Осенние мысли

«Маркиз дю Грац стоял, изящно облокотившись на резные перила балкона, и методично обстреливал голубей. Вчера эти птицы изгадили новое платье Лауры. Когда пистолет давал осечку, маркиз с силой швырял его об стену и требовал новых пистолетов». Поставив точку, Аня запустила чашкой в противоположную стену. Чашка разлетелась красиво, но на душе легче не стало. Немного подумав, Аня отправила туда же ещё и блюдце, и снова продолжила писать. Откуда брался этот психованный маркиз в её голове, было непонятно, но порой ей казалось, что его имя она помнит лучше, чем своё. И будет о нём писать, даже если вообще потеряет память... Но что бы она сейчас ни делала, всё равно чувствовала, как к ней постепенно приближается истерика. Это всегда ощущалось поначалу, как дикое напряжение всех чувств, как будто, раздирающее её изнутри. Чтобы хоть немного приглушить этих внутренних котов, которые уже точили на неё когти, она бросила писать и пошла бродить по дому, думая отвлечься. Включила свет в не помню-сколько-комнатах, напугала невозмутимых берсерков на входе, кидая камешками по окнам с балкона, пнула бессчётное количество стульев, и опять оказалась возле своей комнаты. Натянула наушники и упала на кровать. Барашки на потолке радостно улыбались. Она приклеила их туда почти сразу, как они с отцом переехали в этот дом. И теперь барашек слева робко протягивал ромашку более жирному барашку справа под слова «Выхода нет...» Песня с каким-то звоном отдавалась в ушах, на душе было по-прежнему тоскливо, а левый барашек уже почти начал шаркать ножкой, когда дверь открылась. Вошёл как всегда собранный и деловой папа. В глазах – такая же тоска. Поглядел на неё и отвернулся. Она же села на кровати по-турецки и только наблюдала за ним, не сбавляя звука. Он выложил на стол два билета на самолёт и яркий буклет с какими-то пальмами, подошёл и сел рядом на кровать. Аккуратно снял с неё наушники. – Всё хандришь? – голос был бесцветным и каким-то трескучим, но она-то знала, сколько чувств порой скрывается у людей за занавеской из безразличия... И просто прижалась к нему. Он робко погладил её по плечу и уже как-то добрее сказал: – Я купил билеты на Мальту. Давай отдохнём от всего на недельку. Ребята мои должны справиться с текучкой, а срочного ничего нет. Лиана вот выбрала нам какой-то тур... Аня закрыла глаза и представила себе суету аэропорта и свою тоску на фоне ярко-голубого неба с этими нарисованными пальмочками, и передёрнулась от отвращения. – Тебе нужно куда-то поехать. Я же знаю. Конец октября в Москве – это такое ужасно сумрачное время... – Вечно ты всё знаешь лучше меня... – едва слышно прошептала она, а потом почему-то сорвалась на крик: – Ты меня вообще спросил?! Ты хоть когда-то спрашиваешь моего мнения, что для меня лучше? Или знаешь это и без меня? Как и курс сегодняшних акций?.. – почему она так с отцом? Она сама не знала. Ведь ей тоже было его жаль... Или именно поэтому? – Я. Никуда. Не. Поеду, – сказала она уже почти спокойно. И опять уставилась на барашков. Отец помолчал ещё пару мгновений, ожидая, будет ли продолжение, и всё так же немного грустно ответил: – Хорошо. Я поеду один. И попрошу Лиану переписать твой билет на послезавтра. Андрей останется с тобой. А когда... если ты передумаешь, вы вместе прилетите на Мальту. Он проводит тебя в аэропорт и из него, я расскажу ему наш адрес. И не ходи по городу одна. Бери его с собой. Да... он всё предусмотрел. Как всегда. Кто бы поспорил. Но Аня больше ничего не ответила, а только опять уткнулась носом в его плечо. Может быть, завтрашним утром всё покажется уже лучше, чем сегодня.

