Коронованный наемник

Сармагат раздумчиво вертел в пальцах длинную белоперую стрелу. Он знал это белое оперение, Лихолесье славилось великолепными, тяжелыми стрелами с отменной закалки наконечниками, приносящими быструю и звонкую смерть. Что за наконечники куют эти лесные ничтожества… Гладкие «голубиные перья» для охоты, острые настолько, что их смертоносное попадание и ощущаешь-то не всегда. Хищные «трилистники», с двумя изогнутыми назад шипами, что не выдрать из плоти, как ни рычи, как ни царапай землю когтями. Беспощадные «волчьи уши», отводящие к древку холодно блестящее плечико, что рассекает плоть узкой раной, непрерывно изрыгающей на кирасу горячие кровавые ручьи… Что говорить, лихолесцы знают толк в стрелах, Моргот бы их побрал. Но эту стрелу Таргис час назад вынул вовсе не из мертвого тела. Он нашел ее в стволе дерева, и светлое древко украшал свернутый лист пергамента, туго обмотанный шелковым шнуром. Любопытно… Осторожно разрезав шнур, Сармагат развернул пергамент, испещренный бороздками от перевязки, но неповрежденный. Эпистола, кто бы мог подумать. Орк разгладил письмо на столе и погрузился в чтение: « Благородный рыцарь Йолаф. Я избрал этот ненадежный способ разыскать вас, ибо от знакомства со мной вы уклоняетесь, несмотря на неоценимую помощь, что оказали ваши воины моему отряду некоторое время назад. И посему, прежде всего, почитаю своим долгом поблагодарить вас и ваших соратников. Однако обстоятельства, что сложились в Ирин-Тауре, вынуждают меня настаивать на личном знакомстве. Я знаю, вы бдительно оберегаете свое уединение, что уже принесло многие беды преданным вам людям. Но полагаю, у вас есть на то веские основания, которые я готов уважать. Мне не нужны никакие ваши тайны, и о моей встрече с вами не узнает ни одна живая душа, если для вас это важно. Но во имя земли, взрастившей вас и ваших предков, во имя людей, не причинивших вам зла, я призываю вас отложить на время знамена вашего противостояния князю. Сюзерены не вечны, уйдет и князь, а земля останется, и сейчас ее дальнейшая судьба лежит на зыбкой чаше весов. Вашего самолюбия достаточно, чтоб перевесила та или иная сторона. Я клянусь, что не стану принуждать вас к союзничеству, или иным образом пытаться повлиять на вас. Я хочу лишь узнать, что известно вам о чудовищных существах, в которых обращаются жертвы Волчьего безумия, об их судьбе, укрытиях, о любых известных вам подробностях. Не стану пространно объясняться, вы осведомлены о творящемся в лесах хаосе намного лучше меня. И, судя по вашим действиям, вы не чужды желания остановить этот набирающий скорость снежный ком. Посему дважды в неделю я буду проверять оставленные мною послания в ожидании вашего ответа. Его следует так же обвить вкруг древка стрелы, кою я узнаю по цвету оперения. Ниже стрелы оставьте на коре дерева зарубки по числу наконечников, что в первую встречу ваши соратники обещали вонзить мне в грудь. Жду вестей от вас, и да пребудет с вами Всеблагая Элберет. Леголас, принц Лихолесский» Дочитав послание, орк усмехнулся. Итак, неугомонный эльф неустанно ищет новые нити. В упорстве ему не откажешь, как, впрочем, и в смекалке. Что ж, не все можно предусмотреть, но Сармагат всегда умел не чиниться меняющимися планами и потому редко бывал захвачен врасплох… Отложив письмо, орк придвинул к себе чернильницу, протянул было руку к стопе пергаментов на столе, но, подумав, перевернул послание принца обратной стороной и умакнул перо в чернила. Однако Сармагат едва успел вывести первые буквы обращения, как в дверь постучали, дробно и часто, как стучат лишь сильно спешащие визитеры. Недовольно поморщившись и оттого приняв еще более мрачный, чем обычно, вид, орк откликнулся: - Кого там балроги несут? Этот