. И на этот раз вместо, того, чтобы спрятаться, я простою, озябнув, под бледной луной, влюбляясь в тебя еще больше, но стыдясь этого.       Казалось бы, это решено, и я буду только рада любой встрече с тобой, но все же не случайно сегодня в загадочной темноте встретились мои волосы и влажные порывы. На изломе путей, где ветер влюбленно в глаза мне предрекает беду, тускло ожидаю ответа на вопрос.       Чем жить на этот раз: одиночеством или добровольным пленом в искрящихся чарами глазах?       Ранее я прекрасно упивалась волнами соленого океана жизни. Любила и пышущую природу, и философию дыхания земли. Но все вмиг перевернулось: на моем пути снова оказался ты. Не стану скрывать: я была холодна, как прибрежный камень. Меня великолепно заточило время, полное горя. Теперь я такая мягкая снаружи, что все те же волны и песок задевают нервы, словно тонкую необнародованную кожу. Я сплошь и повсюду воздушна и красива. Я влюблена, и я облако, которое любовь мечтает отшлифовать до красноты. Стоило ей только забрать мои ценности... И я канула в пропасть. Мне стала не нужна остальная Вселенная, и легко отказалась от нее. Хотя совсем недавно просила у Бога время, чтобы вечно любоваться гудящей корой рассыпанной сакуры... Ах, как великолепно шуршали ее лепестки в полете. Но радость от этого святого мига меня больше не посетила. Никакие маленькие моменты, приносящие раньше успокоение и улыбку, не встревожили больше разума. Я изумленно села у порога новой жизни, в которой мне суждено было вставать по утрам ради твоего смеха. Мне судьба стервозно прошептала на ухо: "Ты захочешь, чтобы он забирал весь твой аромат по частичкам в свои ладони. Чтобы он пел".       Нет, надо взять себя в руки. Мои грезы ни к чему хорошему не приведут. Выбирать любовь — опасно. Хотя опять жить тягостной свободой — уныние. Стоит ли рискнуть и наплевать на все прошлые обиды? Ведь я еще не остыла и помню, как ты день ото дня отрекался от меня. Что в тебе с тех пор изменилось?       А ты особо не задумывался об отделяющем нас расстоянии, просто взял меня за руку, добродушно и бесправно завязал рядом с собой...       Кстати, немного о тебе. Сумасшедший? Болеутоляющий? Как тебя назвать?! Твои руки не наркотик, но где-то рядом. Ты уже идеально подходишь для того, чтобы довести меня до комы. Своими волосами и запахом на вороте рубашки, вечными мыслями о тебе воспринимаешься вполне глупым, но преданным, по мелочам продуманным и умиротворенным Божком. Дураком — одним словом.       Я помню, словно это было только вчера, тот день, когда впервые вместо криков бегло улыбнулась тому, как ты преследуешь меня с упрямым детским лицом. В моих руках была невидимая шоколадка: не оставлял меня ни на минуту, словно маленький робкий тигр, мешал выполнять обязанности и злил страшно. Признаюсь, я тряслась от ярости из-за твоей тупости, сдерживая беснующиеся руки, но свинцовый топот против ветра и влюбленная угрюмость в кофе-глазах стала мне дороже кратких часов в обнимку с милым женским романом. Я не сдержала улыбки, и ты словно врезался в поезд. Дальше все развернулось так стремительно и неожиданно... Я и рта не успела открыть, как ты в испуге сорвался с места, не находя под рукой камеры, и, чтобы просто запомнить нам двоим этот момент, притаранил к стене, восхищенно улыбаясь, поцеловал в ухо. Так произошло еще два раза, пока я не перестала совсем поднимать уголки губ, испугавшись, что начнется "любовная лихорадка". А до этого было недалеко... Ведь всегда, а в особенности после невыносимо обидного удара в каменную кладку ты становился всем, даже библиотекой. С тобой конкурировал только кислород и сладкая пыль взлелеянных мной страниц пожелтевших томов. Ты как детская книжка: простая, с изюминкой, следами от варенья на первой странице.       Одна лишь книга, в один ужасный день перекрывшая форзацем весь мир...       Я влюбилась. Это случилось без лишних скандалов. Я и запаниковать не успела, просто отдала маленький кусочек себя. Начинала от беглого туманного взгляда, принимала жаркие прикосновения одеколоном обветренных рук, улыбалась в губы, красные от сока малины. Ты сходил по этой ягоде с ума, но помалкивал о своей страсти. И только долгие вечера с маленькой корзинкой на полу гостиной выдавали тебя с головой. — Прекрасно, ты опять бездельничаешь? — Это ты прекрасна.       