* * *

Завтрашнее утро наступило... мокрой пяткой на подоконник. Но лучше Ане от этого факта не стало. Глядя в мутную туманную пелену за окном, хотелось выть от одиночества и чего-то ещё непонятного. Но она знала, что в такие минуты лучше не сдаваться тоске. Легче от этого всё равно не станет. Нужно делать что-то наоборот. Даже наоборот самой себе... в общем, её любимое занятие. Потому Аня быстро натянула джинсы, майку, куртку и выбежала во двор. Берсерки на входе покосились на неё, как на сумасшедшую. Только на подходе к парку Аня вспомнила о том, что надо было брать с собой Андрея, но махнула рукой. Сейчас всё было неважно. Всё ощущалось неважным. В парке было тихо и сумрачно. Листья были влажные и только липли к подошве вместо того, чтобы шуршать. Облезлые зелёные лавочки стояли пустыми, редкие прохожие, уткнувшись носом в воротник, а взглядом в мокрый асфальт, сосредоточенно бежали по своим делам. Только птицы, как обычно, что-то клевали, и, казалось, были довольны жизнью. Аня наугад выбрала скамейку и забралась на её спинку. Под скамейкой обнаружилась собака. Собака дремала, изредка приоткрывая левый глаз и принюхиваясь в сторону её ботинок на скамейке. В правом кармане куртки откуда-то обнаружился для неё недоеденный пирожок. Увидев его, собака открыла оба глаза, и даже почти вылезла из-под скамейки. Пирожок исчез прямо в воздухе, из чего Аня сделала вывод, что хорошо быть собакой, когда у прохожих людей есть пирожки. Потом Ане надоело сидеть на скамейке и она опять пошла куда-то. Навстречу ей шла девушка в синем пальто с тёмными-тёмными слегка спутанными волосами. Шла как-то странно, то раскачиваясь, то взлетая на носок, то поднимая руки к лицу и внимательно глядя на них. Когда она подошла поближе, Аня узнала её взгляд. Безграничное наслаждение и такая же бездонная тоска в глубине глаз. Это был псиос. Аня видела такой взгляд очень часто за свою жизнь. И со временем горечи в этом наслаждении в глазах людей подмешивалось всё больше и больше. Девушка давно прошла мимо, а у Ани перед глазами всё ещё стояло её лицо. Расширенные зрачки. Загадочная улыбка где-то на краешках губ. Тонкие пальцы касаются бледной щеки. Она смотрит вдаль, и не видит. Или видит что-то совсем своё, находящееся за гранью её разума. Аня сама не знала, было ей жаль её или немного противно. А потом она опять подумала о том, что почти у всех людей жизнь не имеет смысла. Все, от самых последних псиосных, которые ради дозы уже готовы на что угодно, и до глав фортов, у которых, казалось бы, есть всё, о чём только можно мечтать, они бывают счастливы лишь снаружи, а внутри пустила корни всё та же беспросветная тоска. Аня слишком часто вглядывалась в глаза отца, чтобы не видеть этого. И эта же тоска понемногу подбиралась и к ней, накатывая серыми волнами. По месяцу, по два Аня не вспоминала о ней, пока однажды вечером она не приходила опять, переворачивая душу и раздирая что-то внутри неё на грязные лохмотья. Как листья, которые сейчас лежат под ногами. Листья, из которых когда-то было собрано дерево. И вот в такие минуты понимаешь: всё, что мы делаем – это только мыльные пузыри на поверхности жизни. Аня вздрогнула, когда поняла, что произнесла это вслух. А что, собственно, мы ещё делаем? Убегаем. Закрываем: уши – наушниками, душу – книгами, разум – какими-то мелочами. Закрываемся в своих скорлупках и видим сны. О том, что когда-то мы станем добрыми и сильными, будем сражаться с силами тьмы и с самим собой, будем любить... Как те невидимые люди, которые живут в нас из книг, песен, фильмов. Пока не накатывает серая тоска. Ослепляя, оглушая и затягивая. Вот прямо как сейчас. Может, тогда это счастье, что она у нас есть? Что хотя бы иногда мы просыпаемся... Аня, не глядя, шла по парку и чавкала мёртвыми листьями. Перед мысленным взглядом мелькали то девчонка, то отец, то какие-то берсерки, то Андрей, который кутает во что-то тёплое свои куклы. Всё, чем была наполнена её жизнь. Как бы, издеваясь над собой, она включила