ответ, видимо, был на слуху у вассалов Сармагата, поскольку дверь немедля распахнулась, впуская орочьего воина в запыленной кирасе и странного вида шлеме, придававшем ему отталкивающе-гротескный вид. Поклонившись, он стремительно прошагал к столу и протянул Сармагату сложенный и основательно измятый листок: - Господин, тебе от Тугхаша срочная весть. Премного спешил. Вождь выхватил из крючковатых пальцев записку. Право, поистине почтовый день… Разламывая крошащийся воск наспех оттиснутой печати, поднял глаза на посыльного: - На словах что-то велел передать? - Нет, господин, вихрем к караулам вылетел, письмо мне бросил, крикнул: «Сармагату, немедля!», да и был таков. Орк уже торопливо разворачивал записку: Тугхаш не отличался показной властностью и резкие распоряжения отдавал лишь в действительно не терпящих заминки обстоятельствах. Пробежав глазами криво набросанные на клочке несколько слов, Сармагат смял записку, но остался сидеть, так и держа ее в кулаке. - Не может быть, - пробормотал он, - Морготова плешь, когда? Вдруг, словно опомнившись, орк швырнул записку в очаг и рявкнул опешившему посланцу: - Таргиса ко мне! Пошел вон! Караульный опрометью бросился из зала, а Сармагат остановился у огня, глядя куда-то в пустоту… *** Рукава путались в дрожащих руках, шнуры цеплялись за пальцы, сведенные колкой судорогой. Ослепляющая боль раскалывала голову, сжимала тугими тисками лоб, раскаленными бурами ввинчивалась в виски. Дыхание со свистом вгоняло в легкие жар протопленной комнаты, разъедавший их, словно густой дым сырых дров. Кто-то звал его, звал отчаянно, горько, но эльф не узнавал голоса и толком не слышал слов. Разум был до отказа заполнен болью, дышащей, живой, с сытым ворчанием вгрызавшейся в мозг. - Моргот… - Леголас отбросил тунику, сгибаясь вдвое и прижимая к груди ладонь, и тут же очередной вдох рванулся назад надсадным кашлем, снова и снова раздиравшим горло, не давая набрать воздуха. Задыхаясь, эльф мучительно впился ногтями в грудь, оставляя на коже багровые полосы царапин. Чей-то голос снова окликнул его, или этот зов сам родился в мутном осадке, затягивавшем сознание. Ну же, дыши… Лихолесец хрипло и жадно вдохнул, раз, два, и снова кашель сотряс тело, а на простыни брызнула кровь. Отирая губы, Леголас медленно поднялся, шатаясь, подошел к окну. Распахнул ставни, подставляя лицо ледяному рассветному ветру, ворвавшемуся в комнату в вихре мелкого сухого снега и разом охладившему пылающий болью лоб. Дышать стало легче, и лихолесец тяжело оперся о стену, отирая с лица пот. Что происходило? Еще вчера он чувствовал себя почти как обычно, даже ездил в форт. Ломота пальцев стала привычной, как и головная боль, то и дело одолевавшая его в солнечные дни. Но ему ли было привыкать к неудобствам? Всякое случалось за долгие века его жизни, и гноящиеся раны, от которых все тело пылает недолгой, но изнуряющей лихорадкой, и тяжкие сновидения после контузий, когда мелкие огоньки мельтешат во тьме перед глазами, стоит опустить веки. Что за напасть одолела его за одну короткую ночь? Неважно… Нужно собраться с силами… Он должен объехать сегодня оставленные Йолафу послания, любой день может принести новости… Оторвавшись от шершавой стены, эльф вернулся к кровати, морщась, натянул тунику, гадко облепившую влажное от пота тело. Пальцы задержались на шее, дрожа, пробежали от подбородка к плечу, ощупывая что-то… Нет, похоже, показалось… Боль начала отступать, вкрадчиво уползая куда-то вглубь тела, сворачиваясь там сонным клубком, и в голове прояснилось. Леголас тихо перевел дыхание, боясь разбудить неведомую напасть. Все… Так что же это было? Отступило ли оно, или еще вернется? Кто звал его тем странным, беззвучным зовом? Неважно… Он еще подумает об этом… Леголас с