Оковы

«Это было исконно тщетно и единственно на разгром. Руки горели десятками тонких прямых царапин, тяжесть камнем уперлась под грудью, не позволяя выпрямить спину. Сакура хотела зажмуриться, но не могла: ужас в паутине с неверием и обидой не смел застилать взор, как это было всегда, но вырисовывал картину гораздо чётче, контрастнее. Губы, что с простотой должны были дрогнуть в горькой улыбке, задрожали». Воздух, до мурашек бренчащий смертью, не пропал – его вобрали постройки, впитав в себя тяготящую ауру. Карин шевельнула плечами, стряхивая с себя чувство брызжущей вокруг крови, но и это не помогло. Омерзительное ощущение травило всё то время, которое они шли по заброшенному, выпущенному из памяти целым миром месту. Оно само собой разумеется – делалось дурно немедля, только лишь в голове войском строились картины всяких эпизодов и секретов, что треснувшие стены сберегали в себе на протяжении долгих лет. Даже, точно, и тех, в которых ещё цвели яркие клумбы. Сделав ход во тьму мира клана Учиха, «Цель» сами стали частью месива, случившегося годы назад. Рыжеволосая вся сжалась, словно её сейчас же кто-то изобьёт; Ходзуки, занеся меч на плечо, с несвойственными задумчивостью и смирностью волочился рядом; Джуго вмиг растерял пернатых друзей и угрюмел. Ожидалась буря. С каждым шагом дышать делалось всё тяжче – рыжеволосая даже заругала себя за то, что имеет в своем распоряжении способность чуять всю дрянь, относящуюся к чакре. Глядя на оборотную сторону монеты, девушка радовалась, что к главному поместью сердцещипательного клана надлежало идти в противное направление. Карин не перенесла бы такого давления сталью и состояния, когда даже неодушевлённые камни мерещатся мёртвыми. Было диковинно и пугливо синхронно: если вокруг каменного обнесения с фирменным значком веера на каждые метров шесть цвёл, зеленел и шелестел лес, поднимал волосы торчком ветер, то в этом месте не было ничего, кроме тусклого цвета прямоугольного сооружения с пристройками и коричневых кустов или травы-сорняков. Девушка оглянулась на парней: Джуго производил шаг, скрупулезно его взвешивая, как будто играл в известную детворе игру «пройдись только по чему-то одинаковому»; Суйгецу приотстал, вонзив взгляд в пыльную кремнистую дорогу, по которой, кажется, нехотя волочил ноги. У него не было боготворимой банки воды с трубочкой, а меч, вечно выглядящий на прямых плечах полновесным нечто, теперь на сутулых лишь тянулся по земле, печатая несимпатичный ушам скрежет. Рыжеволосая поморщилась, натянув на нос чуть скатившиеся очки. - Так куда идём? – её вопрос прозвучал в вакуум. Ходзуки с раздражением пробуравил глазами в спине напарницы прореху: её нетерпеливость и голос щекотали его терпение и нервы куда больше, чем жажда завладеть мечом этой твари – Кисаме, или охота прибить рыжеволосую к чёртовой матери. Но. Нельзя. В конечном итоге, его будут собирать по наэлектризованным и жареным кусочкам после рук Саске, утратившего недурного сенсора. Суйгецу мог бы похвалиться своей искусной переносимостью предоставленного образа девушек, у которых на заносчивом лице намарано, кто есть истеричка, стерва и, в общем-то, главная кретинка. Ходзуки не любил таких рыжеголовых выскочек. Джуго поднял взгляд от нацеленного под ногу камня, и тоже, поморгав, уставился прямо на затылок Карин. А потом, немного поразмыслив и пройдясь в обоюдном помалкивании, круто стал: похоже, что-то увидел. В каждом миллиметре местности он норовил разыскать то, что хоть на йоту сходствовало бы под обрисовки владельца Шарингана. Но столько всего одинакового, спутанного… - Мы, кажется, уже пришли. Карин слепо проследила взгляд Джуго. Вместо мизерного здания напротив, выделяющегося среди других лишь отсутствием красно-белого веера, девушка устремила своё внимание на то, что обреталось позади него: над дряхлой, засыпанной ветвями крышей вздымались туманные линии гор и лимонное небо, тянущееся до горизонта. Лишь этот домик без окон заслонял очертания красивого, высясь метко в центре грязным пятном. «Художественно», - подметила девушка, скептически поблагодарив саму себя за то, что сродное восприятие мира налетает достаточно редко. После тюрьмы, после Ибики, у неё вообще всё восприятие как-то скучилось: подумать только, Карин сомневалась в Саске! Она поносила его, она трепала дрожащими белеющими пальцами его фотографию, пока находилась в