Коронованный наемник

Судорога скрутила тело, и Леголас мучительно изогнулся на полу, ударяясь затылком о холодные плиты. Раз… два… Новая судорога впилась в плоть жесткими пальцами, выворачивая, коверкая, выламывая каждый сустав. Эльф захрипел, бессознательно царапая щербатые кромки плит и обламывая когти. И снова… Он уже не боролся с болью. Он не помнил, когда она настигла его. Мир отодвинулся куда-то за грань, откуда доносились голоса караульных, шаги и чей-то смех. Но его не было в этом обычном, суетливом мире. Он покачивался над пропастью, подвешенный на крюках этой беспощадной муки, как-то странно, отдельно от нее ощущая лишь затылок, ноющий от ударов об пол, да вкус крови во рту. Его никто не звал. Даже Хельга покинула его, распростертого на полу у окна, корчащегося от боли, отрывисто вдыхающего холодный воздух зимнего дня, что лился в полураскрытые ставни. Прежде он ждал облегчения своих мук. Он молился Лучезарной Элберет, он проклинал Хельгу. Но сейчас молитвы сами канули куда-то в бездну истязаемого разума, никаких желаний не осталось в выжженной страданиями душе, только одна мысль, сжавшись в комок, пряталась в уголке рассудка: он не хотел умирать. Только не так, не сейчас, не здесь… А силы все быстрее покидали его, наливая тяжестью тело. Мышцы цепенели, кровь замедляла свой бег. Леголас разомкнул искусанные губы, медленно переводя дыхание. Ну вот… Он и прежде понимал, что это не будет длиться вечно. Боль уйдет, как уходила и прежде. Уйдет, оставляя за собой обессиленную, разбитую оболочку. Каждый мускул до отказа напитывается усталостью, как оброненная в грязь перчатка набухает водой. И каменные плиты пола кажутся мягкими, покорно принимая вес тела. Все… Голова наполнилась мягким шелестом, словно осиновая роща, плещущая на ветру шелком первой листвы, потемнело в глазах. Спать… Спать, не вставая с холодных плит. Спать, упиваясь этой свинцовой тяжестью и отсутствием боли… Жить. Он хочет жить, а не спать… Эта хилая мыслишка, та самая, последняя в глубинах гибнущего рассудка, неожиданно всплыла на поверхность, словно сорвавшись с якоря. Сон обещал отдых, но Леголас вдруг отчетливо понял, что, сомкнув сейчас глаза, уже не проснется. Нет, спать он не будет. И с этой мыслью боль вернулась, словно жаждала наказать дерзкого, что набрался окаянства отвергнуть ее попытку примирения. Она вцепилась в горло, вгрызлась в каждый фибр, разрывая на части, лютуя, неистовствуя, как оголодавший с зимней спячки медведь. Эльф не мог уже хрипеть, он в агонии бился на полу, оставляя на камне влажные следы пота и крови, раздирая рукава об уголки плит. И пришел момент, когда Леголас осознал, что не выдержит больше, когда все тело словно готово было разлететься по полу россыпью пылающих углей. И в этот отчаянный миг боль прекратилась. Она ушла, не угасая, просто исчезла, как задутое порывом ветра пламя свечи. Эльф едва ли осознал это. Он провалился в забытье, не успев понять, что его страдания закончены. Он недвижно лежал на полу. Часы шли, а он все не двигался, словно и вправду забыв вернуться от последнего порога. Но вот сгустились вечерние тени. Комната налилась сумерками, не освещенная ни очагом, ни свечами, и спящий эльф, наконец, глубоко и спокойно вздохнул, расправляя плечи, и открыл глаза. Все было по-прежнему. На высоком потолке лежал зыбкий, полуразмытый контур оконного переплета, прорисованный взошедшей луной. Плед, свешивающийся с широкой кровати, казался в полутьме спящим животным. Где-то недалеко в ночи перекликнулись часовые. Ставень привычно скрипнул, потревоженный порывом ветра. Но все отчего-то было иначе. Леголас чувствовал, что что-то изменилось. Зола в камине до странности резко и пряно пахла горелым деревом, темнота комнаты была удивительно уютна, и лихолесец ощутил, как душу наполняет