Знак Бесконечность

When all is said and done And dead, does he love you The way that I do? Breathing in lightning, Tonight's for fighting: I feel the hurt so physical... © Eve 6, «Think Twice»

***

А если вдруг накроет волна такого отчаяния, что он попросту не сумеет стать героем? Тем напыщенным белым рыцарем с отрубленной головой дракона в залатанном мешке, про которого менестрели заранее слагают два варианта песен: лживо-пафосные (в случае его победы) и остросатирические (в случае победы чудища; такие сочинительства обычно отправляются прямиком в репертуар придворных шутов). Кровавое небо, ухабистые мостовые… Его однажды везли на допрос в рубленом гелендвагене солдаты с эсэсовскими нашивками на рукавах. Он привычно отшучивался, пока не получил прикладом по затылку. И было-то всё ради толпы грязных бестолковых инопланетян. Таковыми они казались ему довольно продолжительное время. Пока не ассимилировали его окончательно в нечто, способное сострадать, мечтать, любить… «Люди, – верилось ему когда-то, – немногим лучше нас». Война не оставляла времени на любезности, подчиняя себе всех и каждого, уравновешивая добро и зло и полностью размывая эти зыбкие понятия. Кому как не великому Доктору было знать, что несёт в себе любимая дочь Ареса, какова её истинная суть?! Возможно, по той же причине, которой руководствуется большинство испытавших на себе его злосчастные козни, Доктор всячески отвергал насилие, в то же время подсознательно стремясь ввязаться в новую, более сокрушительную, битву. Он помнил, как расстался с Донной и как блуждал в одиночестве, стараясь заглушить внезапно ставшую хронической тягу к обыкновенной землянке. Нет, необыкновенной. Роза перевернула его мир вверх тормашками, изгнав ратного беса, опалённого сгоревшими солнцами Галлифрея, заставив вытравить из памяти бывшего воина искусство боя, разучить его держать в руках оружие. Работая часовыми небес, он и его боевые товарищи верили, что отечество стоит принесённых ему жертв. Маленькая мисс Тайлер… ей одной удалось снести нерушимый барьер, воздвигнутый за годы скитаний и лишений. Он проклинал её за это. И благословлял. Когда по Земле расползлась нацистская эпидемия, в зареве кровопролитий он и узрел своё спасение. Он почуял боль, как жандармская ищейка, пущенная по следу убегавшего преступника. Боль… единственное чувство, способное составить конкуренцию любви, могущее её либо уравновесить, либо вовсе устранить, превратив в ненависть. Только на сей раз ненависть должна была быть направлена не на отдельно взятое существо, а на целый фашистский организм. Он пытался удесятерить боль, встретиться с ней лицом к лицу, как давнишний приятель или враг, или любовник… но вместо этого вновь наткнулся на желчный юмор рехнувшейся Вселенной в виде надоедливого бессмертного капитана. Джек Харкнесс и стал тем напоминанием, которое не сгустило краски, а, наоборот, сподвигло его бороться дальше если не за своё утраченное счастье, так за благоденствие расы, к которой принадлежала виновница его тоски. Где же теперь его непревзойдённый соратник, получивший божественный дар благодаря сиюминутному желанию Злого Волка; человек, который не может умереть, обречённый на бесконечное путешествие вдоль дороги, устланной трупами ушедших, павших, покинутых? Харкнессу, к счастью, не суждено было вспомнить большинство их общих проделок и подвигов. Доктор мастерски умел заметать следы. Пусть даже иногда ему и чудилось, будто Джек вместе с бессмертием приобрёл устойчивость к телепатии и гипнотическому внушению, всегда оставался реткон – незаменимый спутник противоречивых обстоятельств. В двадцатом веке, как и в пятьдесят первом, препарат сослужил галлифрейцу хорошую службу – капитан абсолютно ничего не помнил. Или искусно притворялся. Добыть бы сейчас хотя бы одну спасительную пилюлю и погрузиться во мрак – без сновидений, без галлюцинаций, без лицемерного шёпота внутреннего полководца, подначивающего его вступить в игру…

