Настоящие мама и папа

      Оливеру очень нравилось на старой барже. Каждый уголок и вещица были особенными, и мальчик готов был поклясться чем угодно, что не видел их раньше. Здесь было пыльно, грязно и холодно — это Оливер тоже заметил, но не сразу. Он долго бродил по просыревшим от дождя комнатам и коридорам с деревянными стенами и осматривал всё с удивлением; ни в детском доме, ни на улице он подобного не встречал. Рита медленно шла вслед за парнишкой и бубнила себе под нос, что Доджеру и ребятам такой гость определённо не понравится.       Оливер был совсем крошкой шести лет отроду. Рита нашла его в одной из подворотен, умирающего от голода и холода, но не плачущего в отличие от других детей. Он просто сидел на картонке, промокший до нитки после вечернего ливня, и явно был обижен чем-то. Сердце девушки дрогнуло, и с большими усилиями она всё-таки смогла уговорить мальчика пойти за ней. Оливер не давался, его и так уже изрядно потрепала улица, ещё и тётка какая-то за собой тащит. В детдом, наверное, думал Оливер, хмуро глядя в лицо миловидной брюнетки. Он не хотел обратно, там его, кроме трёх братцев и сестрёнки, больше никто не любил. Их забрали в семьи, а его почему-то никак не хотели брать. Оливер думал почему, может, он ростом не вышел… или лицом? В голове-то у мальца порядок был. Добрый, воспитанный, честный… Ну как такого не взять? Бери не хочу.       Оливер всегда боялся смотреть незнакомцам в глаза. Воспитательницы в детдоме злыми были, да и люди на улице особой добротой не отличались; он два дня на улице полуживым сидел на грязной картонке, а заметила его только вот эта тётка. У Риты же глаза были добрые, улыбчивые; столько в них нежности было, что Оливер чуть не расплакался. Так смотреть может только мама, думал он, сильнее сжимая руку Риты своей ладошкой. Но мальчик знал, что эта добрая тётя не может быть его мамой. Если судить по рассказам старшего брата, мама у них была рыжая-рыжая, точно солнце, и глаза у неё были зелёные-зелёные, как летняя травка, которую Оливер только из окна видел, да на картинках в старых книжках. А тётя была совсем не такой; волосы тёмные, глаза тёмные… Ну уж точно не солнышко и не травка!       Зато у Риты, как назвалась тётя, было доброе-доброе сердце. Когда снова начался ливень, она подхватила малыша на руки и, крепко прижимая к себе, побежала в сторону причала. Оливер не видел дороги и не знал, куда они бегут, но он верил, что тётя не сделает ему плохо. Он спрятался под её плащом, всем телом прижимаясь к груди, где сердце готово было вырваться; Рита беспокоилась, чтобы малыш не заболел воспалением лёгких. Нет у них денег лечить его, а она так не хотела смерти этого милого существа.       Уже на барже она вздохнула с облегчением: ребят дома не было. Она тихонько посадила почти не промокшего Оливера на одну из раскладушек и принялась закутывать его в старый плед. Мальчик скромно улыбался новой знакомой и совсем тихо сказал ей спасибо, на что Рита не ответила, только крепко-крепко обняла его, сдерживая непонятно от чего наступившие слёзы. Единственным её огорчением было отсутствие хоть какой-то еды. У мальчика громко урчало в животе, но он не жаловался и ничего не просил, только гулял по барже, с восхищением осматривая новый дом.       Рита улыбалась, наблюдая за ним. Она давно мечтала о сыне, о семье. Но в таких условиях она уже и думать забыла о всяких глупостях. В первую очередь нужно уметь прокормить себя, а уже потом грезить о большем. Оливер улыбался ей в ответ и смотрел с такой благодарностью и любовью, что словами взрослого подобное передать нельзя, да и ребёнку сложновато будет. Оливер рассказывал Рите о своей прошлой жизни всё, что помнил. Говорил увлечённо и страстно, с горящими глазами, а девушка ловила каждое слово, смеялась и гладила мальчика по волосам.       Первым вернулся Доджер. Весь вымотанный и уставший, он хотел побыстрее завалиться спать, но увидев на руках Риты мальчика, посыпались вопросы. Рита долго спорила с ним, долго убеждала в верности решения оставить его здесь, но всё было напрасно, Доджера было не переубедить. «Додж, он погибнет, если останется на улице», — в очередной раз настаивала девушка, прижимая к себе найдёныша. «Он слишком мелкий, да и уверен я, что плакса. Будет каждую ночь ныть от холода и голода. Нахрен мне такой сосед сдался?». «Язык скоро отсохнет, будешь при детях выражаться. Это тебе не какой-то шкет уличный». «Я не плакса, — вдруг обиженно заявил Оливер, прервав диалог, что уже переходил на повышенные тона. — Я, если хотите, могу днями голодать и ни разу не заныть. Сами вы нытик». «А малец-то умеет за себя постоять. Рит, ты где такого откапала? — сказал Доджер с неким удивлением и подмигнул подруге. — Точно плакать не будешь? А то с такими тряпками у меня разговор короткий». Оливер уверенно кивнул и даже хотел чем-нибудь поклясться, но его снова прервал уже спокойный голос Доджера: «Ладно, малец, если так, то оставайся. Лишняя пара ног и рук не помешает».       Дальше устоявшийся покой нарушали другие жильцы старой баржи. Всем понравился храбрый малыш: и Тито, который получил нового помощника; и Фрэнсису, нашедшему себе собеседника; и Эйнштейну, которому пригляделся способный к обучению парень; и старине Фейгину малыш понравился. Единственным условием было, что Рита сама должна кормить его, раз притащила. Девушка лишь кивнула, не желая снова вступать в разборки.       Поздней ночью, когда все уже укладывались по раскладушкам, Рита решила серьёзно поговорить с Доджером по поводу нового жильца, которого уже с первых минут знакомства считала родным. Но её задерживал Оливер, который никак не хотел ложиться спать, а время поджимало. В конце концов малыш, вымотанный за день, уснул, и девушка поспешила подняться на крышу, где её ненаглядный любовался ночным небом, мучаясь от бессонницы. Рита вздохнула, стоя за спиной Доджера и боясь подойти. «Рит, а ты когда-нибудь замечала, что звёзды сияют ярче этих грёбаных огней города?» — спросил Доджер в пустоту, не оборачиваясь. Девушка молчала; не затем она пришла. «Доджер, — начала брюнетка, обнимая парня со спины, — я хотела спросить тебя… Я не справлюсь одна с Оливером, может, ты хотел бы стать для него отцом?»       Ответа не последовало, и девушка, горько усмехнувшись, отстранилась и спустилась вниз. В комнате царила тишина, согревающая и манящая уснуть. Рита даже мысленно поблагодарила Эйнштейна за этот маленький подарок, ведь он ещё тот любитель нарушать тишину храпом. Девушка легла рядом с Оливером, отдав мальчику всё одеяло. Из состояния дрёмы её вывел скрип полов и приближающиеся шаги. «Я постараюсь, Рит», — услышала она голос Доджера и почувствовала поцелуй в щёку. В ту же минуту девушка со спокойной душой уснула.