покой. Он приподнялся на локте и вздрогнул: грудь обожгло пробирающе-неприятное прикосновение. Что это? Принц рванул воротник туники, пошарил под ним, и пальцы тоже ощутили раздражающее покалывание. На шнуре, охватывающем шею, висела изящная мифриловая подвеска с несколькими строками молитвы Элберет, украшенная крохотным изумрудом чистейшего оттенка. Амулет, несколько лет назад подаренный отцом. Леголас очень дорожил этой скромной вещицей. Король всегда был суховат и резок с сыном, хоть принц и не сомневался в отцовской привязанности. Но в тот день Леголас, пришедший к отцу на зов и готовый внимать очередному перечислению своих грехов и несовершенств, был удивлен. Трандуил не метал громов и молний, не сверкал величественно глазами. Несколько минут потолковав о каких-то несущественных материях, он подошел к сыну и вложил ему в ладонь этот амулет. Не слушая благодарностей, рассеянно потрепал принца по волосам и негромко сказал: «Храни тебя Лучезарная, дитя мое. Я не умею быть добрым отцом, увы мне. Но пусть этот пустяк напоминает тебе, что ты – единственная моя отрада и утешение в любых несчастиях». Король более не упоминал о своем подарке, но тот короткий разговор навсегда сохранился в памяти Леголаса. Он не расставался с подвеской никогда, никому не показывал ее, но и в Мории, и в зловещих ущельях Мертвых, и в кровавой мясорубке недавней войны, крохотный кусочек мифрила, разогретый теплом тела, прочно связывал Леголаса с тем дорогим ему днем. И вот сейчас этот сияющий символ отцовской любви равнодушно серебрился в уродливой руке, обжигая когтистые пальцы пронизывающим враждебным холодом. Не веря своим ощущениям, лихолесец сидел на полу, сжав амулет обеими ладонями, а тот яростно впивался в руки хозяина ледяной ненавистью, словно требуя освободить его из недостойных оков. Леголас медленно встал на ноги, все так же сжимая подвеску. Распрямился, прислушиваясь к себе. Он был совсем другим. Слабость и боль последних дней покинули его. Тело наполняла бурлящая, ретивая энергия, мышцы налились прежней силой, голова была ясна. Сердце застучало быстрее – откуда эта позабытая легкость? Неужели, ужасный недуг сам отступает от него? Но отчего же руки все так же омерзительны? Бережно положив амулет на камин, Леголас зажег свечи. Взял шандал со стола и шагнул к стоящим в углу доспехам, по расхожей традиции украшавшим покои для именитых гостей. Его снова пробрала дрожь, как в тот миг, когда Эрвиг протягивал ему серебряный поднос. Но от себя не было смысла прятаться… Подойдя вплотную к доспехам, Леголас поднес шандал к своему лицу и посмотрелся в начищенный нагрудник кирасы… *** Помоги Эру тем, кто в этакую ночь стоит на часах! Сукно плаща поскрипывает, словно береста, осыпая с плеч снежные наметы, ноги окоченели в сапогах, латы обратились ледяными оковами, а небо над головой кажется стылым луженым подносом. Алебардщики давно плюнули на бравый вид и пританцовывали у ворот, протаптывая в снегу причудливые узоры. Тон-Гарт замер в том особом безмолвии, когда всякая живая душа забивается в свой угол и алчно сберегает каждую кроху тепла. Дым из печных труб зыбкими колоннами подпирал небесный свод, истыканный мерцающими звездами, словно мириадами колючих льдинок. - Ма-ть чес-тна-я… Хо-ло-дно…то…как… Сей-час… хотьть… к ба-лр-лрогу в… па…сть… - часовой мерно подскакивал то на одной, то на другой ноге, бубня в заиндевевшие усы. Его собрат, будто сова, нахохлился у самых столбов, а потому оба не сразу заметили бесшумно вынырнувшую из переулка тень. Плясун оступился и едва не упал, вовремя опершись на древко алебарды. Но тень приблизилась к солдатам и приветственно подняла ладонь в черной перчатке: - Доброй ночи, рыцари, - донесся приветливый голос из-под капюшона щегольского плаща, и часовые вытянулись в струну. - Здравы