***

История на миг застыла окаменевшим изваянием, воздух лишь изредка подрагивал, словно желе, протыкаемое вилкой ради развлечения. Троица, преградившая выход, презрительно щурилась в ожидании наступления. Их разделяли какие-то дюймы, но даже при самом благоприятном раскладе Доктор никак не смог бы успеть подобраться к Розе настолько, чтобы вызвать первый огонь атаки на себя. Крупномасштабные войны сейчас казались сущей мелочью по сравнению с тем сражением, которое происходило во взбудораженном разуме галлифрейца. Насколько девушка была осведомлена насчёт сложившейся ситуации, он понятия не имел. Осознавала ли она, что вокруг чернеющим дымом копошился записной ад, или приняла его недавнюю оговорку за пафосную метафору? «Ключи», – пронеслось в голове, и он предпринял неудачную попытку подобрать обронённую связку, когда театральный жест рыжего близнеца тут же урезонил начатое было спасение. – Но-но-но! – двойник менторски вскинул указательный палец и протянул ладонь к неподвижной фигуре в свадебном наряде. – Роза, детка, советую тебе хорошенько подумать, прежде чем строить поспешные выводы. – Пошёл к чёрту, – выплюнула в ответ блондинка, – мета-хренов-кризис! Троица зашлась в безудержном хохоте, причём так, что котомордый явно подавился слюной и, закашлявшись, прохрипел: «Она… агх… она не знает… гх… ой, умора!» – Не знаю что? – Роза вопросительно покосилась на Доктора; тот, в свою очередь, скорчил унылую гримасу, перехватив взгляд обеспокоенной поддельной Джеки. – Понятно, у вас тут слёт заговорщиков. Так вот, можете вычеркнуть меня из списка участников! – девушка инстинктивно дёрнулась по направлению к двери, но, мгновенно раздумав, обратила взор к матери, – только не говори, что ты Сливин или ещё чего похуже! – Я не пришелец, – примиряюще пискнула миссис Тайлер, – равно, как и не твоя мать, – закончила она уже басом. Момент – эта вечно вихляющая хитроумная птица, которую нужно ещё суметь изловчиться поймать за хвост – приближался. Миг того откровения, которое Роза должна была постигнуть самостоятельно. В данном случае из Доктора вышел бы самый неподходящий помощник. Крикнуть девушке, раздирая горло, что всё, пережитое ей за последние годы, обернулось сплошным обманом, что в действительности её телесная оболочка – лишь ложная иллюзия, что она самовольно легла под наточенную косу Костлявой, означало потерять Розу навсегда. Возможно, освободить её; но, как завещал Ворон, путём такого неравного обмена, на который Доктор был не способен. Зато он успел отметить, что и его подобие в лице лощёного жениха также не спешило с объяснениями. Клон нервничал, точно фантош с перерезанными нитями, не ведающий, куда приткнуться и по какому сценарию исполнять привычную роль. Два трусливых подлеца – хоть сейчас помещай их совместный портрет в позолоченную рамку и прибивай гвоздями к стене. Да так, чтоб на века, в назидание всем остальным псевдогероям с заячьей душой. На протяжении веков он бегал от смерти – босиком, в мокасинах, сандалиях и кедах, поскальзываясь, теряя равновесие, падая и поднимаясь – и, тем не менее, она настигла его. Бегал он и от любви – утрачивая, бросая, прощаясь и продолжая свой путь – но и тут потерпел полнейшее фиаско. Вопрос был не в том, с какой скоростью ему следовало бы научиться бегать, чтобы не допускать в дальнейшем обидных промахов. Нет. Вопрос сам выступал в роли преследователя, хранящего заведомо известный ответ – сможет ли Доктор убежать от самого себя? – Роза, мне жаль… – он зажмурился, выдохнул и, когда она обернулась на его скорбное обращение, посмотрел ей прямо в глаза. – Мне очень-очень жаль, но ты мертва. И я ничего не могу с этим поделать.