Любимое лакомство делало тебя сентиментальным еще больше. Хотя подобная перемена была явно излишней: ты все равно умудрялся заставлять меня ждать твоих касаний. Не знаю, в какой момент конкретно твои мозги обидела любовь и почему ты вдруг стал таким нежным, но я не сдавалась и по-прежнему строила преграды между нами, ведь только этот способ вечно помогал мне выживать среди людей. Иногда все равно чувствовала, что моя капитуляция близко, что стены рушатся, мучилась, топила слишком сладким чаем прежние утраты, наслаждаясь последними мгновениями свободы.       Ветер помнит это время. Тогда миновал февраль, наполненный одной длинной волокитой моих раздумий. Порой они прерывались крапинкой бешеных встреч, в которых ты мешал мне созерцать алый закат, усаживал на коленки, по-отечески прижимая голову к себе, и говорил о нашей свадьбе так непринужденно, с оттенком легкомыслия... Обидно до шрамов, когда ты запросто заводишь разговор о предсвадебных хлопотах, перебивая самого себя глупыми смешками. Напротив, обряд нашего воссоединения так дорог и трогателен для меня, что я становлюсь неуклюжей и нервной. Конечно, в подобные моменты хочется влепить тебе звонкую оплеуху и посоветовать заткнуться. Да я так и сделала. И ты очень легко обиделся. Мы смотрели друг на друга, прокручивая в голове тактики. Но некому было делать первый шаг.       Когда молчание день за днем становилось все невыносимее, мы одновременно захотели расставить все точки над "i", проигнорировать закладку и открыть прошедшую февральскую главу нашей истории. Надо было во всем разобраться, поговорить... Прямо здесь, на тихом пенистом обрыве со сногсшибательным видом на море. Ты садился поближе ко мне, обогревал обмороженную усмешку теплом моих открытых плеч и осознавал, что на этой странице жестокий автор изобразил наш развал. Уже в первой строчке его скупая рука рисовала бесконтрольную печаль так, что на горизонте заиграла атмосфера напряжения чаек. Мы сами беззвучно шевелили губами, будто те раненые птицы, скрывая крики. Но мы были вместе. Даже сидели совсем близко. Каждый мог с легкостью вспомнить родной аромат. Однако в мыслях ничего святого не осталось, только тотальная усталость друг от друга.       Озверевшие от одиночества, мы изменились. Ты стал таким взрослым и гордым. Только кружка чая в длинных пальцах обычно придает твоему язвительному образу нелепый, взлохмаченный, одомашненный вид. Обжигаешь руки, сквозь зубы назваешь меня "милой", и это звучит словно проклятие. Ты не знаешь, как много создается во мне при этом слове. А если бы и знал, не поверил. Я сама по себе становлюсь марионеткой. Беззащитной, костлявой и нежнейшей.       Сейчас чашка кофе в моих дрогнувших ладонях — это уже не показатель изысканного вкуса, а средство защиты от кошмаров.

***

      Волна вспенилась, поднимая на нашу высоту морской гул. Ветер подарил лицу несколько драгоценных капель запаха мачт кораблей, бороздящих бескрайние просторы моря вдали от глаз. Больше буйный странник не принес вестей: то ли из-за странной обиды, то ли, потому что я стала хватать ртом воздух, почувствовав позади теплую негу. Стремительно оглянулась душа, разочаровалась и обрадовалась одновременно: кареглазого кукловода рядом нет. Однако навязчивый запах пристроился на левом плече, отчего моя бровь задергалась. Тысячи каменных глаз впились в меня, захотела сказать что-то доброе вслух: говорят, успокаивает. Но моя гордая природа пересилила слабость. Я молчаливо поприветствовала рассвет, приклонила голову, когда осторожно стала переступать тяжелые камни, едва пригретые утренним солнцем. Пугающие бурые следы последовали вереницей за мной. Так получилось, что внутри и вокруг меня в радиусе двух метров все пострадало, и я решила заплатить за это своей кровью.       Шторы из шифона пропустили гостью. Бесшумно и равнодушно ступила на паркет, так же неся собой кровавую помесь страдания и воли. На пороге комнаты остановилась, но пошла дальше. Зачем смотреть, как в огне зашторенного утра твоя широкая спина горит? Только лишний раз расстраиваться твоей недосягаемостью...       Смотрю в зеркало, рассчитываю глубину кругов под глазами, и знаю, что в это время бронза среди голубого покрывала шевелится в такт дыханию. Ты, целиком уставший от моих требований и криков, просто мечтаешь скрыться в пределах подушки и нежности, которая приходит лишь в сновидениях. Я не могу представить и половины твоих мыслей обо мне. Врядли в них мелькает что-то терпче гнева.       