будьте, ваше высочество, - гаркнули в один голос алебардщики, так же слаженно подумав, за каким это Морготом лихолесского принца понесло на ночь глядя на мороз. Но часовые не успели даже обеспокоиться, не по их ли душу пожаловал иноземный военачальник, когда Леголас спокойно кивнул на ворота: - Благоволите отпереть мне, господа. На секунду воцарилось молчание, но старший из алебардщиков, служака тертый и не робкого десятка, тут же отдал честь и отчеканил: - Дозвольте доложить, милорд, превельми опасное время для пешего вояжа. Не прикажете ли подать коня и сопровождать ваше высочество? Но эльф мягко покачал головой, и усмешка облачком пара выскользнула из тени, скрывающей лицо: - Благодарю за истовую службу, рыцарь. Меня ждет отряд в четырех фарлонгах от стен столицы, коня мне также привели. Алебардщик снова вытянулся - Рад служить вашему высочеству. Доброго вам пути. - Благодарю, - так же невозмутимо ответил принц. Солдаты с трудом отперли могучие засовы, тяжко заскрежетавшие замерзшим нутром, с грохотом опустился мост, эльф кивнул второй паре часовых, стремительно скользнул в открывшиеся наружные ворота и быстрым шагом исчез в ночи. - Что за чудаки эти Дивные, - вновь запирая засовы, крякнул старый алебардщик, - охота им в такую стужу куда-то нестись, очертя голову… - Господам виднее, - отрезал второй солдат, доставая что-то из-под плаща, - чем мерзнуть зазря, давай партийку в кости, что ль, сыграем… …Просека синеватой стрелой уходила в темный коридор стволов, кажущийся сейчас бесконечным, словно памятные Леголасу лабиринты гномьих пещер. Только в этой снежной тиши его никто не ждал… Там не было ни отряда, ни коня. Там не было даже свежих следов. Под сапогами поскрипывал снег, плащ прометал широкий след намокшими полами. Он молча шел во тьму, стиснув зубы. Сейчас ни о чем нельзя было думать. Любая мысль, любая попытка разобрать рябящую мозаику своего настоящего грозила… он не знал, чем она грозила. Знал лишь, что сейчас, как никогда, он узнает, сколько душевных сил и самообладания ему отсыпала природа. И кто мог сказать, достанет ли ему этой меры. А потому неразумно было расходовать их понапрасну, напоминая себе, что теперь он… никто. Он не был орком, о нет, он гнал от себя само это слово… Но и эльфом он более не был. Кем же он был? Амулет, подаренный отцом, отверг его. Леголас сам чувствовал, как мифрил с начертанным на нем именем Лучезарной, язвит его ладонь, пытаясь вырваться из плена. Орки никогда не снимали с убитых эльфов талисманы веры, любви и памяти, из каких бы редкостных драгоценностей они ни были б изготовлены. Напитанные душевной силой Квенди, украшения не давались в орочьи руки. И вот теперь его собственный талисман избегал его. Верный гнедой, до последнего пытавшийся сохранить преданность хозяину, более не мог выносить его прикосновений. Этой ночью конь не дал Леголасу даже войти в стойло. Хрипящий от страха скакун взметнулся на дыбы, лишь увидев протянутую хозяином руку, и Леголасу пришлось отступить, чтоб конь не раздробил ему голову, как сделал это с его врагом в ту страшную ночь у хижины Эрвига. Но всего хуже было другое. Леголас мог снести все эти беды, пока сам оставался верен себе и знал, кто он такой. Но, долго и неотрывно глядя на свое отражение в начищенной кирасе, он решил, что бездействие лишь надломит его. А значит, лишь дождаться бы рассвета – и в путь, к развалинам знахарского дома, на поиски таинственной фляги… И тут же ощутил, что вовсе не хочет рассвета. Ночь влекла его в дорогу, прямо сейчас, не откладывая. И тьма, смолой облепившая окна, неожиданно показалась уютной и понятной, словно по-прежнему свисавший с постели меховой плед. Он не стал противиться этому чувству, он устал день за днем противиться самому себе. Он лишь собрал оружие, укрыл капюшоном лицо и вышел