грехом пополам надел сапоги и, так и не справившись с ремешками камзола, вышел из комнаты. На его счастье, прямо у лестницы ему встретилась немолодая, чопорного вида служанка. Прогудев что-то о безалаберности господ, она заботливо завязала на лихолесце ремешки, поправила плащ и строго велела надеть капюшон. Спускаясь на все еще подрагивающих ногах по крутым ступеням, Леголас, несмотря на дурноту, невольно улыбался: его корона и три тысячи прожитых лет не помешали пожилой даме отнестись к нему с материнской заботой. Дома тоже были такие слуги… Чего стоила одна Абель, юное лицо которой осветило столько тысяч лун, что она позволяла себе запросто вырвать из августейшей руки государя Трандуила кубок, грозно возвестив, что «тебе, мой мальчик, пора почивать, второй жбан с дружками вылакать изволили». … Неожиданно Леголас ощутил укол раздражения, и улыбка его погасла. А ведь и правда. Унизанный изумрудами самодур всегда любил добрую компанию и обилие хорошего вина. Застолья же единственного сына неизменно именовал «пьяными кутежами». А кто имел больше прав на эти «кутежи»? Не тот ли, кто мок под дождем долгими ночами, по колено в грязи, под градом орочьих стрел, пока другой восседал на троне, перебирая белыми пальцами стопы пергаментов? Эльф остановился, выравнивая участившееся дыхание. Спокойно… Он прекрасно знал непростой характер Трандуила, что никогда не мешало ему снисходительно относиться к отцовским причудам. Это внезапное негодование – не более чем плод дурного самочувствия… И все же где-то глубоко внутри скользко ворочалась непрошенная злость. День был ветрен и холоден. Сизые облака грязноватым пологом затягивали небосвод, стелясь так низко, что, казалось, должны были оставлять на верхушках деревьев неопрятные клочья. Эльф натянул перчатки, входя в конюшню, и направился к стойлу своего гнедого жеребца, размышляя, не покрыть ли коня вальтрапом. Гнедой, против обыкновения, не приветствовал хозяина обрадованным фырканьем. Он покосился на эльфа влажным темным глазом и гулко, нетерпеливо стукнул копытом в солому, покрывавшую пол. - И ты нынче не в духе? – усмехнулся Леголас, протягивая руку, чтоб погладить коня по холке, но гнедой вдруг тревожно всхрапнул, отступая назад. - Чего сердишься? – эльф примирительно потрепал шелковистую гриву скакуна, и тот опустил голову, подчиняясь хозяйской руке, но лихолесец чувствовал, что конь неспокоен… …Снег усилился. Белые наметы уже плотно укрывали подножья древесных стволов, бугрясь узловатыми хребтами донага выполосканных осенью корней. Неряшливые поляны скрыли космы прошлогодней травы ровными, поблескивающими в тусклом солнечном свете коврами, и эльфу жаль было прошивать эту строгую красу стежками конских копыт. Лес утратил то унылое убожество, что запомнилось эльфу с прошлой поездки, и, хотя виски все еще пульсировали остатками утренней боли, душевное равновесие восстановилось. До первого дерева оставалось несколько лиг, когда гнедой слегка замедлил аллюр и негромко фыркнул. Леголас насторожился, прислушиваясь, но не спешил схватиться за лук – он отлично понимал своего скакуна, этим легким фырканьем конь предупреждал его лишь о появлении поблизости человека или других лошадей. О враге или хищнике гнедой возвещал иначе. - За нами кто-то следует, дружище? – пробормотал лихолесец. Но лес был тих, только потрескивали на ветру сучья. Леголас снова сжал бока коня коленями, побуждая прибавить шаг, а сам тем временем сосредоточился на внутреннем чутье. Подчас искусный враг может тенью скользить следом, и даже непогрешимый слух лесного эльфа не уловит его шагов, но ничто не спрячет и не замаскирует холодного взгляда, каким смотрит в спину стрела. Леголаса всегда приводило в недоумение то насмешливое недоверие, с