самую грустную песню и смотрела в беспросветную серость плоского неба. И опять думала. Песня закончилась, и Аня вновь увидела перед собой знакомую лавочку. Под лавочкой лежала собака, а на ней сидела та же девушка в синем пальто, теперь уже абсолютно трезвая, но, похоже, с дикой головной болью. Обхватив голову руками, она мерно раскачивалась, и даже собака смотрела на неё сочувственно. Когда Аня осторожно взяла девушку за руку и потянула её в сторону ближайшего кафе, та взглянула на неё почти невидящим взглядом, но покорно пошла. А Аня запоздало поняла, что её сердце наконец-то определилось. Девушку было очень жаль. В душном полумраке кафе Аня выбрала круглый столик под блекло-светлым прямоугольником полуподвального окошка. Сумеречный утренний свет падал из него на чёрные волосы почти неподвижной девушки, как иней. А она, кажется, не видела ни его, ни кафе, спрятав лицо в сложенных лодочкой руках. Вскоре принесли заказанный кофе с вазочкой печенья. Глядя на него, Аня вспомнила, что он стоит денег и полезла проверять карманы. О деньгах она забывала постоянно. Может быть, потому что её отец слишком много о них помнил. С облегчением нащупав какую-то мелочь, Аня удивлённо поглядела на два билета и буклет с яркими пальмами, со вздохом переложила их в другой карман и тут заметила, что девушка наконец-то очнулась и смотрит на неё уже осмысленным взглядом, по капельке прихлёбывая кофе. – Зачем ты его так... всё сразу? – неловко начала Аня. – Теперь же отходняк... – А его и было немного. Да и мне уже всё равно, – как-то без выражения ответила она между двумя глотками кофе. Несмотря на это, её лицо постепенно светлело, боль из зрачков уходила куда-то глубже. – Ты ведь не пробовала псиос, – утвердительно сказала она. Аня всё же осторожно кивнула в ответ, грызя печенье и внимательно глядя на свою новую знакомую. «Лаура пила кофе, оттопырив пальчик. Маркиз, не отрываясь, смотрел ей в глаза...» – откуда взялся пальчик, она сама не знала. Но Лаура пила бы именно так. – И ты не знаешь, как это – жить, когда погубил человека, – Лаура растаяла белой дымкой вместе со всеми своими пальчиками. – Ты убила кого-то? – перейдя на полушёпот, спросила Аня. – Нет, – всё так же спокойно отвечала девушка. – Именно погубила. А это гораздо хуже. И тут её спокойствие лопнуло, как перетянутая струна, по лицу потекли слёзы, чашка со звоном стукнулась о край блюдца, а девушка опять попыталась закрыться от мира ладонями, но Аня перехватила их, разводя в стороны, и заглянула в заплаканные глаза: – Расскажи мне всё. Пожалуйста. – Зачем?.. – Я не знаю. Девушка опустила взгляд. Ещё раз глотнула кофе. Руки всё ещё заметно дрожали, но голос снова обретал твёрдость: – Ты знаешь о шнырах? – Немного. – Я тоже раньше знала совсем немного. В тот вечер мне дали совсем немного псиоса и бросили на Киевской, под мостом. То есть пришла в себя я именно там. И было там очень уж тоскливо и одиноко, но не было смысла что-то менять. Моя нормальная жизнь закончилась. Прежние друзья – кто ушёл, кто предал... Может быть, кого-то обидела сама, чтобы теперь они не были слишком близки. И тут сверху послышались звуки гитары. Он сидел выше меня, на опоре моста, и играл что-то невероятно грустное, и одновременно трогающее за душу. Как потом узнала – это была мелодия из «Лунной сонаты» Бетховена. Но тогда он показался мне каким-то ангелом, слетевшим с небес. Его пепельные кудри просвечивались луной, лицо было странно одухотворено, даже глаза блестели как-то по-особенному. Разве что крылья были невидимы, но это было не очень важно. Он заметил меня и посадил рядом с собой. Потом мы долго гуляли. Потом были встречи... Он оказался шныром. Хорошим шныром, но при этом неисправимым романтиком. Рассказывал мне то про ШНыр, то про каких-то философов, то про прииски, где они ищут закладки. Он так трогательно заботился обо мне, что я уже ни о чём не жалела. Ни про утраченную семью и друзей, ни о глупых поручениях, которые получала от Белдо, ни о ночах, когда