из замка. Все кругом было чужим. Эти накрепко запертые двери, наглухо захлопнутые ставни, будто весь мир отгородился от эльфа прочными засовами, недвусмысленно напоминая ему, что он более не принадлежит к этому миру. И это безликое, ревностное отторжение всколыхнуло в Леголасе глухую, едкую злобу, забродившую в душе, как скисшее вино, набухающее пузырящейся пеной. Ну и Моргот с вами… Бойтесь меня, отталкивайте меня… Мне не было нужды в вашей любви прежде – так к чему она мне сейчас? У меня есть свой народ, что никогда не отвергнет меня, никогда не оттолкнет… Шаги сами собой замедлились, и принц остановился, словно скованный холодом. А какой, собственно, народ у него есть? Быть может, он чужой теперь эльфам, если даже отцов подарок, твердый кусок драгоценного металла, умеет ненавидеть его? Но разве оркам он стал теперь своим? Коротко зарычав, Леголас рванул ворот камзола. Нужно было остановиться. Этот позорный, отвратительный недуг изуродовал не лишь его тело, но и разум. Какого Моргота ему становиться оркам «своим»? Да, он стал безобразен, да, тьма теперь ближе ему, чем солнечный свет, но это лишь болезнь тела…Внутри он остался тем же, кем был. Он остался эльфом. Пусть сейчас не время являться в Лихолесье, так как любой королевский отпрыск, сраженный дурной хворью, не должен представать перед глазами подданных. Пусть… Но у него есть его отряд. Эти несгибаемые, непогрешимые пятьдесят лихолесцев, что всегда шли за ним, не оглядываясь. Разве Сарн отвернулся от него? Разве отказался пожать изувеченную руку? Прочь вздорные сомнения. У него есть сейчас цель, и он пойдет к ней пешком, если уж конь ему больше не помощник… …Ночной лес был тих и до странности дружелюбен. Леголас стремительно шагал вперед, не замечая, что давно сошел с тропы. Эльфийские сапоги по-прежнему легко ступали по глубокому снегу, не погружаясь даже по щиколотку. Только тьма теперь не вызывала инстинктивной потребности покрепче сжимать древко лука и настораживать чутье. Она укрывала лихолесца надежным покровом, даря чувство безопасности. Это было всего непонятней, всего непостижимей… Леса Ирин-Таура были весьма зловещим местом в ночное время. В отличие от Лихолесья, здесь водились варги. А уж о новых обитателях княжества и вовсе не хотелось вспоминать. Однако в снежной полутьме был разлит невероятный покой. Тени ветвей, отчеканенные луной, перекрещивались на синеватом снегу чернильными мазками, уханье филина далеко разносилось в стеклянно-стылом воздухе. То была дивная ночь… Леголас не считал часов, он знал, что путь предстоит долгий, а потому шагал вперед, не задумываясь о времени. Его сейчас занимало другое. Сумеет ли он найти хижину? Всего несколько лиг спустя, он почувствовал, как владевшее им смятение отступило, и тягостные мысли уже не было нужды держать в узде. Все беды от бездействия… Чем сидеть взаперти и прятаться от своих несчастий – уж быстрее руки на себя наложить. Идти, идти вперед, и там непременно отыщется выход. Давно ли он сам говорил князю: любая болезнь откуда-то берется и как-то излечивается. Ведь исцелился же неизвестный ему Таргис… А значит выход есть. И если для этого нужно обратиться к Чернокровым… Что ж, у эльфа Леголаса не было бы шансов столковаться с этим племенем. У полу-орка же Леголаса шанс есть. Найти бы только эрвигову флягу, что может открыть ему дорогу к этим так хорошо знакомым ему и, как оказалось, абсолютно загадочным для него существам… Он шел, не останавливаясь, не чувствуя усталости. Лес, казалось, сам вел его за собой, указывая дорогу, коей прежде, сидя на коне, он не замечал. Вот невдалеке черным сгустком затемнел ряд высоких кольев – то была ограда покинутой деревни. Хозяйственно запертые ворота снова всколыхнули в Леголасе испытанное недавно чувство, что мир отгородился от него, но