Дороже жизни

Глава 1 Трава пахнет гарью. Едкий, горячий запах режет ноздри, немилосердно дерет горло, и хрупкая, черноволосая девушка сгибается, скрючиваясь на земле, хватаясь за бока, кашляя, выворачиваясь наизнанку от боли, хрипя и хватая ртом ставший вдруг таким драгоценным воздух. Перед глазами расходятся черные круги – один за другим, как волны от упавшего камешка на стоячей воде. Тяжесть… в легких… словно в них насыпают бетонную пыль, и она разбухает там, напитывается жидкостями, каменеет, заполняет собой все внутреннее пространство и давит на ребра, распирает грудную клетку. Рукия не успевает подумать: как жаль, что все поворачивается именно так. Или не хочет об этом думать. Или не верит, будто это и есть ее смерть. Героическая, такая, какой и подобает быть у настоящего бога смерти. Смерть в бою. Рукия думает о другом. Если, конечно, можно назвать мыслями обрывки, вспышки, множество воспоминаний, свистящие в затуманенном болью сознании. …Вот они с Ренджи совсем маленькие, носятся по забытым богом улицам Руконгая. В лицо бьет холодный, остро пахнущий пылью и ностальгией осенний ветер… …«Ренджи, Ренджи, смотри радуга!»… …Холодное равнодушие проходящего мимо брата… …Ей мягко, даже несколько по-отцовски улыбается ее бывший лейтенант… …«Берешь зомпакто в правую руку, и не сгибая локтя бьешь, сильно бьешь. Давай, пробуй!»… …До боли в груди знакомая фигура, с ужасным чужеродным «лицом» бросается на нее. Одно короткое — «Спасибо!» И звук хлещущей крови из разорванной плоти, закладывает ей уши, а в груди – адская смесь из ужаса, паники и непонимания… …«Ичиго болван!» Воспоминания мелькают одно за другим, но Рукия не осознает этого. Не цепляясь ни за одно из них. Потому что не желает сдаваться. Всего лишь проткнутый бог. Всего лишь боль. Каждый вдох – как поворот ржавой железки в груди, каждый выдох – как горячий толчок крови, бьющий сквозь ткань косоде. Может быть задето легкое. Может перебито ребро. А может, чужеродное лезвие просто глубоко оцарапало кожу. Нужно верить в лучшее, да что там, просто верить! Потому что она не может умереть сейчас. Никак не может. У Ичиго день рождения через неделю, ему исполняется шестнадцать, а Рукия еще не купила подарок… Это очень важно, правда? Именно сейчас. Нельзя умереть, не купив другу подарок, потому что он должен узнать, какой сильной… какой невыносимой… горькой… безнадежной любовью она любит его. В ее планах никогда не было раскрыться ему, она видела всю степень его привязанности к очаровательной, рыжеволосой девушки, не хотела создавать ему еще проблем… у него их было слишком много. Но все же, она не умрет, пока он об этом не узнает, это было бы слишком не честно по отношению к нему и к ней, к ним обоим! Рукия приподняла голову, чувствуя, как с краешка разбитой губы струится кровь. Это хорошо, что она еще чувствует такие мелочи. Значит, она еще жива. Значит, есть смысл напрягать мышцы, которые уже пронизывает смертельный холодок, и вытаскивать из-под неповоротливого, ставшего вдруг чужим и вдесятеро отяжелевшим тела ослабевшую руку. В боку горячо-горячо, как в печке. Лихорадочный жар распространяется по груди, бежит мурашками, какими-то огненными жучками-скарабеями, а ноги леденеют. И пальцы рук кажутся холодными и слабыми, вязкими, как кисель. Сквозь круги перед глазами, сквозь сумасшедшее мельтешение воспоминаний проступает темная, истоптанная трава, от которой невыносимо пахнет гарью. Чужой реяцу. И кровью. Каждая травинка выжигается в мозгу, и Рукия отчаянно хватается за это зрелище. Не закрывать глаз. Не отпускать острые, изломанные стебли. Терпеть. Терпеть. Терпеть. Вдалеке слышатся металлический звук столкновения двух