каким относились к этой непреложной истине Фарамир, Гимли и прочие его соратники по последней войне. Они не верили во «взгляд стрелы», посмеивались над чудаком-остроухим, и даже множество искусных засад, вовремя замеченных Леголасом, не сумели их переубедить. Все списывалось на «фортеля Дивных», и лишь Арагорн прятал улыбку на самом дне глаз и примирительно сжимал плечо раздраженного эльфа. Но на сей раз Леголас не чувствовал прицела. А значит, в лесу скрывался… да кто угодно. Соглядатай Йолафа, одинокий разбойник, неосторожный крестьянин. Стрелять он пока не собирался, а потому эльф решил продолжать путь, не обращая внимания на предостережение скакуна. …В первых двух деревьях стрелы торчали на прежнем месте. Леголас машинально смахнул перчаткой снег, осевший на пергамент, и продолжил путь. Не доезжая третьего дерева, гнедой снова тряхнул гривой, коротко всхрапнув, но Леголас и сам почувствовал, что спину пощекотал пристальный взгляд. Однако он не нес угрозы, и эльф, не оборачиваясь, двинул коня к высокому вязу. Стрелы не было, лишь треугольное углубление в коре отмечало место, где лихолесец оставил послание. Стрелу, однако, так же мог вынуть кто угодно, и Леголас постарался не поддаться первому воодушевлению. Кто знает, может в других местах его ожидает ответ… Эльф дал коню шенкеля, и гнедой помчался через широкую прогалину. Там, чуть дальше, у причудливо изогнутого оврага оставлено еще одно письмо… Вопль налетел внезапно, взорвался прямо в голове звонкой, колючей россыпью осколков, впившихся в мозг… «Леголас… Леголас…лас… Иди… Леголас!..» Голос несся из ниоткуда, звал, надрывно, горестно, разлетался вдребезги и снова звал, сам собой рождаясь внутри. Лихолесец глухо вскрикнул, осаживая коня и охватывая ладонями вибрирующую болью голову. Лес перед глазами покачнулся, метнулся в сторону и снова назад, а зов все бился испуганной птицей, метался в рвущемся по швам сознании. И Леголас знал, точно знал, что там, куда зовет его бестелесный голос, ждет избавление от этой муки, но не знал, где это место, и это неведение затопляло разум незнакомым ему прежде паническим страхом обреченного, гибнущего существа. Холодный воздух перехлестнул дыхание, в одночасье заледенели пальцы, пот липкими дорожками заскользил по спине. Эльфа затрясла крупная дрожь. С усилием разомкнув пальцы, он сжал в пригоршнях гриву коня, словно ища защиты у этого единственного живого существа, но гнедой вдруг отрывисто захрипел, взметываясь на дыбы. Леголас не успел ничего почувствовать. Лишь заснеженный лес снова качнулся перед помутневшим взором, переворачиваясь, будто нарисованный на блюдце, задетом чьей-то небрежной рукой. А потом резко и больно ударила в спину земля, и кромка проломившегося снега с хрустом оскребла щеку. Нет, нет… Сейчас нельзя потерять сознание… Встать… Перчатки намокли от снега, и совсем окоченели пальцы… Комья снега прилипли к меховой опушке камзола, и саднит ободранная щека. Ну же, вставай… Леголас поднялся на ноги, встряхнул головой, пытаясь удержаться на краю безжалостной боли, зовущей его куда-то, не отвечая, куда. Шагнул к коню, но верный гнедой, еще ни разу не покинувший хозяина в беде, шарахнулся в сторону, будто от чужака. - Что ты… ну что же ты, друг… - прошептал Леголас немеющими губами, - не бросай меня… Он хотел сказать что-то еще, но белая, вычерченная синеватыми тенями ветвей прогалина потемнела перед глазами, колени подломились, и эльф рухнул на снег… *** Сознание возвращалось мучительно. Присмиревшая, было, боль снова выплеснулась из берегов, затапливая тело. Леголас машинально вытянул ладонь, пытаясь собрать горсть снега – здесь нельзя оставаться, нужно отереть снегом лицо, чтоб хоть немного вернулась способность ориентироваться, а потом