сейчас лихолесец не позволил себе поддаться ему. Это была Лисья Лощина, эльф без труда узнал упитанную лису, примитивно, но старательно и любовно вырезанную на створке. Что ж, значит, путь отмерян неблизкий. Он продвигался вперед быстрее, чем рассчитывал. Все же, лес вел его верной тропой… Осталась позади вторая деревня, и эльф заметил, что чернота ночного неба начинает выцветать. Близилось утро, и это открытие укололо Леголаса беспокойством. Если день будет ясен, как повлияет на него свет солнца? Ему необходимо достичь поляны, где в тот день, сейчас кажущийся таким далеким, его сбросил конь. Верхом этот путь занимал не больше семи часов, но сейчас он идет пешком, и, даже ведомый этим странным, не свойственным ему прежде чутьем, за целую ночь он одолел едва полпути. И тут же лихолесец вспомнил: орки подчас осаждали города неделями. И солнечный свет не заставлял их снимать осаду. Они просто опускали забрала шлемов, защищая лица от прямых лучей. А значит, капюшон плаща позволит ему продолжать путь даже под полуденным сиянием солнца. Эру, и это он… Он, что так любил яркие лучи Анора, блаженно подставлял им лицо на открытых тропах Лихолесья, а в жаркие дни сбрасывал камзол и расшнуровывал тунику. Как часто отец, входя в его покои поздним вечером, касался загорелого плеча холеным пальцем, усмешливо качал головой и ворчал, что ему подбросили вместо родного сына харадского сироту… Леголас встряхнул головой, отбрасывая вздорные мысли. К Морготу, в три тысячи лет смешно предаваться воспоминаниям. Лучше прибавить шагу. Через час-другой должен показаться форт Эртуила, примостившийся у большого болота с непоэтичным, но правдивым названием Зеленая Пасть. Стоило подумать об этом, и за горло снова взяла липкая рука. Еще недавно он влетал в этот форт на коне, радостно встречаемый своими дружинниками, сейчас же пешком крадется окольной тропой, стараясь не попасться на глаза соратникам, которые наверняка давно встревожены его отсутствием. Вероятно, дальнейший путь так и был бы посвящен непрерывной борьбе с этими бесплодными терзаниями, но тут предрассветный ветер заскрипел промерзшими ветвями, словно выпутываясь из косматых сосновых крон. Навстречу лихолесцу полетела мелкая, колючая снежная крупа, принеся с собой терпкий запах пожарища. Леголас замер, втягивая отравленный студеный воздух. Это не лес… все, что могло гореть в чащах Ирин-Таура, густо укрыто снегом. Ветер нес едкую смолистую горечь – так пахнут обуглившиеся бревна, недавно отесанные и еще таящие в сердцевине остатки вязких соков живого дерева. Это форт. И ночь не пульсирует отдаленным грохотом, криками и свистом, что возвещают о бое, и предрассветная тьма покойна и тиха, не озаренная ни единым отблеском горящего где-то огня. А значит, тот бой уже отгремел, и пожары уже отпылали. Но что же с гарнизоном? Считают ли они сейчас павших и сгребают уголья, или же тишина эта – знак того, что форт лежит в руинах, погребя под собой как тех, кому лихолесский принц обещал защиту, так и других, кому он эту защиту поручил? Леголас часто и рвано задышал, чувствуя, как со дна души поднимается отчаянная, больная злоба, сорвался с места и помчался во тьму, туда, откуда несся этот горький смрад. Он мог это предотвратить. Как? Да разве дело в этом? Он как угодно, любой ценой должен был не допустить этого. И что же? Пока здесь кипел кровавый котел, он валялся на полу своих покоев в Тон-Гарте, хрипя от боли и не помня собственного имени. Он должен был быть здесь, он должен был привести подмогу. Он сам руководил возведением фортов – так неужели не придумал бы, как отстоять свое детище? Он бежал сквозь лабиринт стволов, перелетал через груды бурелома, цепляясь плащом за ветки и коряги, остервенело дергая его за собой и оставляя на препятствиях обрывки. Ветер хлестал по лицу, срывая