***

Она зажала рот. Но не в испуге, а в глубоком раздумье. Не рассмеялась, не взялась что-то сумбурно доказывать. Похоже, она приняла его сообщение стоически, либо попросту лихорадочно выискивала лазейку, хоть какой-то просвет в лабиринте бессмысленности, опоясавший её живой изгородью библейской мифологии. Доктор её прекрасно понимал; для него терзания девушки являлись давно пройдённым этапом. Впрочем, он искренне верил, что его смышлёная жёлто-розовая землянка обязательно справится – пусть и к тому моменту, когда в нём совсем не останется души. Песчинки незримых часов продолжали ссыпаться сквозь узкий изогнутый жёлоб такой же невидимой стеклянной восьмёрки. Однако разум Доктора, как видно, не торопился покидать насиженное место. Напротив, очаг возгорания, коим являлся висящий на шее ключ, мгновенно потух, и крошечные крупицы золотого света понеслись к источнику иного свечения, изголодавшегося по знанию. Знанию о прожитой и перепрожитой жизни, зачёркнутой и начатой с чистого листа. Ключ Розы поглотил блуждающие огоньки, словно сердце чёрной дыры. Девушка пошатнулась и, обхватив руками собственное горло, будто её душило необъяснимое нечто, упала на колени. Голова полнилась мыслями, словно надуваемый гелием воздушный шарик; перед глазами проносились непонятные и неуловимые обрывочные образы, кадры переключались со скоростью света и, сливаясь с нестройным хором звуков, образовывали единое устье реки под названием «Память». «Ты умрёшь. А я буду жить, – вступил один из голосов, одновременно чуждый и знакомый, – смелый ребёнок, который погибнет в бою так скоро…» «Нет, – ногти до крови вонзились в ладони, – это только начало…» Роза внезапно вспомнила, как однажды, придя домой из школы, обнаружила, что Джеки, без её ведома, устроила глобальную перестановку мебели. Тогда была очередная годовщина смерти отца, и его любимое прожжённое в нескольких местах старое плюшевое кресло отправилось доживать свои дни на балкон без права на реабилитацию. Двенадцатилетняя Роза ужасно переживала, однако Джеки была непреклонна, и девочке ничего не оставалось, как привыкнуть к новому квартирному убранству. Сейчас точно такая же перестановка происходила в её мозгу. Скафандр фальшивой действительности дал трещину, и из недр памяти всплыла длинноусая кошачья морда. Она не могла припомнить, как и где погибала, но среди бесконечных вариаций развязки событий неизменным партнёром в хаотичной пляске смерти являлся говорящий кот-оборотень. – Ты… – прохрипела блондинка, сдвигая брови и всматриваясь в приземистого мужчину, лицо которого, будто по мановению волшебной палочки, тут же обросло мохнатой шерстью. – Силы небесные! – воскликнул перевёртыш, ощупывая подбородок. – Сдаётся мне, я снова забыл побриться! Девушка несколько раз закрыла и открыла рот, стараясь подобрать нужное оскорбление, однако призраки былых ран вырисовались прямо под хинными узорами: перерезанные запястья, глубокая осколочная рана, множественные синяки. Под аккомпанемент бьющегося пичужкой, готового вырваться из груди сердца Роза прошептала: «Только не это… – ей не хватало воздуха, – я и впрямь…» – Роза! – Доктор с силой толкнулся в решётку, стирая костяшки пальцев о щербатые жерди, – тебе плохо? – У её плохого самочувствия есть имя, – двойник также обрёл дар речи и, очевидно, был крайне недоволен тем, что оригинал посмел вмешаться первым. – И это имя – Доктор. Она всё ещё сидела на полу, проводя по вспотевшему лбу ладонью; тем не менее, каким-то чудом ей всё-таки удалось, взглянув на заключённого, умоляюще вымолвить одними губами: «Бежим?» Ему с избытком хватило этой её одной фразы: она поверила, его лондонская Персефона, его персональная богиня, стоящая выше всех даже в зияющей пропасти ада – от такой веры становилось тесно в собственном теле; хотелось лететь, с ней, всё равно куда. – О, мне нравится ход твоих мыслей! – к Доктору вернулось всегдашнее состояние беспредельной лёгкости; теперь, когда пророчество Ворона не сбылось, он точно знал, что делать дальше. Узник подмигнул спутнице и, ухмыльнувшись, полез в карман с целью нащупать привычный стержень звуковой отвёртки. И в этот раз она лежала именно там, где ей и положено было находиться.