добраться до первого же форта. В Тон-Гарт ему сейчас не доехать… Но пальцы сжались на грубоватом полотне. И тут же чья-то рука уверенно приподняла голову эльфа, а пересохших губ коснулась шершавая кромка деревянного ковшика. Питье показалось Леголасу упоительней эля. Осушив ковшик, он почувствовал, как ему снова помогают лечь, и тут же потрясенно ощутил, как отступает боль. Она исчезла быстро и покорно, словно впитавшаяся в песок вода, утянув за собой озноб, дрожь и отзвуки голоса, все еще эхом звучавшего в сознании, оставив лишь легкую, ласкающую усталость. Эльф не удержался от глубокого, блаженного вздоха, но прояснившийся разум тут же напомнил, что он не знает, где находится. Не без труда разомкнув глаза, эльф попытался сфокусировать взгляд. «Все же на славу головой приложился», - мелькнула пустая мысль, но двоящаяся картинка, наконец, сошлась в одну, и перед лихолесцем возникло незнакомое старческое лицо в обрамлении густых белоснежных волос. Дочерна выдубленное солнцем и ветром, уснащенное крючковатым ястребиным носом, оно было освещено самыми удивительными из доселе виденных лихолесцем человеческих глаз. Огромные, черные, словно итилиэнский агат, они были ясны и глубоки, словно колодцы, в которых летней ночью отражается усыпанное звездами небо. Они заглядывали в самые потаенные глубины души, но отчего-то от их взгляда не хотелось уклониться, так как взгляд этот выискивал не грехи, чтоб за них осудить, а горести, чтобы их утешить. Леголас еще вглядывался в эти удивительные глаза, собирая воедино требуемые слова благодарности, а старик, меж тем, спокойно промолвил низким хрипловатым голосом: - Вы очнулись, сын Дивного народа. Превосходно, я боялся, что опоздал. Как вас зовут? - Леголас, - пробормотал эльф плохо повинующимся голосом и откашлялся. - «Зеленолист»… прекрасное имя, - улыбнулся незнакомец, поднимаясь. - Погодите, - Леголас привстал на локте, чувствуя, как он саднит от падения с коня, - а как ваше имя? Должен же я знать хотя бы, кого благодарить… - Я Эрвиг, - буднично отозвался старик, словно имя это должно было само объяснить все гостю, и отошел к пылающему очагу, затаптывая выпавшие из огня головешки. Лихолесец медленно выпрямился, спустил на пол ноги и огляделся. Он был в не слишком просторной, скудно обставленной комнате, освещенной камином и двумя шестирогими подсвечниками. Право, для простолюдина неведомый Эрвиг расточителен… Окна прикрыты ветхими, но ладно сбитыми ставнями, пол у входа усыпан соломой, несколько ларей по углам, на стенах висит оружие и упряжь, напротив входной двери виднеется еще одна, низкая, дощатая дверца, видимо, в кладовую. Это был бы обычный деревенский дом, если б не добротная каменная кладка стен, да не длинный стол у очага, заваленный пергаментами, заставленный ларчиками, ступками и корзинками. Целый султан перьев топорщился над тремя чернильницами, стопа толстых фолиантов украшала угол стола, а три потолочные балки были увешаны бессчетными пучками сушащихся трав. Знахарь? Леголас ощутил замешательство. Он объездил почти весь Ирин-Таур, расспросил множество людей, но никто не упоминал этого дома. Где же он оказался? Да и что произошло, во имя Эру? Эрвиг меж тем управился с головешками и обернулся к эльфу, пристально поглядев ему в лицо своими диковинными глазами. - Как вы чувствуете себя, Леголас? – спросил он очень серьезно, и лихолесец отчетливо понял, что его сейчас спрашивают не о сиюминутных ощущениях. - Сейчас – словно ничего не приключилось, - ответил он, - но в лесу… Меня много сотен лет не сбрасывал ни один конь, а сегодня я рухнул с него, будто подвыпивший гном. Мастер Эрвиг, не томите. Расскажите мне, что произошло. Где я и как здесь оказался? Похоже, я обязан вам своим избавлением. Так