***

      Оливеру очень нравилось в большом доме Дженни, куда она его пригласила на обед, пожалев худенького мальчика, спасшего, можно сказать, ей жизнь. Девочка казалась Оливеру очень милой и гостеприимной, эдаким нежным цветочком посреди грязи и смрада шумного Нью-Йорка. Ещё Дженни была очень красивой: дорогая одежда, туфельки и яркие голубые глаза, прямо как у Эмили, младшей сестры Оливера.       Девочка постоянно безбоязненно держала нового друга за руку, показывая каждый уголок огромного дома. Мальчику даже подумалось, что у Дженни ему нравится больше, чем на старой барже, но мысли он эти дурацкие отгонял; Рита неминуемо обиделась бы, узнав, что ему не нравится жить рядом с причалом в их общем доме.       Родители у Дженни тоже были премилыми людьми, добрыми, заботливыми, как Рита и Доджер, как дядя Тито и другие жители баржи. Мама Дженни прекрасно готовила и участливо расспрашивала гостя обо всём. Узнав, что он сирота и живёт чуть ли не на улице, женщина спросила, хочет ли Оливер остаться с ними и стать братом для Дженни. Оливеру эта идея сначала понравилась; он хотел бы жить в тепле, быть сытым и одетым, иметь свою комнату, а не грязную старую раскладушку, иметь таких родителей и сестру, учиться в хорошей школе, о которой ему рассказала новая подружка. Он уже хотел ответить согласием, но вдруг вспомнил первую встречу с Ритой, её нежный взгляд, как у самой настоящей мамы, и добрейшее сердце. Вспомнил Доджера и его наказ не быть слабаком и тряпкой. Также он не забыл потёртый учебник физики, по которому его начал учить Эйнштейн; Фрэнсиса, с которым они смотрели по старому телевизору всякие интересные штуки, от которых другие зевали; Тито, благодаря которому мальчик разбирается в электронике не хуже электрика; и, конечно, Фейгина, который читает ему сказки перед сном.       Оливеру вдруг стало до боли в груди стыдно, что он хотел предать свою семью. Ведь даже такие добрые и заботливые люди, как Дженни и её семья вместе с дворецким Уинстоном и тётей Жоржеттой не заменят ему их, может и не идеальных, но к которым Оливер привязался всей своей душой. Он быстро прощается и уходит, обещая встретиться с Дженни завтра. Он бежит домой, где Рита вот уже несколько часов не находит себе места, проклиная себя и этот чёртов день. Говорит себе, что не надо было отпускать малыша одного в город. Доджер успокаивает её, заставляя не расклеиться и не отправляться на поиски, потому что эти «чёртовы ищейки» ищут уже целый день.       Уже через пятнадцать минут Оливер влетает в крепкие объятия Риты и Доджера. «Мам, пап, я больше так не буду, обещаю», — говорит он, по очереди заглядывая им в глаза. Девушка улыбается: впервые за несколько месяцев Оливер назвал их именно так. Она ничего ему не сказала, будто всё так, как должно быть. После этого последовали нравоучения «отца», мальчик слушал его смиренно, понимая, что виноват. А когда вернулись остальные, да ещё и с небольшим «заработком», это была просто вселенская радость для большой компании.

***

      На следующий день Оливер снова встретился с Дженни, как и обещал, прихватив с собой потрёпанный учебник физики, дядю Тито и старый радиоприёмник. С Дженни же пришла её любимая тётя, Жоржетта. Так до вечера они и просидели: Оливер учил Дженни самым простым физическим формулам, а взрослые отрывались под музыку, еле слышную из старого радио.