***

Sator arepo tenet opera rotas. Sator arepo tenet opera rotas. Igne natura renovatur integra. Igne natura renovatur integra. INRI, INRI, Abracadabra, INRI, INRI. INRI, INRI, INRI, INRI, Abracadabra. INRI, INRI, Abracadabra, INRI, INRI. INRI, INRI, INRI, INRI, Abracadabra. © муз. Игорь Корнелюк, «Тема Воланда, Мастер и Маргарита»

Доктор всегда с благоговением относился к науке, ибо для него она была проста и понятна. Религиозные же компоненты его нынешнего положения никак не хотели спаиваться в единую цепочку. Например, он не мог уразуметь, почему низкорослый субъект превратился в кота, Джеки заговорила басом, долговязый священник сбросил мантию и стал походить на клетчатого паяца, а рыжеволосый антипод, за исключением волос, ничуть не поменял обличья. Должно было быть ещё что-то, нечто важное, особенное – то, что имело непосредственное отношение к биографии его спутницы. Или только к её чувствам… Однако время для раздумий закончилось с щелчком открытого затвора. Этот же звук послужил печальным приговором и для самой Розы: близнец воспринял его не как предостережение, а как вызов и покушение на собственное безоблачное счастье. Он подлетел к клетке и, прижав спиной не раскрытую до конца дверь, вскрикнул: «Хватай её!» Возможно, у клетчатого со слухом дела обстояли получше, ибо он также проявил дьявольскую быстроту реакции, мгновенно оказавшись подле Розы и, не дав девушке опомниться, потянул её в сторону выхода. Где-то на полпути взгляд блондинки лёг на бесхозный ломик, валяющийся застывшей вздыбленной коброй. Свободной рукой она схватила кованый предмет и огрела похитителя по затылку. До кота, должно быть, наконец дошло, что дело попахивает хорошей дракой; набрав полные лёгкие воздуха, он истошно завопил: «Наших бьют!» – и, выпустив когти, тут же бросился в гущу сражения. Успев нечаянно полоснуть Розу, зверюга тут же обнаружила, что кто-то крепко сжал её загривок и оттащил к ближайшему углу. Джеки, несмотря на внешнюю хрупкость, проявила дюжую мощь штангиста, приподняв кота за шкирку и вдавливая его короткими ударами в крошащуюся стенку. – Мряу! Я сдаюсь, сдаюсь! – заорал оборотень, пиная воздух задними лапами. – Зачем драться, когда можно договориться? – Ты у меня сейчас договоришься, – продолжая свою атаку, не унималась старшая Тайлер. – Драться, мы, значит, не умеем, только убивать и научились! – Одно слово – Иуда, – кот харкнул кровью и беззубо заулыбался, обнаруживая за спиной обидчика подоспевшего оклемавшегося товарища. – Фагот, держи предателя! Схватка распалась на два отдельных поединка: в то время как Иуда в обличии Джеки отбивался от сплочённого дуэта демонов, у камеры происходил такой же неравный бой. Доктор, просунув руки между прутьями, схватил самозванца под мышки. Тот, в свою очередь, железной хваткой удерживал визжащую Розу. Девушка извивалась змеёй, царапалась и кусалась, пока не была послана грубым рывком скользить вдоль грязных плит. Двойник, отвесив противнику прямой хук в челюсть, ослабил галстук. – Ты не выберешь его, – одышливо прорычал клон и, скорчившись, полез под сорочку: в районе лопаток настойчиво выискивали себе путь наружу спрятанные крылья. – Но я уже дважды его не выбрала, в третий раз уж точно не ошибусь! – Роза кинулась на мужчину, однако Доктор на долю секунды успел опередить её, сбивая соперника с ног и усаживаясь на него сверху. Казалось, в каждый тумак, которым он угощал врага, Доктор вкладывал всё накопившееся раздражение, всю злость, всю