капюшон, снежная дробь секла кожу. Он был так близко к форту и так чудовищно далеко от него… Но вот бор остался позади, и Леголас вылетел на поляну, уже скупо зарозовевшую первыми отблесками зари. Во мрак леса на противоположной стороне уходила ровная тропа. Эльф мчался к ней, не чуя под собою ног, как вдруг новый запах ворвался в дымное дыхание ветра, и лихолесец, словно оступившись, оборвал свой бег. Остановился, переводя дыхание, принюхался. Ему навстречу двигался орк, здесь Леголас никогда бы не ошибся. Но орк был не один – его сопровождал запах звериной шкуры. Стало быть, всадник на варге. Первая мысль была проста и привычна – влезть на дерево, чтоб лишить варга преимущества, затаиться и незамысловато подстрелить обоих. Мгновенно присмотрев корявую сосну у самого края поляны, Леголас уже перехватил, было, поудобнее лук, но тут ему в голову пришла иная идея. Орки в Ирин-Тауре появлялись на его памяти лишь для атак, а значит, этот одинокий наездник почти наверняка участник событий в форте. И он непременно знает, кто послал войска… Прежде у Леголаса был лишь один способ выяснить что-либо у орка, но сейчас… Моргот подери, если уж с ним случилась эта беда, нужно суметь извлечь из нее хоть какую-то пользу… Тенью метнувшись под прикрытие сосновых ветвей, Леголас снял с пальца перстень, с трудом, сдирая кожу, протиснув в него утолщенную болезнью фалангу – перстень тоже неистово жег палец, но в Тон-Гарте снять его сразу не удалось, а на морозе жжение ослабло, и Леголас предпочел примириться с ним, покуда оно не стало нестерпимым. Затем вынул кинжал и срезал у себя несколько прядей, захватив тонкую косу у виска. Чуть оттянул к затылку капюшон, оставляя приоткрытой нижнюю часть лица. Теперь оставалось положиться на удачу и ждать… … Тург спешил. Разгром форта у Зеленой Пасти стал настоящим триумфом. Оставалось лишь мчаться поскорее к вождю и доложить ему о полном успехе своей кампании. Сармагат умел ценить хороших стратегов. Теперь никто, ни одна душа не посмеет назвать Турга дураком или неудачником. Тропа расширялась, и невдалеке уже виден был просвет поляны, когда варг глухо предупреждающе рокотнул. Об опасности он возвещал иначе, а потому Тург не встревожился, лишь поудобней передвинул на поясе ятаган – у поляны мог притаиться хищник. Свирепый скакун орка быстро преодолел последние ярды до поляны, и, без опаски выйдя на открытое пространство, вновь оскалился и утробно заворчал – посреди поляны стояла высокая фигура в глухом плаще. Тург тут же приметил эльфийский лук за плечом незнакомца и с проклятием вскинул арбалет, но одинокий путник примирительно поднял руку, и Чернокровый придержал рычаг: это была благородная, когтистая орочья рука, а не изящная ладонь остроухого заморыша. - Ты кто таков? – рыкнул Тург на Черном наречии, но незнакомец покачал головой и ухмыльнулся, взблескивая сахарно-белыми клыками: - Потише, - отозвался он на вестроне, - после этакого веселья здесь по-нашему гомонить не след. За мной трое Дивных шли, насилу оторвался, да с ними никогда наверняка не бывает. Гляди, как бы стрелу не схлопотать. Орк снова вскинул арбалет, принюхиваясь, но лес был тих, и варг тоже не подавал новых признаков тревоги. - Экий грамотный, вы поглядите, - протянул Тург, переходя, впрочем, на Всеобщий язык, - и чем же ты этак остроухим-то насолил? Но одиночка лишь плотнее завернулся в плащ и самодовольно осклабился: - Им-то? Да уж учудил маленько… А вот ты, чую, погулял тут на славу, - незнакомец не без удовольствия втянул запах пожарища, - много положили? - Да сколько мы их положили-то, недоносков! Раз-два, да и обчелся, - командир победоносно выставил вперед квадратную челюсть, - они мигом сдались, едва пожар завидели! Все побросали огню на прокорм, да наутек! Ха, кабы не Йолаф, едрить его в