позвольте мне узнать, как и за что мне следует отблагодарить вас. - Не нужно благодарности, Леголас, - покачал головой старик, - не нужно, - повторил он тише, - где вы? В моем доме, это в шести лигах от Моровых болот. Я нашел вас в лесу без сознания. Ваш конь стоял рядом, сейчас он в моей конюшне. - Моровые болота? – эльф слегка нахмурился, - я был там не раз. Отчего ж ни я, ни другие не видели вашего жилья? И, простите мою назойливость, как вы справились с моим жеребцом? Он не подпускает к себе даже моего отца… Эрвиг снова улыбнулся уголками губ: - Я живу уединенно много лет, Леголас. А годами вдыхая книжную пыль, трудно ничему не научиться. - Вы маг? – сам сорвался с губ вопрос, и эльф досадливо сжал зубы. О таких вещах спрашивают лишь невежи и олухи, но Эрвиг спокойно пожал плечами: - Нет, куда мне, недостойному. Я травник, лекарь, немного историк. А по сути, я одинокий старый чудак, которому намного уютнее среди книг, чем среди людей. Не ищите сложных объяснений, принц. Жизнь, как правило, проще, чем мы стараемся ее видеть. Леголас вскинул брови: - Вам не было известно мое имя, но титул мой вы знаете. - И снова вы преисполнись подозрительности, - Эрвиг подобрал полы длинного домотканого полукафтана и сел на скрипнувший табурет, - вы же без конца ездите верхом по солнцу, верно? На вашем загорелом лбу виден светлый рельеф лихолесской короны, только и всего. - Как, должно быть, я глупо выгляжу с этим «рельефом», - невольно пробормотал Леголас, но Эрвиг вдруг нахмурился. - Поверьте, принц, эта безделица не должна вас занимать. С вашей царской осанкой вы будете выглядеть достойно и в рубище нищего. Но сейчас позвольте меня спросить вас. Давно ли вы слышите голос? Вздрогнув, Леголас поднял на старика глаза. Он знает… Но все «как» и «откуда» могли погодить. - Недавно, мастер Эрвиг. Лишь с этого утра. - Со вчерашнего утра, Леголас, вы были в беспамятстве почти сутки, через два часа настанет новое утро. Давно ли болят голова и руки? - Да. Уже несколько недель, - Леголас замер, ожидая желанных пояснений, но старик встал: - Снимите тунику. Худые пальцы, потемневшие у кончиков, видимо, от долгой возни со снадобьями, прошлись по шее эльфа, ощупали левую лопатку. Затем Эрвиг задумчиво протянул Леголасу снятую рубашку, подождал, пока лихолесец оденется, но продолжал молчать. Эльф не расспрашивал. Он видел, что старик не пытается его заинтриговать. Он ждал, так же молча глядя в лучистые агатовые глаза. Знахарь же вдруг спросил: - Давно ли вы видели свое отражение в чем-то более надежном, чем ручей? Леголас качнул головой: - В Тон-Гарте почти нет зеркал, да мне и ни к чему. - Верно, нашим князьям никогда не было нужды в зеркалах. Хотя полагаю, они просто были им не по карману. Слегка сбитый с толку странной сменой темы, Леголас ждал пояснений. А Эрвиг шагнул к одному из ларей и откинул крышку. Порывшись, вынул серебряный поднос и протянул эльфу: - Взгляните. В этот миг Леголасу отчего-то стало жутко. Глупо, но ему совсем не хотелось смотреть в полированное серебро. Люди не изготовляли зеркал в Средиземье, но хватало и прекрасных эльфийских, как и тяжелых, слегка темноватых гномьих, которые охотно покупались зажиточными гондорцами. Лихолесец не к месту вспомнил старинное зеркало гондолинской работы в Ривенделле… Однако, что за ребячество… Решительно взяв из рук знахаря серебряный поднос, Леголас посмотрел на свое отражение в гладкой, светлой поверхности… Что ж, похоже, его нервы и правда начали сдавать. В серебре не отражалось ничего необычного. Все то же тонкое лицо с высокими скулами, волевой рисунок губ, резко очерченный подбородок, короткий кинжальный шрам на щеке, яркие янтарные глаза. Волосы в беспорядке – вчера ему не удалось их заплести, так дурно