ненависть… к самому себе. Будто крушил кривое зеркало. – О, как ты горишь! Горишь! Видишь это, Доктор?! – противник явно над ним потешался. – Освободи себя, обнажи свою тёмную сущность! Ну же, убей меня! – рецепторы контроля собственной агрессии сдались, заманивая галлифрейца в дебри невыносимого желания незамедлительно исполнить просьбу мнимого мученика. Так вот какое оно – противостояние Добра и Зла?! Безоружное Зло лежит, распластавшись, и призывает смерть, покуда всепобеждающее Добро раскрашивает физиономию пострадавшего, готовясь вот-вот его придушить. За кого он сражался: как, в своё время, крестоносцы за праведную веру, или же за себя… или против себя? Кто-то мягко коснулся его плеча. – Ты не сделаешь этого, Доктор… Роза… С каким ужасом, должно быть, она за ними наблюдала, какое недоверие выражал её заворожённый взгляд! Но он ведь не хотел причинять ей боль, только не ей! Забыв, что девушка, пусть и закалённая столькими битвами, прошедшая жестокую школу потерь, всегда оставалась тем самым островком отдохновения, куда путь насилию был заказан, Доктор устыдился. Сейчас он был ничем не лучше своего адского двойника. Бурлящая ярость схлынула. Доктор посмотрел на поверженного мужчину и отпустил лацканы его измятого пиджака. Бойня в дальнем углу лаборатории не прекращалась, но галлифрейцу уже было всё равно, кто из бесов одержит верх, – пора было возвращаться домой. Если только этот дом где-нибудь существовал… Он поднялся и, виновато потупившись, протянул спутнице всё ещё дрожащую руку. Столько возможностей выказать ей свою любовь – и все Доктор заключил в одно касание… – Как в треклятой мыльной опере, – пробубнил соперник откуда-то снизу; впрочем, дуэт неотрывно глядящих друг на друга мужчины и женщины уже начинал растворяться в том молчаливом танце, в котором третьему партнёру не было уготовано и кромки паркета. Выброшенный в пустующий партер, близнец, тем не менее, не допускал и мысли о белом флаге и всей прочей дребедени, сопутствующей счастливой развязке. Цель была слишком близка, слишком привычна и слишком… им любима. – Доктор! Берегись! – мгновение, показавшееся вечностью, прокуковало над самым ухом короткими выстрелами. Доктор краем глаза успел заметить искажённое страданием личико возлюбленной – бедная девочка, она же скоро привыкнет к разочарованиям, и ничем потом в ней эту пакость не истребишь. Правило боя категорически запрещает поворачиваться к противнику спиной. Но тут уже ничего не попишешь: Доктор знал, чем может обернуться такая оплошность, и всё равно позволил ей свершиться. Над головой прошуршали огромные иссиня-чёрные крылья. Комната тонула в багровеющих пятнах беспамятства, сквозь которые пробивался сноп абсолютно потустороннего излучения. – Я не хочу уходить, – чуть слышно прошептал галлифреец, подавляя нервный смешок: как можно умереть, когда ты и так давным-давно покойник?! Однако тело, несогласно отозвавшись на шёпот, рухнуло, отяжелевшей массой подпирая то ли пол, то ли потолок. Внутри что-то захрустело, и, почти бессознательно, исторгаемая Доктором энергия полетела к ближайшему живому куполу – спрятаться, схорониться под ним до поры до времени: излюбленная техника его вида. Но если несколько секунд назад и существовал обширный выбор вместилищ, сосудов и кладовых, то теперь в лаборатории остались двое: сражённый девятисотлетний герой и навеки закупоренный в свои тридцать три выходец из Иудеи, озадаченно принимающий в себя диковинное горячее свечение.