зомпакто, чьи-то крики и непрекращающиеся взрывы. Идет война, все сражаются не на жизнь, а на смерть. Но в этой сумашедшей неразберихи, царившей на поле боя, было не ясно, кто в ней введет. Уставшей девушке кажется, прошла вечность. Но на самом деле – несколько мгновений. Чужие шаги отдаются в голове глухим топаньем: топ, топ, топ по земле. Черная обувь, с невероятно белыми линиями все ближе, получился очень яркий контраст — туманные, черные, плывущие в какой-то своей собственной, параллельной реальности. Непослушные пальцы скребут по траве, что-то ищут — что-то очень важное. Рукия с трудом вспоминает, что, — слишком сосредоточена на том, чтобы не провалиться в забытье. -Вот и все, сучье отродье шинигами, — произносит голос. Кто-то возвышается над девушкой – трудно вспомнить имя. – Скажи что-нибудь на последок. Острие катаны похоже на яркий сгусток серебра. Девушке всегда нравилось серебро, гораздо больше чем золото. Рукия еще не видит его, только предчувствует его появление в поле зрения. Ее соперник не торопится. А куда ему торопиться? Враг повержен, вокруг не души, в радиусе нескольких километров вокруг – одни деревья (заблагорасудело же ей сражаться не в городе где и происходили основные бои, а в лесу напротив). Наверно, поэтому хруст веток звучит для Рукии настолько нереально. Если бы сейчас, здесь, посреди глухого леса вдруг забили церковные колокола, эффект получился бы один в один. Соперник вскидывает оружие, резко разворачиваясь всем корпусом. Рукия не может такого увидеть — чувствует, как его напряжение выплескивается в ночной воздух, наливается тяжестью. Девушка чувствует на губах странный кисловатый привкус и думает, что это страх. Чужой ли? Свой? Или того существа, которое прячется где-то неподалеку? Она не понимает как, но чувствует чью-то незримую тень. -…Я не умру. — губы едва шевелятся. Медная, горькая кровь расплавленной лавой стекает по подбородку. — Что?! — человек почти подпрыгивает. — Что ты сказала, патаскуха? Снова хруст – и нервный выпад с катаной, наугад. Кто-то есть. Здесь точно кто-то есть! Пальцы вдруг нащупывают знакомый холодный металл рукоятки и обхватывают его. И мышцы сокращаются, наливаясь привычной силой, когда девушка вскидывает руку, и резко поднявшись, не сгибая локтя, бьет прямо по неподвижному сопернику. Только когда катана прошивает чужое сердце, Рукия вспоминает все. Название городка, идущею в нем войну, ее причину… доблестную армию в черных униформах против, орды полу-пустых — в белоснежных одеяниях. Яркий образ гарганты, неудачное падения вдалеке от поля боя, встреча с врагом, изматывающая битва и неясный силуэт… силуэт самого дорогого человека в ее жизни… И пустынную дорогу. И окропленный кровью песок. И множество гнилых, причудливо-изогнутых деревьев. -Я не умру, — выдыхает девушка под удар о землю подломленного тела. Чернота застилает глаза, сознания уносится вдаль, на губах горькая усмешка… «Не смогла» Глаза закрываются, и ей кажется что уже навсегда. Тихо как во сне бегут минуты. Вокруг странная тишина, давящая на барабанные перепонки, нет даже ветра, даже слабую пародию на него. И вот наконец выждав приличное время, из тени деревьев выходит мужская фигура. Яркие голубые волосы тут же радужным сиянием загораются на солнце. Ему уже порядком надоело просто наблюдать, не вступая в драку. Все это время ему жутко хотелось помочь черноволосой девушке, такое странное для него желание… Он Гриммджоу Джагерджак еще никогда ни о ком не волновался, это чувство для него было в новинку. Для него вообще многое сейчас происходит под девизом «в первый раз». А во всем виновата эта черноволосая шинигами… Увидев ее в первый раз, уже не смог забыть. Ее