повиновались пальцы. Вот и ссадина от падения, и дурацкий светлый след короны на лбу. Все как всегда. Погодите… Леголас задумался. Что-то было не так… Он и дома редко смотрелся в высокое зеркало в своих покоях, чай, не девица. Но черты своего лица трудно не знать назубок за три тысячи лет, даже не слишком пристально изучая их. Что же изменилось? Темные брови слегка вразлет, словно птичьи крылья. Они неуловимо изменили форму, приобретя своеобразный, резковатый излом… Что за нелепость… Наверное, он просто никогда не приглядывался к ним. А вот откуда на шее взялся косой, уродливый шрам? Не его ли он вчера нащупал, одеваясь? Можно не упомнить всех царапин на спине, но рваная рана в шею – достойный повод, чтоб не забыть о ней. Так, довольно загадок… Отложив поднос, эльф поднял глаза на Эрвига: - Вы правы, в моей наружности есть изменения. Мастер Эрвиг, я не знаю, послала ли мне вас Всеблагая Элберет, или иные силы свели наши пути, но вы, несомненно, знаете, что происходит со мной. Так не откажите мне в вашем знании. Что за напасть терзает меня? И кто зовет меня, не существуя воочию? Знахарь не отвел взгляда: - Вас зовет Плачущая Хельга, Леголас. Эльф секунду молчал: - Плачущая Хельга? Кто это, во имя Валар? - Вы попали в беду, принц, - проговорил лекарь, неотрывно глядя на лихолесца, словно пытаясь в полной мере донести до него важность своих слов, - и причина вашего несчастья – Хельга. Она соблазнила вас, вашей волей или же случаем. И теперь вы будете постоянно слышать ее зов. Только она может даровать вам краткий покой, а потом снова позовет вас. Вы теперь раб, Леголас. Раб Слёз. Лихолесец не понял смысла этих слов, пока что более запутавших его, нежели прояснивших дело, но от этого спокойного, твердого приговора по спине пробежал озноб. - Поясните, Эрвиг, - ровно промолвил он, - кто такая сия таинственная Хельга. Чем я перед ней провинился, и когда меня могли соблазнить, ежели сам я того не упомню? Говоря начистоту, я весьма давно уже не становился жертвой соблазна, хотя подчас вовсе не был бы против… - Вы отважны, Леголас, - отвлеченно проговорил старик, - на вашем месте отнюдь не всякий взялся бы шутить. Я расскажу вам о Хельге все, что знаю. Мне немного известно о том, что творится в княжестве, но я слышал, что вы пытаетесь остановить охвативший Ирин-Таур хаос. Я надеюсь, мой рассказ поможет вам, и вы успеете закончить вашу миссию до того, как… - Эрвиг запнулся, - не суть. Подождите меня, нам понадобятся некоторые карты и записи. С этими словами знахарь встал, взял со стола подсвечник и направился к низкой дверце, сгибаясь, чтоб пройти под притолокой. Леголас нетерпеливо ждал, слыша, как старик чем-то шелестит за стеной. Вот раздался треск, а после шум падения и короткий возглас, видимо, Эрвиг что-то уронил. Эльф поднялся, размышляя, уместно ли предложить свою помощь, или же в кладовую соваться будет не с руки. Не хотелось бы обидеть старика, особенно учитывая, что он мог передумать… Снова потрескивание… И вдруг Леголас отчетливо почуял запах дыма. Более не сомневаясь, он бросился к кладовой, распахивая дверцу и врываясь в тесное помещеньице. Прямо у его ног на полу распростерся Эрвиг, поразительные черные глаза холодным полированным агатом глядели в потолок, а в груди торчала стрела. Великолепная, белоперая лихолесская стрела. Пол был усыпан пергаментами, у руки, скрючившейся в последней предсмертной судороге, валялся упавший подсвечник, а шесть свечей, вылетевших из гнезд, жадно и радостно потрескивали веселым пламенем, вгрызавшимся в кипы старинных бумаг. Ужасаться было некогда, как и удивляться. Леголас захлопнул маленькое распахнутое окно, преграждая огню доступ воздуха, сорвал камзол и заметался по клетушке, прибивая занимавшиеся там