***

Когда Доктор вынырнул из омута забвения, над ним, склонившись, сидел потрёпанного вида незнакомец – точно каменный истукан, по безумной прихоти ваятеля покрытый сверкающей позолотой. Он услужливо помог галлифрейцу приподняться и, когда раненый дёрнулся в его руках, исподлобья осматривая спасителя, быстро затараторил, стараясь предотвратить истерику: «Тихо-тихо. Я Дже… Иу… Я Джуд». – Ты был в теле Джеки! – Доктор сплюнул, обнаруживая под ногами неровные мазки крови. – Ошибаешься. Я был ею, пока в том была необходимость. Пока в ней нуждалась Роза… – Роза! – сознание мгновенно приобрело прежнюю ясность, а скошенная горизонталь поверхности вернулась в прежнее ровное положение. Доктор спешно соображал и сквозь горечь от поражения и странную, неутихающую агонию в области груди силился не рассмеяться над серьёзным мужчиной в совершенно несерьёзном розовом платье. – Кто… – Свита Воланда. И твой двойник – демон Азазелло. Похоже, они направились в его чертог. Но туда, к сожалению, не добраться обычными путями… – А кто сказал, что мы ищем лёгких путей? – Доктор взвихрил чёлку, мельком разочарованно отмечая, что незавершённая регенерация ничуть не добавила волосам рыжины. – Для таких случаев у меня имеется кое-что повеселее бесовских крыльев!