хрупкий образ, будто кто-то выжил в его веках, он постоянно о ней думал она ему мерещилась, даже во время своих боев (что являлось для него святым и неприкосновенным) это становилось похоже на какое-то безумное наваждения и хуже всего было-то, что она считала его своим врагом, в ее глазах когда она смотрела на него, читалось чистая не скрываемая ненависть, а в самой глубине синих глаз притаился страх, она его до жути боялась. Он страшно мучился, сгорая в собственной огненной гиене… корил себя за то, что два раза чуть не убил ее, и собственный рассудок заодно. Находя слабое подобие оправданий своих действий, он ослаблял раздирающее его на части, чувство вины. В первый раз он толком ее еще не знал, и то чувство возникшее в нем, списал на банальную жажду драки. Во второй раз, чуть ее не убив (он мысленно благословлял Хирако, за то что тогда остановил его), Гриммджоу просто был ослеплен ревностью… да именно ревностью! Он до кровяной рвоты в ребрах ревновал девушку к этому рыжему придурку, она тогда заступилась за этого риоку, она за него действительно беспокоилась в ее глазах плескалась эта сранная любовь…! не к нему, а к этому ублюдку! Это его тогда и добило… Ему хотелось убить его, и не просто убить, а мучительно растерзать, чтобы его кровавые лоскутки были разбросаны по округе. Его мучения были бы бальзамом на его израненное сердце, израненное от чертовой любви кстати! На пару с сожалениями о попытках прикончить любовь всей своей жизни, он жалел и о том когда у него был шанс, он не убил ее собственноручно. В нем мешались противоречия: с одной стороны хотелось прижать к себе ее хрупкую фигурку и никогда не отпускать, быть рядом с ней и заботься, оберегать от всего-всего…, а вот с другой стороны, хотелось рвать ее когтями, вспороть ее нежную плоть, впиться зубами в ее шею и глотать вместе с кровью, всполохи ее жизни, как бы мстя за всю ту боль что он, из-за нее испытывал. Он будто сошел с сума… Именно поэтому позабыв о идущей войне, Айзене, о своем еще не поборотом противнике и вообще об всем на свете, он ринулся туда где едва мелькнула ее реяцу. Использовав сонидо, он быстро оказался там, увидев ее всю израненную от боя, в душе поднялся шквал эмоций. Он сгорал на своем собственном костре, ему казалось будто не девушка изранена, а он сам (причем в десять раз больше), сердце болезненно сжалось, по телу разливался огненный жар, который грозил в любой момент перерасти в настоящею нескончаемую пытку. Но он продолжал просто наблюдать, не смея прерывать ее бой. Он опять противоречил сам себе, ему хотелось чтобы она вышла победителем в этом бою, а еще ему хотелось чтобы она проиграла и умерла, наконец прекратив его огненные пытки. Хотя он прекрасно осознавал, что и так и так не позволит ей погибнуть, ведь вместе с ней погибнет и он. Печальный и замученный Гриммджоу, напоминал костер — удачную имитацию жизни. Единственный инстинкт пожирать все, к чему прикоснется, заменял огню разум. Не мыслящий, не имеющий цели, не живой, он, тем не менее, жил и обращал в пепел сухие поленья. Он не чувствовал боли, он сам ее причинял. Однако стоило плеснуть воды, и с разъяренным шипением вздымались клубы дыма, и болевая агония охватывала раненое чудовище. Интересное, поэтичное сравнение, он бы вовсю расхохотался если бы в сердце не так сильно жгло. Гриммджоу ведь чуть не влез в драку, когда уже понял, что она проиграла. Ему хотелось размазать это ничтожество, которое с ней это сделало, по земле, так чтобы осталась кровавая дорожка, доказательство того что этот падонок когда-то жил. Но она все таки победила, чуть не погибла но победила! Чувство гордости и вожделения за девушку, переполняли сексту, но ее