корягу, ни один бы живым не ушел. Да вечно ему неймется, паскуднику. Со мной долго в солдатики не играют, понял, умник? Сам-то ты кто? Да почто с луком этим поганым расхаживаешь, или справного оружия на тебя мало? Будь Тург более внимателен и прозорлив, он бы неминуемо заметил, как вороненая пряжка на груди незнакомца заходила в такт участившемуся дыханию. Но с виду турговы выпады не произвели на одиночку впечатления. Он снова оскалился в ухмылке и многозначительно щелкнул пальцами по древку лука. - Да что ты, командир! Али не узнал лук тот поганый? А сколько нашего брата через него полегло… Тург нахмурился, уже порядком взбешенный, а насмешник продолжал: - Ты не ерепенься, а лучше скажи, чем вождь мне заплатит за смерть лихолесского кронпринца? Услышав эту похвальбу, Тург хрипло захохотал: - Эвон хватил! Да того кронпринца кто только уж ни убивал. Все, как один, червям на пир пошли, а он жив-живехонек, сукин сын. - А если я все же сумел? – с непередаваемо издевательской интонацией процедил незнакомец, и орк почувствовал, что мерзавца неистово хочется придушить. - А ты сам к Сармагату ступай, герой, - рявкнул он, - да докажи ему, что подох Трандуилов выродок. И ежели хоть на просяное зерно тебе вождь не поверит – сам узнаешь, как он тебя наградит! А наглец сунул руку за борт плаща и вытянул наружу что-то, заблестевшее в мутном полусвете разгоравшегося утра. Тург замер и потрясенно уставился на незнакомца: в когтях покачивалась окровавленная височная коса, обвитая несколькими спутанными золотыми прядями, и этот трофей был продет в тонкий перстень дивной работы с лихолесским гербом и вензелем из двух переплетающихся рун. Нет, орочий командир ничего не смыслил в рунах, но этот вензель украшал еще и древко лука, который носил лишь один эльф… - Что скажешь, командир? – отрубил одиночка, - али принц Леголас мне эти цацки сам подарил? Тург окаменел. Он поспешал к вождю за заслуженной наградой… Но если сейчас к Сармагату пожалует этот зубоскал в плаще, о победе Турга никто и не вспомнит… А мерзавец стоял перед ним, скаля поблескивающие клыки, и невероятный, бесценный трофей все так же покачивался в пальцах. - Где он, - наливаясь бешеной, неудержимой злобой, прорычал Тург, - где труп лихолесца? - О, там, где сейчас нет ни его лука, ни перстня, ни этих вот пижонских кос, - хохотнул одиночка, явно потешаясь. Тург ощутил, как ярость затапливает его, лишая остатков самообладания. Снова… Его снова пытаются выставить олухом… У него опять прямо из-под носа ускользает заслуженная победа. Спешившись, он шагнул вперед. Снежные наметы осыпались с необъятных плеч, и кираса тускло блеснула в разгорающемся румянце зари… …Орк возвышался перед ним, словно утес, увенчанный уродливым горшкообразным шлемом. Похоже, он перегнул палку, насмехаясь над Чернокровым. Леголас рассчитывал, что своей похвальбой насмешит орка – ведь прядь золотистых волос может принадлежать любому эльфу, да и мало ли гербовых перстней изготовлено в Лихолесье? А уж желая показать самонадеянному вруну, кто тут настоящий воин, орк непременно должен был упомянуть битву при Зеленой Пасти. Так поступил бы эльф или человек… Но все пошло наперекос. Орк оказался туповат, доверчив, да к тому же отчаянно гневлив. Немедленно поверив в россказни Леголаса, он и правда, выложил массу бесценных сведений, но похоже, теперь выкрутиться будет непросто… Однако идти на попятный было поздно, и Леголас с независимым видом сунул перстень за пазуху: - Ну, будет. Ты, верно, не на прогулку собрался. Меня тоже время не ждет. - Вон оно что, - Тург шагнул ближе, отмечая, что одиночка, хоть и рослый, могучей статью не блещет, - спешишь подвигом похвастать... А дозволь-ка, я в лицо тебе гляну, чтоб запомнить наперед, о ком байки сыновьям сказывать. Леголас шагнул назад. Моргот… Справиться