мы бродили по московским улицам без цели и без толка. Платон сочинял для меня стихи и дарил по очереди все звёзды. Сначала находил название какой-нибудь новой звезды или созвездия, а когда мы его находили, забредая для этого во всё более тёмные переулки – дарил. А потом он однажды попросил разделить с ним псиос. Он сказал, что псиос постепенно убивает меня. Я же смеялась ему в ответ, потому что была совсем не против умереть вот так, когда он рядом. Тогда он стал говорить, что будет очень несчастен без меня, и я должна пожалеть его. Я же говорила, что хочу, чтобы это случилось быстрее именно потому, что мне его жаль. Расставания нельзя затягивать. И тогда он попросил просто попробовать, чтобы узнать, каково это. И я согласилась. Девушка немного помолчала. Допила кофе. Со звоном поставила чашку на блюдце и тихо-тихо продолжила: – С тех пор прошло уже больше двух месяцев. И он изменился за это время так сильно, что, глядя на наше фото тех самых первых дней, я не могу его узнать. То есть внешне он, конечно, тот же, но это... не он. Как будто, в нём открыли какой-то краник, из которого по капле вытекает его душа. То главное внутри него, что я увидела в ту ночь, на мосту. Его осталось так мало, что я уже с трудом ловлю порой отблески прежнего света в его взгляде, робкие попытки улыбнуться. Но сложно улыбаться, когда в тебе уже нет радости. Тогда остаётся смех, но не улыбка. Теперь я только жду той самой смерти, которой он раньше так боялся. Надеюсь, что она придёт не слишком поздно, и он ещё сможет остановиться... – А если он не остановится? – Тогда он сначала перестанет быть шныром. Потом человеком. Предаст тех, кто ему когда-то был дорог. И сейчас уже сложно что-то изменить. Я вру ему постоянно. Пробовала менять адреса, но он меня находил. Скрывала, сколько я получила псиоса, чтобы ему меньше доставалось... ирония жизни, это ведь была его причина, которая тоже не помогла. Сейчас смирилась. Просто живу. Памятью и надеждой. Один раз даже зашла в храм. Поставила за него свечку. И каждый раз так больно смотреть в его глаза. Зная, что раньше здесь был человек, а теперь он медленно уходит. – Но ведь это же было его решение! Да и вообще... почему бы тебе просто не прогнать его, если всё так плохо? – Не всё в жизни решается просто. Аня, не отрываясь, смотрела на девушку, а девушка – в окно, хотя там не было ничего, кроме бледного света и теней от проходящих мимо людей. – Я не могу его прогнать, – наконец сказала она. – Он подарил мне счастье. Тебе, наверное, сейчас этого не понять, этого не поймёшь, пока не полюбишь. Целых три недели счастья – это безумно много. Я знаю очень много людей, у которых не наберётся даже трёх дней. – За всю их жизнь? Не может быть! Мы всё время то счастливы, то несчастны. Каждую секунду. Девушка грустно улыбнулась: – Счастливая ты, если так. Но чаще всё гораздо проще: удовольствие, боль, скука, страсть... – А что тогда для тебя счастье? На что оно похоже? – Даже не знаю, как объяснить, – девушка опять в нерешительности замолчала, но Аня смотрела на неё с таким искренним интересом, что она всё же ответила: – Ну... это, когда очень дорогой тебе человек рядом. И тоже счастлив. – Счастье – такая огромная штука, что не помещается в одном человеке – им надо делиться? Девушка в ответ только кивнула. И опять улыбнулась. Уже второй раз. – Поэтому эгоисты и не могут быть счастливы, – пробормотала Аня, уже не глядя на девушку напротив, а нашаривая в карманах ручку: – Это надо записать! Хотя слова и не подходят маркизу... Но ведь мне тогда можно идти вешаться, потому что я ужасная эгоистка, а значит никогда не буду счастлива! А вот эти уже слова вполне подходят Лауре! На салфетке вместо слов почему-то появилась Лаура с томным взглядом и короткими ножками. Девушка напротив Ани тихонько встала. – Уже уходишь? – не глядя, спросила Аня. – Да, спасибо за кофе. Мне уже намного лучше... Но почему-то она всё ещё не уходила. Аня подняла на неё вопросительный взгляд. Лаура уже обзавелась