покалеченный вид внушал бешеный страх. Она была вся перемазана собственной кровью, лицо было разбито, поэтому казалось слегка опухшим. С ее пораненного бока, ручейком стекала кровь. Ранения было серьезным. Девушка дышала страшными храпами, в ее горле булькала кровь. Удостоверившись — что вокруг никого нет, он быстро оказался рядом, склонившись над ней, он бережными движениями – боясь причинить ей еще больше боли, приподнял косоде и осмотрел рану. У девушки было проткнуто левое легкое. Джагерджак своим множественным боевым опытом, быстро мог определить рану любой тяжести. С лечением у него было неважно, если не сказать вообще худо. Но он не мог просто наблюдать как медленно, словно сорванный цветок угасает жизнь черноволосой девушки. Его буйный характер, требовал от него каких-либо действий. Сюда бы Орихиме, с ее способностью исцелять любые, даже смертельно опасные раны, но ее здесь не было, она осталась во дворце, под надзором своего зеленоглазого стража. Секста эспада почти совсем отчаялся, помочь хоть чем то девушке, но во вовремя вспомнил про Заэля. Когда все готовились к битве с Сейретеем, Айзен распорядился, чтобы всей эспаде выдали «Клиперы», — это были маленькие фиолетовые пластинки в виде ромбов, которые при наложении на рану быстро, хотя только поверхностно ее заживляли. Новая разработка Заэля. Вытащив один такой «Клипер» синеволосый парень, приложил его к раненому боку девушки. Фиолетовый ромбик с едва заметным шипениям, тут же растворился. Рана прямо на глазах начала затягиваться, остановилось кровотечение, и залечилось проткнутое легкое. Девушка шинигами, даже дышать стала лучше, без предсмертных хрипов. Минуту вглядываясь в ее умиротворенное лицо, Гриммджоу тяжело вздохнул. Ему пора было вернуться на поле боя, и закончить свой поединок, а после помочь загнать в ад оставшихся шинигами. А о ней кто-нибудь позаботиться, тот же самый рыжий болван. Секста сомневался в том что он мертв, дерется сейчас наверное, с кем-нибудь. Чуть попозже он постарается прибить его лично, а пока… Боль сквозила в его глазах, когда он медленно наклонился к девушки, и осторожно, как бы пробуя, коснулся губами ее лба, ощущая нежный, даже скорее невесомый аромат, исходивший от нее, он витал в воздухе, и был таким приятным... От девушки было невозможно оторваться… -Еще встретимся – раздался тихий шепот, тут же заглушаемый внезапно налетевшим ветром. Чернота рассеивается постепенно. Чернота плывет и качается, расцветает перед глазами чернильными кляксами, и Рукия удивленно наблюдает за ней: сколько все-таки во мраке красок... Бок пульсирует болью, так что воспоминания не заставляют себя долго ждать. Она все еще здесь, в непроглядной глуши леса. Лежит на колючей сухой траве. Ветки впиваются в шею — видимо, слишком давно: кожа уже потеряла чувствительность. Рукия проводит рукой по лбу, по слипшимся от пота волосам, по распухшей от ударов скуле и расквашенным в кровь губам. Скребет высохшие на коже дорожки и запекшуюся корку и переводит мутный взгляд на набившиеся под ногти бордовые чешуйки. Приподнимается на локтях. Над лесом встает туманный рассвет. Сколько же она здесь провалялась? Несколько суток или часов? И где... где тот, что шуршал в кустах? Где тот, чьи неосторожные шаги спасли ей жизнь. Еще она помнит чей то тихий шепот, и осторожные прикосновения к своей коже, или это всего лишь был ее сон? Такой реалистичный… а еще тот шепот… голос такой глубокий и приятный… Поначалу Рукия решает, что это ей все приснилось. Но потом, когда ей удается подняться на ноги, зажимая свою рану в боку скомканной в ладони тканью косоде, оказывается… Невероятно… Война похоже закончился, а она все это время