Моя рука имеет свойство... растекаться по твоей спине. Скрипя негодованием от собственной тоски, я могу вернуться к изучению широкого тела. Говорю, что могу? Уже вернулась. Успела и налюбоваться твоим тихим движением. Не бурлящий от новоявленных проклятий, чистый, без злости. Ты спишь, и мне спокойней. Томно настолько тяжко... Не вынося жара, источаемого выдающейся лопаткой, отклеила блуждающую руку от тепла, замешкалась. Уходить? Пряди вздрогнули и стали жестче обрамлять щеки, душа. Попыталась мягко отойти, чтобы не разбудить. Полкомнаты прошла незаметно даже для себя. Но в это ароматное утро наши серебряные наручники неожиданно окрепли: столкнулась с преградой на пороге, бумерангом упала обратно, прямо в голубой космос хлопка. С сопящим чудом рядом. Просто приняла эту неизбежность с закрытыми глазами, отчаянно хмурясь. Я придвинулась вплотную к обнаженному плечу. И поняла, что зависима. Задрожала левая рука в миллиметре от твоей. Ты инстинктивно отодвинулся от меня, смешно чмокая губами, но все равно незримой нитью утянул за собой. Это магия. Но все равно, зачем так бессмысленно и не вовремя дергать марионетку?       Внезапный блеск улыбки показал, что ты все-таки видишь в этом свой скрытый смысл. И боль в ребрах, когда ты схватил меня за шиворот, тоже. Одеяло, которое хранило твои губы до сего момента, поплыло, расплавилось. Верно, от ревности. Напряженно поприветствовала и тебя, как совсем недавно — солнце. Все же ты ничем от него не отличаешься. Такой же большой и теплый в летную погоду. Весна посмотрела через твои глаза. Вот что за глупость заставляет тебя совершать подвиги?! А ведь мне очень больно: саднит кожа под смуглыми пальцами. Но ты и не думаешь ослабить хватку. Так же проникаешь в кровь бессовестным зажженным взглядом, прижимаешь к себе. В эти мгновения мы разучились моргать. Когда одеяло облаком накрыло нас, я практически проснулась и заново попыталась разорвать связующую нить, но она лишь издала противную вибрацию. —Милая, — вздохнул на ухо. Пальцы между тем пробежали по легкому платью, оставляя складки. Играешь мной, как хочешь. А завтра опять обидишься. Противно.       Я уже готова все высказать. Не избегая честности, бессердечного огня своих слов. Все. Но ты прервал меня одними только действиями: подмял под себя, не нарушая зрительного контакта, и быстро чмокнул в уголок рта. Синего отсвета наш маленький мир зашатался от вдруг нахлынувших старых чувств. Я рассердилась еще больше — крепче поцеловал, едва не причиняя боль. И все тот же взгляд удава, загнавшего в угол добычу.       Ты можешь так издеваться неделями: заставлять молчать от потаенной нежности, нервировать, казалось бы, случайным касанием в тесном коридоре. Своевременно тебя застигает эго лидера и вместе с тем поминки моей глубокой, как осиновый гроб, холодности. Ты надеваешь фрак, немного сочувственно гладишь проклятые наручники. Уходишь — тянешь скованную руку за собой. Выдерживая траур невинными словами, но знойно улыбаясь... Неудивительно, что меня стали посещать странные мысли. Я думаю: наши характеры, как наши тела, — кофе со сливками, и еще ты перестал страдать рассеянностью. Имеешь целью заполучить мое ласкающее молчание в придачу с тихим норовом, удобным для твоих ушей и глаз. Ни за что не отклоняешься от намеченного курса. Уже летишь главным рейсом, проверяя время от времени радары, настроенные на прохладное («пока прохладное») сердце.       Ты хочешь моего проигрыша? Через десять секунд полной тишины и внимательных взоров-гроз я все равно обязана, по твоим расчетам, взорваться в теплых успокаивающих руках. Смотри, как ты вычислил меня, минута в минуту... Не выдержала натиска и растворилась. Эта слабинка не заметна воздуху. Холодность приспособилась умирать тихо. Но, возможно, в эту мимолетность я глубже вдыхаю тебя, теплею лицом, потому что нравится. Сейчас настало время опять, безусловно, прижаться немного крепче. Я вполне ощущаю, как расплавляются черты моего порозовевшего лица до действительно милой округлости. Ты вездесуще почувствовал мое перерождение в смущение, мягко... слишком мягко провел губами по прохладной щеке, прижимая к себе сильнее. Но так эгоистично, что вдавившиеся в тело стальные пальцы точно оставили синяки. Я нервно отвернулась, сжимая веки и испытывая что-то сродни не разочарованию, а, скорей, горю. Ты заметил мое огорчение и поспешил отпустить. Пока блуждал взглядом по черному атласу, я