огромной синей шляпой, а её ресницы выросли до размера средних зубных щёточек. Девушка легко коснулась её руки: – Можно тебя попросить о ещё одной вещи? – Попробуй, – Аня не спешила раздавать обещания. Папины коллеги научили. – Если ты когда-нибудь потом попадёшь в ШНыр или встретишь шныров, передай Платону, чтобы он за мной не грустил. И самое главное. Он говорил, что у него в ШНыре есть лучший друг. Попроси у него прощения. За всё. Только я не знаю, кто это. И, наверное, уже не успею узнать... – Погоди-погоди! Какие шныры? Я же никогда в жизни к ним не попаду! – А ты разве состоишь в каком-то из фортов? Или в тебе живёт эль? – девушка с прищуром взглянула на Аню. – Нет, но... – Аня закусила губу, не зная, как объяснить такую очевидную вещь, что она даже не укладывалась в слова. – Это же глупо. Папа говорил, что они занимаются тем, что помогают совершенно чужим людям. Просто так. Жертвуют собой для других. Я никогда не буду делать такие бессмысленные вещи! И даже нет смысла общаться с такими людьми! Да они... просто фанатики! – Аня задохнулась от возмущения, не зная, что ещё такого сказать, но заметила, что девушка в ответ уже просто хихикает: – А сейчас ты чем занималась по-твоему? Помогала совершенно чужому незнакомому человеку просто так. Из тебя вышла бы отличная шнырка, – девушка легко коснулась её волос. – Запомнишь? Шныры. Лучший друг Платона. Скажи ему, что мне очень жаль. И что Платон его любил. Я это чувствовала. – А теперь что ли не любит? Почему ты всё время говоришь в прошедшем времени? – Наверное, всё ещё любит. Хотя и как-то иначе. – Сложно это всё... Не могу тебе обещать такого. – А они не рыжие? Волосы? – внезапно спросила девушка. – В первый раз вижу столько веснушек не у рыжих... – Разве что на солнце немного, – улыбнулась в ответ Аня. – Как бы там ни сложилось – будь счастливой, – почти прошептала девушка, и, не оборачиваясь, пошла к выходу из кафе. Аня ещё немного помедлила, вложила Лауру на салфетке тоже в счёт (ведь деньги плюс улыбка намного веселее, чем просто деньги), а потом вышла вслед за девушкой в туманный парк. Странно, что она даже не спросила её имени. Просто два человека. Просто встреча и прощание... Дорожки по-прежнему были практически пусты, под ногами глухо чавкала грязь, но тучи начали расходиться. Огромные серые массы тумана пришли в движение, выпуская на свободу неяркие лучи осеннего солнца. И её тоска, как будто, прорвалась лучами света. Хотелось плакать и смеяться одновременно. Или делать что-то сумбурное. Но обязательно что-то делать, что-то изменить. Хотя бы на час, на минуту, но прожить эту минуту иначе. Аня опять порылась в карманах. Денег практически нет. Провода от плеера оплели яркие листья тропических пальм. Аня глядела на эти пальмы, и видела отца. Его суровую морщинку над бровями, тонкие пальцы, светлые глаза. Плеер полетел в ближайшую урну под боевой клич «Нет наркотикам!» Голуби посмотрели на неё осуждающе, но не взлетели. Мокрые лапки тянули к земле. Потом она, конечно, передумает, но это будет потом. Папа купит ей новый, ещё более крутой плеер, может, как раз на этой самой Мальте... Стоп. На Мальте?! В этот момент Аня поняла, что идёт домой. Быстро идёт. И даже перебирает в уме список необходимых вещей. А справа – тепло-тепло, но не потому что там сердце. Сердца не валяются в правых карманах куртки... Она опять нащупала рукой два плотных бумажных прямоугольника и один мягкий. Да, пальмы, пожалуй, уже помялись. Но это неважно. А что важно? Завтра они с отцом будут рядом. Ведь кто ещё ей может быть дорог? Аня оглянулась вокруг. Рядом всё ещё трусила рыжая собака, покинув родную лавку. Пришлось потратить последнюю мелочь на ещё один пирожок в киоске у ворот парка. Собака нагло дала себя подкупить, и оставила её наедине с осенними мыслями. Так вот. Завтра она уже будет с отцом, и они попытаются сделать друг друга чуть более счастливыми. Ну, она попытается. Если завтра опять не пойдёт дождь. Ведь в этом, кажется, и состоит счастье?