заключении, изливала слёзы, понимала, что он такой… только один такой. Колебания, посетившие голову всего на четы мгновений, были сметены пургой новых обелений, новых причин, уничтожены метелью привязанности к брюнету, которая, кажется, стала могучее, чем была некогда. Именно поэтому Карин поступает так сейчас. Именно поэтому, потому что сомнений больше нет, потому что для неё Учиха оправдан на всю жизнь, плевать, что он когда-то делал. Даже… убил бы её и впрямь? Рыжеволосая сделала шаг вовнутрь первой – и обмерла, ощутив аромат смертных тайн, концов и резни. *** Ему было семнадцать лет, а он уже наполнился чёрствой решимостью, твёрдой, как кремень. Саске ждал: этому обучил его старший брат, как и умению выдерживать удушающую ненависть, за счёт которой теперь и созидалась вся жизнь младшего Учиха. Нет, Саске не каялся. Никогда. Брюнет протянул руку к повязке на глазах: она была ни к чему, но эскулапам так было, вероятно, проще уживаться с парнем. Саске не видел, но всё равно оставался опасен. И эти кишмя кишащие муравьи в муравейнике, где королев несколько (и даже не три), ещё не уразумели, насколько могли оказаться правы. Учиха уставал от всего: от сплошного топанья по коридору, отдающегося в ушах не глухостью, а звоном; от скрипа кровати в своей и соседних палатах; от духа лилий, стоящих рядом на тумбе – их доставила какая-то медсестра, перетаптывающаяся с ног на ногу. Саске устал спать, но всё равно засыпал, даже не замечая, как это выходит. Саске устал лежать и сидеть, но словно наручниками был прикован к кровати. Он в последнее время отдал свои убеждения и надменность на душевный попятный план. А ещё… Саске устал от нетленной напряжённости Харуно, от её трясущегося голоса и от личных мыслей, когда Сакура оказывалась рядом. Брюнет прекословил сам себе: тщась изолироваться от вторжения бывшей сокомандницы с тем, чтобы она не изуродовала всё им замышленное, Учиха всё равно тянулся к ней – из-за пытливости, скорее всего. Ему истинно было занятно, чего девушка намеревалась достичь, исцеляя его ночами, когда все спят. И одним «хочу» она отвязалась свыше меры элементарно. Интерес пропал так же неожиданно, как и показался. Так отчего-то выходило неизменно: Учиха будто делал шаги в стороны, но оставался на месте неподвижным, как каменное изваяние. Он мог переживать полную тягость, охватывающую его, но так и не смог понять, которых она масштабов. Раздражает. Его передёргивали эти неприятные ощущения – желчь, когда розововолосая сыскивалась вблизи, в паре метров, и удушающее любопытство, стоило ей хлопнуть дверью со стороны коридора… …Когда брюнет услышал голос Узумаки, зовущий пройтись, а потом свидетельство неведения Наруто, его сердце отчаянно заколотилось. Знакомое чувство яростной радости захлестнуло – Саске с воздушностью нашёл брешь в дружбе бывших напарников, насел, открыв огромную кровавую рану. Жаль, что изведать мимику этих двоих не удалось. Саске хотел открыть глаза непомерно – увидеть лица, всё вокруг, что свершало звуки; это вожделение изумляло его самого, и Учиха только стеснял зубы, чтобы не завыть от своей беспомощности. В отдельном смысле он и впрямь чувствовал себя слабым, беспомощным. Когда в дверь осмотрительно и ритмично постучали, он, как всегда случалось, не отреагировал. Когда та лаконично неприятно скрипнула, тихо прошуршав по полу, когда раздались мягкие скорые шаги, Учиха понял, что пришла Карин. Она стала лишь в каком-то метре от кровати; девушка, незнающая, куда же девать взмокшие руки, убрала их за спину, скрепив пальцы в замочек, вцепившись ногтями в прозрачно-белую кожу. Нервы. Это всё шибанные нервы. Она, вернее всего, боялась. Мало того, что новость для Саске послышится удручающе, воспримется им опасно, так ещё и сама рыжеволосая уповала сыскать в себе силы узнать, почему… Почему так тогда случилось? Отчего в его глазах ни на единую секунду не промчалось сомнение, сострадание, отчего она, Карин, в мгновение ока оказалась не нужна? И как ей теперь быть, выступая по тонкой нити, когда бездна по бокам: как оно, жизнь без тяг Саске; как оно, существование в его тенях и порывах? В горле рыжеволосой пересохло – рядом с ним, в штилевом «наедине», так происходило часто, но девушка не была бы бывшей тюремщицей, если бы не умела хоронить свои тревоги и мысли, искусно очерчивая себя раскрепощённой, смелой, дерзкой… С самого детства Карин