увидела в русых волосах откуда-то взявшиеся солнышки, не сопротивляясь, прикоснулась, зарылась в солнечное море. Ты от неожиданности и, наверно, даже от испуга, что я собралась вырвать эти пахнущие яблочным шампунем, слегка завитые, срезанные пряди, поднял голову. Короткие волосы выплыли из-под пальцев. Я с горечью вспомнила, что буквально неделю назад мы с тобой хорошо поссорились, ты заперся в ванной, ударил рукой по зеркалу, раскидал все мои тюбики по комнате. Назидательно. Через час уже невозмутимо переступал бледные дрожащие ноги, закрепощая личное напряжение разве что только в дверную ручку. Сжимая дверь. Без моих любимых шоколадных волос. Сжимая меня взглядом. Так, что не хотелось ничего: ни подниматься, ни прощать, ни злиться. От пустоты, терзающей меня.       Звуком разъезжающейся молнии на спине перебил. Я в неплохом ужасе оценила страсть, заколыхающуюся в доступных пониманию действиях. Извернулась, схватила горячую руку двумя ладошками, сжала, давая понять, что ты не можешь так поступить со мной. Я же в гневе за тебя. — Мне надо уйти.       Злостью, изумлением попыталась поймать твой взор. Отстраниться, пока не вышло ссоры. Правая рука свободно доплыла до края кровати. Но ты заметил и даже перехватил ее, сплел пальцы воедино, отвел в сторону. Ничего, есть левая. Но рассчитал и это, сжал обе руки, пытаясь не причинить боль, послал им поцелуй и впечатал в одеяло. — Нет, — прореагировал все еще хриплым спросонья голосом, от которого по лбу пронеслась линия жара, достигла уха и прожгла, как сигарета, шею.       В шее запульсировало сильнее, когда я почувствовала холод спиной и тут же ладонь, закрывающую озноб. Ты нежно провел по талии рукой, снимая платье. Оголяя и в то же время защищая от внешнего мира, как ребенка. Мне стало уютно под этим нежным покровом властной заботы какое-то мгновение, пока внутренняя застенчивость не заявила о себе, окрашивая лицо в цвет мака. Я смутилась и закрыла глаза, желая переждать эти моменты в темноте. — Посмотри на меня, — попросил шепот, и я не стала сопротивляться.       Стремясь смотреть только на лицо, не сразу заметила, как приятно прикасаться к твоей обнаженной коже всем телом. Ведь меня поглотили глаза, рассказавшие целую историю. Ты открылся впервые за несколько дней. Хотя сам, наверно, не заметил, как все твои чувства перелились в лицо. Именно сейчас я поняла одну простую истину: мы оба до сих пор влюблены. Ни одна минута трепета рук, взаимно закутанных в волосы, не давала мне подобного озарения. Ни одна печаль, коснувшаяся твоего провожающего взора, не достигала тайных глубин сердца. Я пережила так много. И так слепо не верить...       Мы с тобой — безоружные дети солнца. Отмеченные счастьем наши благородные запястья слабы и не в силах поднять даже малого куска металлического греха. Если все люди на Земле побросают добро... Если нас вместе пересилит ненависть... Как нам воевать? В кровавой схватке нам обоим ответить нечем. Потому что оружием стали только касания. Любовь сделала из нас плюшевых игрушек. Смотря только в глаза, желая друг другу столько радости, сколько не вместит в себя ни одно человеческое сердце, мы стали самыми святыми людьми на Земле.       Сейчас. Утром новой жизни. Души поломано приобнялись друг с другом, негромко шепча о морских бурях одиночества, мы у подножия Олимпа не почувствовали себя проигравшими. Мы наполнились.        По твоим рукам, по твоим жилам венозная любовь, как фурьеку, перетечет ко мне. И я не оттолкну тебя. Малинные поцелуи россыпью по шее и ниже... Сжимаю спину, рывками царапая бронзовую кожу. Тянусь к твоим губам. И вот долгожданный нежнейший поцелуй, от которого знобит. Прижимаемся сильнее. Нечем дышать. Движемся в известном только нам ритме, по волнам океана взлетая к самому апогею счастья. Фейерверком перед взором ты будешь мне. По лбу протечет пот. Слизываешь его, устало прикасаясь к моей голове широкой ладонью. Уже устроишься справа от меня, смотря прямо в глаза с вожделением. Вторая рука все так же не отпустит мои пальцы...       Я сделаю так, чтобы ты видел меня везде. Чтобы не представлял утра без моих губ. В небе, в людях, в событиях находил мое отражение. Я стану ругать тебя объятьем после крика. Сжимать до наслаждения, чтобы ты хрустел моими ребрами, а я злилась на это. Хочу радости в твоих больших красивых глазах. Улыбки.       Я хочу, чтобы я стала для тебя всем. Даже книгой. Милой.