Светлый шёлк

У Шер Дегре очень светлая кожа — настолько, что кажется полупрозрачной и почти сияющей. Когда Дарсия смотрит на неё, ему на ум приходят молоко, мрамор, жемчуг, лунный свет, снег, слегка подсвеченный лучами закатного солнца. Снег… Весь её облик — от блёклого золота волос до неярких тонов одежды — морозит, и взгляд синих глаз холоден, если она не говорит о науке или Чезе. Лунный цветок, вмёрзший в вековые льды умирающего мира. Шер Дегре сложно вывести из равновесия, но ему удаётся заставить её недоумевать, сгорать от любопытства, строить предположения по поводу его планов. Он сумел даже дважды напугать её: когда собственническим жестом взял за подбородок, приподнимая её лицо вверх, и когда провёл рукой по её щеке, заговорив о теплоте кожи. В ответ она инстинктивно сдвинула колени и напряглась, готовая сопротивляться и будучи привязанной к креслу. Забавно: Шер Дегре боится мрачного аристократа только из-за того, что он может посягнуть на её честь. Волк внутри него глухо ворчит, чувствуя слабость и беззащитность жертвы. Для него нет разницы между охотой и страстью, его одинаково возбуждает и то, и другое, и Дарсия в кои-то веки с ним согласен. Никаких нежных чувств, одно лишь животное влечение, безумный порыв — привести в сознание и грубо смять её волю, сжать в объятиях, овладеть, сполна насладившись трепетом и слезами. Впиться губами в бьющуюся на точёной шее жилку… Вместо этого он стягивает перчатку и осторожно — будет очень неловко, если она сейчас придёт в себя — проводит подушечкой большого пальца по губам Шер, слегка раскрывая их. Их податливая мягкость вызывает дрожь и волну обжигающего тепла, прокатившуюся по всему телу и завершившуюся пульсирующим жаром в низу живота. Тёмное, подчиняющее себе, не знающее границ желание на миг застилает глаза. Чтобы всё закончилось добром, лучше прекратить, но он растягивает прикосновение, скользнув кончиками пальцев по восхитительно гладкой коже до ямки между ключицами, и отмечает про себя, что это балансирование на грани самоконтроля смахивает на мазохизм. И потому, что в его жизни была, есть и будет Хамона, и потому, что через некоторые свои принципы он не может переступить. Дарсия отдёргивает руку и неторопливо надевает перчатку, думая, что этот детектив — как его там, Лебовски? — положительно идиот, если позволил себе отпустить такую женщину, как Шер.