провалялась тут. Кругом тишина, больше не слышится никаких боевых звуков: ни взрывов, ни чьих-нибудь криков… кругом тишина. Она сводит ее с сума. Девушка падает на землю, потом снова встает и падает, делает очередную попытку встать, чтобы снова без сил рухнуть на землю. С ней творилось что-то странное, у нее была истерика без слез, она почти никогда не плакала и не собиралась это делать сейчас. Просто глаза защипало как от слез, и сил осталось лишь на нелепые попытки подняться на ноги. Снова падения… сильнее прочих Рукия упала на спину, воздух так и вышибло из легких. Пытаясь отдышаться, она подняла свой мутный взгляд на небо, оно было мутно-серое, глаза продолжали слезиться. Позже, кое-как отряхнув с одежды пыль и землю, едва не проваливаясь в обморочную черноту Рукия, шарит рукой по широким, внутренним карманам своего косоде. Дрожащей рукой достает фляжку с водой и выпивает все до капли. Несколько долгих минут сидит, закрыв глаза: чернильные кляксы все цветут буйным цветом, и в них вкрапляются красные, оранжевые... даже голубые взялись откуда-то... Дорога меж деревьев в город проходит, как во сне. Рукия уже точно знает что чужеродная катана, лишь только глубоко оцарапала кожу. Царапина, не больше. Просто большая кровопотеря. Хотя...Во время боя... Она могла поклясться, что пробито легкое, она чувствовала, как кровь заполняет трахею, льется в пищевод и стекает изо рта. Она, черт побери, готовилась умереть! Может, это было лишь кошмаром? Страшным таким, после которого просыпаешься вся в холодном поту, и реалистичным до жути. Сны имеют несчастье сбываться до того, как приснятся. Иногда ее сны врываются безумные по содержанию осколки прошлого, словно какая-то сила тащит их из страшных, покрытых мраком глубин подсознания. Ей и во сне было больно, только боль была душевная, а сейчас ее разрывала на части физическая. А она все шла, не обращая ни на что внимания. Временами падала, спотыкаясь на прямом месте или же о собственные, ставшие вдруг такими тяжелыми, ноги, но все же упорно поднимается, чтобы продолжить свой путь. Неожиданный всплеск духовной силы, заставляет девушку замереть на месте. Пустые… Ну как же иначе? Такая аппетитная и ослабевшая жертва, легкая добыча даже для самого ничтожного пустого. Девушка медленно поворачивает головку назад, к ней приближалось трое огромных пустых. Рукии от чего-то стало безумно весело. Неужели именно так закончится ее жизнь? Она ослабевшая после битвы, будет сожрана обыкновенными пустыми, не являющимися даже Менос Гранде? Сейчас это правильно, эта горькая усмешка. Словно последняя стадия очищения и возвращение в невинность. Красивого признания, любимому человеку уже не выйдет. Жаль, но что поделать? Нет, сил на то чтобы бороться, нет сил даже на то чтобы сказать что ни будь трогательное перед смертью. Страха нет, есть облегчение и какая-то возвышенная горькая ирония. Нет больше сил, чтобы испугаться или поверить в то что она не умрет. У нее нет… Рукия снова слабо, чуточку горьковато улыбается подступающей к ней смерти. Она уже не о чем не сожалеет. Из ее горло льется какой-то шепот, девушка и сама не понимает что говорит сейчас. Новый взрыв духовной силы, настолько сильной — что ноги у Рукии подгибаются. Ничего уже не понимающая девушка от этого мощного всплеска силы, снова впадает в темные объятья забытья. Они вдруг оказываются такими теплыми и приятными… На уровне сознания проскальзывает мысль, о том — что она снова слышит этот голос… Он успокаивает, говорит что все позади… А она ему просто верит. Конец? Не могу решить. Стоит ли писать проду? Если сюжет кого-нибудь зацепит, скорее всего напишу. Плиз, коменты со своими мнениями!!!!!!!!!!!!!!!