и сям языки пламени. Он знал, что пергамент плохо загорается, но, разгоревшись, пылает неугасимо, пока не обратится в пепел, а потому в заполненном документами хранилище скоро будет не хуже, чем в жерле Ородруина. Огонь не сдавался, там и сям выискивал лазейки, выбираясь из-под пергаментов дымной кисеей и синеватыми язычками, потрескивал, отступая и снова разгораясь. Кладовую заполнили удушливые облака, и эльф понял, что скорее задохнется сам, пытаясь спасти труды того, кому они уже ни к чему. Но Эру, сколько ценных сведений могло оказаться в этих пыльных кипах… К Морготу… Леголас подхватил под мышки тело Эрвига, рывком вытащил из комнатушки и захлопнул дверь, тщательно подтыкая ее камзолом. Это был последний шанс. Если ставни плотны, огонь мог угаснуть из-за нехватки кислорода. В доме оставаться тоже было нельзя, могла заняться крыша, но снаружи наверняка засел невидимый убийца хозяина… Простите, Эрвиг. Ведь вам уже все равно… Леголас схватил с пола свое оружие, заботливо снятое Эрвигом, снова поднял тело и распахнул дверь, прикрываясь телом знахаря, как щитом. Но темные предрассветный час был тих, лишь сзади потрескивал огонь. Ни звука не донеслось из темного, спящего леса, только дорога грязно-белой полосой уходила за поворот черной стены сосен… Медленно, бережно опустил Леголас убитого на снег. Вот и рухнул неожиданный, призрачный шанс узнать, что же стряслось с ним в этом мрачном, вероломном княжестве. Осталось всего два имени – Плачущая Хельга и Раб Слез. Простите меня, мастер Эрвиг… Это я накликал на вас беду. Леголас не знал, откуда взялось это убеждение, но отчего-то был уверен, что эта белоперая лихолесская стрела прилетела именно вслед за ним… *** Тугхаш устало спешился у входа, бросил повод одному из караульных и спешно зашагал по коридорам. В последнее время он часто спорил с Сармагатом, препирался с ним и дерзил. Немудрено, что Сармагат не хочет брать строптивца с собой в Мордор. Кому нужен эдакий репей? К чему эти бесконечные перепалки? Тугхаш давно не пытался доказывать орку свою независимость, тот все равно не признавал подобного вздора, опекал каждый шаг Тугхаша и без конца пенял ему на безрассудство, словно тот был малым дитятей. Юноша улыбнулся своим мыслям. Не пора ли и правда повзрослеть. Он был предан орку безоговорочно даже в самых ужасавших его поначалу замыслах. Так не пришло ли время признать, что он все равно всегда встанет на сторону Сармагата, хоть бы того осуждал весь мир? Одернув на плечах плащ, юноша ускорил шаг. Он немедленно попросит у Сармагата прощения за свои дурацкие упреки. И орк опять улыбнется скупой, искренней улыбкой, и Тугхаш испытает любимое им чувство незыблемости своего мира. Последний поворот, и впереди показалась массивная дверь, плохо подогнанная под вырубленную прямо в скале арку. Изнутри доносились голоса, и Тугхаш остановился. Не нужно мешать. Лучше подождать снаружи. Он развернулся, уже собираясь вернуться в предыдущий грот, где можно было с удобством умоститься на караульной скамье под факелом. Но тут до слуха юноши донеслось знакомое имя, и Тугхаш напрягся. Он не собирался подслушивать… Он вообще никогда не совал нос в дела Сармагата, в которые тот не хотел его посвящать… Но все же… -… Я не понимаю, как все произошло так быстро, Таргис, - голос орка был глух и мрачен, - я совершенно не предусматривал подобного оборота. Звучит глупо, но мне почему-то жаль мальчишку. Я успел его зауважать. Но делать нечего, болезнь развивается слишком стремительно, все наши усилия могут пойти прахом. Не нужно никаких премудростей, пусть все выглядит, как есть, делом орочьих рук. Все уже готово, скоро придет пора нанести последний удар. А потому поторопитесь. До новой луны принц Леголас должен быть убит.