***

Донна ненавидела рай. Порой она подозревала, что древние летописцы нарочно выписывали свои талмуды так путано, чтобы ни один из верующих не догадался, какая скука их на самом деле ожидает после смерти. Ад – вот где было настоящее веселье. Думать так ей позволяла особая «ноубловская» логика: до отправления Доктора в преисподнюю девушке приходилось заниматься рутинными секретарскими делами – исполняй, выполняй, подчиняйся. Но сейчас, когда крыша унылой небесной канцелярии дала течь, события приняли совершенно иной оборот – страшный, и от этого казавшийся Донне насыщенным, объёмистым и полным. Возможно, дело было в самом пришельце: видишь Доктора – жди беды. Но ведь любое бедствие рядом с неугомонным тощим марсианином превращалось в подлинное приключение! Об этом ей поведал добрый десяток его бывших спутников, деликатно подчёркивая, что Марс, в сущности, необитаем, а Доктор когда-то был довольно-таки упитанным мужчиной. Донна саркастически фыркнула, вспомнив, как тот любезно предоставил ей свой пиджак, едва способный налезть на мышонка. Хотя сейчас, переминаясь с ноги на ногу у домика с синими ставнями, обдуваемого почти со всех сторон ветрами, женщина не отказалась бы и от узкой полоски жакета. Домишко встретил их глухими проёмами окон и запертой дверью. Даже нарядный фасад и цветущие повсюду розы не могли избавить двух нежданных гостий от тревожных дум. Пока Сара Джейн, достав звуковую отвёртку, замаскированную под губную помаду, исследовала зданьице на предмет чего-то тёмного и зловещего, мисс Ноубл нетерпеливо ждала, с натугой удерживая в объятиях скользкое осьминожье щупальце, стараясь не думать о том, что совсем недавно оно принадлежало погибшему красавцу. Все эти перемены не сулили ничего хорошего приспособившимся к здешней вечной жизни занудам. В планы Донны, напротив, не входило привыкание к годам утомительной неоплачиваемой работы. Если, как выразилась её напарница, они трансформировались в нечто новое – «ходячих мертвецов» – то следовало обернуть ситуацию в свою пользу: например, выйти замуж и нарожать детей – маленьких медноволосых зомбочат или вроде того. Сара Джейн, наконец, завершила свои приготовления и, отперев скрипучую дверь, впустила их обеих внутрь. – Господи, как здесь… – замерла на пороге Донна. – Знаю: огромно, масштабно, размашисто! – горделиво откликнулась подруга. – …Грязно, – заключила Донна. – Ну и где кухня? О, какая причудливая игра пыли, какой умопомрачительный танец паучков на нитях паутины! Ты говорила, что сама наводила тут уборку? Что ж, твои старания не прошли даром… Сара Джейн смутилась, однако виду не подала: в словесной борьбе «лучшей секретарше из Чизвика» не было равных, а сознательно подстёгивать её к этому девушке не хотелось – дом действительно изрядно запустел: шёлковые обои свисали облезлой кожицей, светильники моргали, будто в третьесортном фильме ужасов, а перекрытия трещали и ухали, намекая, что были бы не прочь куда-нибудь прилечь. – Кухня где-то там… – неопределённо взмахнув рукой, Сара Джейн отправилась на поиски швабры или веника, тем самым обозначая границы действий каждой из женщин: с ужином Донне никто помогать явно не собирался. – Твоё замечание так и пышет конкретикой и глубиной, – оставшись наедине с обрубком попахивающей плоти и семенящими членистоногими, рыжеволосая гостья наобум свернула в первый попавшийся коридор только затем, чтобы уткнуться грудью в дышащую на ладан обугленную печь. – Нет, ну они просто издеваются! Ещё скажите, что разжечь это чудовище можно только огненным плевком дракона, – она с грохотом выронила тяжкий груз и заорала прямо в осевший потолок: «Золушки давно вымерли, ты в курсе?» – Я тебя не слышу! – уведомил потолок голосом Сары Джейн. – Я говорю, что если ты уже нашла метлу, можешь седлать её и живо лететь сюда! Кажется, нас ждёт небольшой пожар! Едкий белый дым уже заволок изрядную часть помещений, когда мисс Смит добралась до заходящейся в болезненном кашле подруги. Донна упрямо сидела у входа, любовно сжимая лоснящееся щупальце. На кухне царил бедлам, печь ходила ходуном, попеременно оглушая воздух то серной отрыжкой, то утробным животным рыком. – Я ничего не делала, – с нажимом на местоимение прокомментировала происходящее неудавшаяся повариха. – На этот раз я тебе верю, – за шумом печи едва можно было различить навязчивый высокочастотный трезвон, но Саре Джейн это всё-таки удалось. Ей доводилось слышать его уже неоднократно – самый прекрасный звук во вселенной. – Мы переносимся! – Как это? – Донна, недоумённо уставившись на собеседницу, крепче прижала к груди протухающий деликатес. – Куда? – Полагаю, ТАРДИС лучше знает, где ей следует находиться. – Только не говори… – Донна нацепила на лицо маску жертвы несправедливости, задним числом соображая, кто за всем этим стоит. – Домик с синими ставнями… Ха! Можно было и раньше догадаться! – Вот именно! – восторженность Сары Джейн явно шла вразрез с интересами напарницы. – В эту самую минуту – ты чувствуешь? – нас уносит… – Туда, где поесть нам так и не удастся, – закончила за неё Донна, пряча под напускным раздражением тихую радость сердца, так долго жаждавшего приключений.

