Она ушла.

Широкими шагами, измеряя бесконечность, она шла по светлому коридору. Впервые за долгое время она надела костюм, и повод был самым ужасным и жестоким – похороны сестры. Рядом с ней сидел Уилл Шустер. От него исходило приятное, убаюкивающее тепло. Священник говорил о том, какой хорошей была Джин, хорошей и удивительной. Сью кусает губу, ей хочется плакать. Джин нет. Она ушла. Умерла. И они не успели попрощаться. И ей некого обвинять в этом, кроме болезни и себя самой. Сью оглядывается, ей так хочется увидеть мать, которая будет сидеть в дальнем углу, оплакивая свою младшую дочь. Но ее нет, как и отца. Никого нет. Только люди, которые не знали Джин. Ее сердце дрожит, Сью страшно, теперь она одна, совсем одна. Джин нет. Она ушла. Умерла. Больше некого крепко обнимать, больше некому рассказывать сказки. Рядом сидит Уилл Шустер. От него исходит приятное, убаюкивающее тепло. А Сью хочет плакать, и сердце дрожит, потому что ей страшно. Переборов себя, она дотрагивается до его руки, а из глаз текут слезы, поэтому она сильнее сжимает теплые пальцы. Сью снова оглядывается. Нет ни матери, ни отца. Никого нет. Только люди, которые не знали Джин. А ей нужно прочесть речь, чтобы сказать всем и себе, как она любила младшую сестру. А читать не получается, перед глазами плывет, а бумажка мокнет. Она стоит и дрожит, а Шустер помогает. Читает за нее, будто правда знал Джин. И Сью плачет. Навзрыд. Ей больно, теперь она одна. Джин нет. Она ушла. Умерла.