не могла понять, какая она есть на самом деле. - Саске… - она откашлялась, выворачивая из глотки хрипло-каркающие звуки. Каждую секунду девушку ударяло то в жар, то в холод: сомнения, мысли тучами распирали голову, и Карин сильно ущипнула правую руку, чтобы прийти в себя хоть на миг. Не подсобило. Рыжеволосая перескочила с ноги на ногу, стремясь рассредоточить хаос в конкретные слова; девушка посмотрела на Учиха искоса, с прищуром. Да, Саске и впрямь умел ждать столько, сколько было потребно. Он лежал к ней спиной, но Карин внятно видела, как правая рука брюнета со смесью нетерпения и исступления мёртво сжала белые простыни. Только по мелким, почти неприметным движениям у участницы «Цели» возникали предположения, что же в данный момент чувствует парень. Хотя даже догадки могли оказаться столь бессмысленны, что их отметать не было резона – с Учиха невыполнимо было сплотить смятение или необдуманность. - Саске! – Карин собралась, но говорить вдруг стало неприютно: от брюнета клубами дыхнула нежданная настороженность, наполняющая атмосферу аурой не светлее, чем была в одном из многочисленных тайников клана Учиха. По спине девушки снова проскочил устрашенный озноб. Та же смерть… Та же сила, что будто глодает изнутри – рыжеволосая запомнила эти ощущения на всю оставшуюся жизнь, потому что это было, наверное, самое жуткое, что можно было испытать человеку. Нет, шиноби. Попробовавши выскользнуть из давления мощи Саске, Карин сосредоточилась на том же, на что устремил своё ценное внимание парень. За дверью кто-то был. Не так, чтобы просто проходил мимо – этот «кто-то» вполне целенаправленно стоял напротив входа в палату. Подозрение подтвердилось: в дверь громко постучали, поспешно, сбивчиво. Стук миновал быстро, а в коридоре возлегло безмолвие – посетитель, кажется, дожидался отклика лежачего пациента. Саске обернулся и чудно нахмурил тонкие брови – как-то брезгливо-удивлённо разом. Брюнет махнул головой в сторону Карин и кивнул один раз – девушка, швырнув на него недоумённый взгляд, отошла к тумбочке и сложила руки на груди, с раздутым интересом рассматривая высохший букет в вазе. Белый – цвет, который рыжеволосая ненавидела больше всего – сейчас запруживал всё вокруг: и стены, и потолок, и дверь… Он как будто сковывал движения; казалось, уймища пар чужих глаз смотрит сквозь это бельмо, анализирует каждое движение. Девушка поёжилась – от этих иллюзий было трудно освободиться с самого детства. Быть может, именно потому она оказалась в чёрной тюрьме тёмным стражем порядка. Лилии снежно-грязного цвета высохли – имей Карин слух хоть чуточку получше, то она, наверное, смогла бы расслышать, как хрустят лепестки и листья погибающих растений. Тонкий запах увил всю комнату, а только девушка подошла к тумбе – вовлёк в свой аромат и её, притянув пахучим и мягким духом. Может, белый и был тем цветом, который Карин не любила, к которому у неё с почти что младенчества была необычная антипатия – он слепил глаза и раздражал, - однако лилии оказались ароматными и приятными. Хоть и мёртвыми. Засохшие лилии – к неприятностям, вроде бы. Любопытство загубило всю казовую незаинтересованность – рыжеволосая с остервенением вслушалась к своим ощущениям, силясь разобрать, кого же доставило попутным с ней ветром. Чакра за дверью казалась знакомой, даже очень. Эта удивительная нежность наряду с категоричностью, бурлящая жизнь. Она, вылечившая смертельную рану, отпустившая Карин от душащей в горле крови… Обладатель этой чакры плакал из-за Саске Учиха. Она не заметила, как задержала дыхание – только когда воздух вошёл со свистом обратно в лёгкие, рыжеволосая содрогнулась, бросив на парня опасливый взгляд. Неужели? Как такое вообще возможно? Если бы не редкая удача, то было бы то, что планировалось ещё тогда, в бурю противоречий и быстрых действий. - Входи, - показалось, или даже в голосе хозяина потухшего Шарингана сумела промелькнуть нотка злорадного веселья? Или… предвкушения? «Что за бред», - хладнокровно отдёрнула себя девушка. Карин неосознанным движением поправила не съехавшие с носа очки, в упор направив взор на открывающуюся дверь. В глубине души отчего-то она молила, чтобы её ощущения оказались неправильными. Карин забыла на мгновение, что в чакре она не ошибается никогда. Та самая. Та самая шиноби, которая, глотая бесконечные слёзы, лечила её, Карин, от смертельной раны. От Саске.