***

Учёным свойственно ошибаться. Если кто-то из них когда-то авторитетно заявлял, что Земля – идеальный гироскоп, то он, безусловно, промахнулся в своих расчётах. Возможно, дело было в чрезмерной гордыне, а может, в недостатке сведений. Оказалось, что человеческую расу нельзя снабдить, как школьника, портфелем, забитым под завязку печатными знаниями, которые тот вряд ли будет использовать в повседневной жизни – разве что жалкую их толику; но всё же наличие таких знаний являлось залогом укоренившихся представлений и более-менее спокойной будущности их обладателя. Даже спустя сто лет после раскола Луны, планета продолжала кричать. Не видя, но чувствуя свой новый повреждённый облик, Земля всё больше погружалась в холод отчаяния и равнодушия, отдаляясь как от Солнца, так и от кучки выживших людей, пятым коленом родившихся в почти безжизненной пустыне материков. Щурясь на тучную массу блуждающих в заиндевевшем небе астероидов, один из представителей грядущего поколения, заново изучал историю человечества: словно прохаживаясь кистью по древним, засыпанным песком окаменелостям, он жалел, что хрупкость останков не позволит ловким рукам археолога свободно к ним прикоснуться. Джек Харкнесс плотнее закутался в обветшалое пальто и в который раз приплюсовал десяток болей к десяткам прожитых лет. Давно наступил апрель, однако разросшаяся к югу длинная снежная шапка ничем не выдавала, что под ногами путешественника должен был находиться изрезанный берег Средиземноморья. От вида окружавшего его уныния, капитан выругался, осознав, что его и без того продолжительная пешая прогулка могла изрядно затянуться – пока он добирался до пункта назначения, штаб европейского Агентства Времени, скорее всего, попросту замёрз и сгинул под многослойными юбками сугробов. Его научная братия, жившая впроголодь, трудившаяся во благо цивилизации, исчезла, как и торчвудская команда, не оставив после себя никаких следов. Он опять остался один. Столько раз умирая и возвращаясь с того света, собирая себя по осколкам, пробив дыру в панцире времени, Харкнесс мог похвастаться разве что умением идти вперёд. Только теперь впереди, убаюканная сказками о бессмертном скитальце, засыпала снежная пустошь. И ни души, ни движения, ни звука… – Вечность – тяжкое бремя, капитан, – переливчатый мужской голос с лёгким загадочным акцентом захрустел на морозе вместе с подступающими шагами неизвестного в небрежно накинутой чёрной овечьей шкуре. – Дар – несомненно. Тем не менее, дар страшный, не каждому приходящийся по нутру. – Пограничная стража юга? Вы синьор Адольфо? – Харкнесс вытянулся, готовясь к ожидаемому приветствию, однако такового не последовало. Вместо этого незнакомец устало покачал головой. – Скорее, синьор Корвино. Хотя это, в сущности, не имеет никакого значения. – Вы следили за мной? – Джек невольно отступил назад, досадуя на свою неосторожность: двадцать второй век получил славу рассадника каннибализма. Погибать под чьими-то гнилыми зубами и вновь прорастать в чужом желудке ему хотелось меньше всего. Синьор Корвино тихонько хохотнул. – Куда делась твоя былая бравада, мальчик? Доктору нужен воин, а не дрожащая кошка в подтяжках! – Я не… – Харкнесс скосил взгляд на сереющие лохмотья: в данный момент он выглядел именно так, каким его и описал длинноволосый собеседник. – Вы знаете Доктора?! – Пожалуй… – мужчина на мгновение задумался. – Каждое из его лиц, – в его словах не было и грамма самодовольства, – любое из воплощений… всё, вплоть до быстротечных эфемерных желаний. Знаю и абсолютно не понимаю… – Добро пожаловать на борт корабля непосвящённых, – Харкнесс рефлекторно скривил ухмылку. – …Но головоломка поддастся, если внедрить в неё ранее не участвующий элемент, – казалось, человек в лохматой овчине пропустил ремарку мимо ушей. – Я повышаю тебя в звании, капитан. Да будет так! – Меня, что ли?! И кто же снабдил вас такими полномочиями? – тело пронзила мучительная, давящая боль; по десятибалльной шкале она безоговорочно тянула на целых двенадцать. Явь распадалась на кусочки. Никто и пальцем не пошевельнул – просто ментально вторгся под кожу и стал выковыривать саму душу острым заточенным скальпелем. – Что вы дела… – Пора уже перестать говорить «вы» и начать говорить «мы», – наставляющее произнёс Корвино. – А мы отправляемся туда, где без нас игра никак не сможет нормально завершиться. Кто-то беззастенчиво мухлюет…