с орком не задача, но тогда он останется один на один с варгом, а тот настороженно поводит боками, принюхиваясь, всего в нескольких шагах позади своего хозяина. Эти твари невероятно быстры… …Отступил… Трусит, герой берестяной… В груди Турга клокотало жгучее нетерпение. Сейчас же. Немедля. Убить мерзавца ко всем балрогам, забрать трофей – и к вождю. Тогда уж никто, никогда не посмеет… Дзинь!!! Орочий командир так и не понял, что означал холодный блеск, вслед за которым рассвет померк, а куда-то в висок тяжко и гулко ударила заснеженная земля. Последней мыслью его был шлем… Превосходный шлем, что откатился в сторону, прямо к совсем не орочьим фасонным темно-серым сапогам… …Это было до смешного просто. Гигант шагнул Леголасу навстречу, словно не замечая, как в руках того молниеносно возник лук. Он сам напоролся на стрелу, глубоко и жадно пронзившую правый глаз, и грузно осел наземь, только аляповатый шлем с глухим бряканьем покатился по снегу. Но Леголасу было не до павшего противника. Новая стрела уже замерла на оттянутой тетиве, готовясь поразить в прыжке варга… ну же, давай!.. Но зверь не торопился атаковать. Он стоял неподвижно, поблескивая глазами и втягивая воздух влажным носом. Леголас так же безмолвно стоял напротив, неотрывно глядя хищнику в глаза. Вдруг варг слегка оскалил длинные клыки и коротко взрыкнул, лихолесец тут же крепче натянул тетиву, готовый стрелять, но отчего-то все же медлил. Варг неторопливо шагнул вперед и обнюхал лежащее на снегу тело хозяина. Леголас, уже всерьез заинтригованный, следил за зверем, не опуская, впрочем, оружия. А хищник коснулся носом стрелы, потом нагнул лобастую голову к брызгам крови на снегу и вдруг снова гортанно зарычал, взъерошивая густой светло-серый мех на загривке. Леголас отступил еще на шаг назад: быть может даже, ему и не было страшно, но в мозгу гвоздем сидел лишь один вопрос – почему он до сих пор не спустил тетиву? Чего он ждет? Но, похоже, дело решалось секундами. Варг весь подобрался, щетинясь и сверкая глазами, а потом вдруг вскинул морду к светлеющему небу и громко завыл. Это был совсем не волчий вой, так хорошо знакомый Леголасу. В этом пронзительном стенании была своеобразная нота, которую лихолесец, пожалуй, назвал бы человеческой. Он и прежде слыхал, что варги наделены подобием разума, но никогда не рисковал это проверять… А зверь фыркнул, встряхиваясь и разбрасывая тучу серебристых снежинок, а потом медленно двинулся навстречу лихолесцу. Эльф снова туго натянул ослабленную, было, тетиву, направляя наконечник стрелы прямо в шею варга, и хищник опять остановился, отводя назад крупные уши и оскаливая клыки. Леголас ощутил, как его охватывает неистовое, бесшабашное любопытство. А что если он опустит лук? Варг, похоже, не собирается нападать и злится только при виде оружия. В конце концов, не так уж много ему терять… Медленно, плавно эльф опустил древко и тихо снял стрелу с тетивы. Варг так же неспешно приближался, то и дело сопя и предупреждающе взъерошивая загривок. Леголас уже видел, как блестят в серой шерсти искорки снега, а на холке мех влажно слипся. Подойдя вплотную, зверь остановился, пристально и вопрошающе глядя на лихолесца неожиданно осмысленными карими глазами. Медленно вытянул шею, и Леголас едва сдержал невольную дрожь, чувствуя, как шероховатый нос касается его рук, окутывая их теплыми облаками пара. Несколько бесконечно долгих мгновений варг обнюхивал изуродованные пальцы, ткнулся носом в ссадину, оставшуюся от снятого перстня, и Леголас с неожиданной пьянящей радостью заметил, что на коже выступили несколько крохотных капель красной крови. К Мелькору, что бы, где бы ни отражалось – он все еще был эльфом… А варг поднял голову, снова заглядывая Леголасу в глаза, и вдруг тихо опустился на снег у высоких серых сапог…