Комната Ангела

      Тёплый ночной ветерок как-то жалобно протиснулся меж занавесок в папскую спальню. Тихо задребезжали ставни, Франческо проснулся. Последнее время его сон стал особенно чутким. Он не высыпался. То его мучила бессонница из-за того, что в голове постоянно складывались планы дальнейших действий. То ему снились в кошмарных снах вампиры, и малейший шорох мог разбудить его, как сейчас. Он с ужасом посмотрел на распахнутое окно. Но нет… на нём серебряная решётка. Не нужно даже вставать, чтобы проверить – она отбрасывала чёткую тень на полу в свете высоко стоявшей луны. Это всего лишь ветер. Ничего страшного. Здесь никого нет. Но сон потерян. Не успевшее отдохнуть тело уже привыкло вставать в любое время и идти работать. Только теперь большинство работы можно было свалить на кого-нибудь другого. Теперь, когда он Папа.       Уже несколько месяцев прошло с тех пор, как ему досталась папская тиара, но эти покои всё ещё казались ему чужими. Он старался находиться здесь как можно меньше времени, и никто не знал почему. И сам Франческо боялся признаться себе в этом. В том, что всё в этой комнате, к чему бы он ни притронулся, напоминает ему о брате. Когда он подходил к зеркалу, ему порой мерещилось, что юное прыщавое личико отражается у него за спиной. Иногда он просыпался ночью, будучи уверенным, что слышал его плач, и после этого весь день был вне себя от ярости. Он приказал вынести из папских покоев все вещи, даже самые мелкие и безликие, которые могли принадлежать Алессандро, заменил всю мелкую мебель и посуду и даже приказал переклеить обои.       Единственное, до чего почему-то не дошёл его указ, был старинный белый рояль, украшенный узорами из перламутра и позолотой – он был изготовлен из очень редких и стойких пород деревьев, ныне вымерших, а клавиши его были сделаны из слоновой кости. Этот антикварный инструмент сохранился с доармагеддоновских времён и являлся гордостью Ватикана. Если бы Папа приказал удалить его из дворца, это сочли бы безрассудством. Поэтому он вынужден был терпеть и приучился не замечать этот инструмент стоявший в углу. Инструмент, звуки которого мешали ему спать много лет назад, когда ещё совсем маленький Алессандро учился играть и петь своим звонким детским голосом. Конечно, после избрания Папой, он редко находил в себе силы подойти к любимому роялю – как правило, мальчик просто падал на кровать после рабочего дня и слуги переодевали его уже спящим. - Как же он был жалок… - процедил Папа сквозь зубы, бросая взгляд на инструмент, в лунном свете блестевший подобно мраморной плите на могиле. Франческо никогда не питал особой любви к искусству. Никто вообще не знал, имел ли этот человек вообще какие-либо чувства, кроме фанатичной приверженности своим идеям. Теперь у него не было никаких политических соперников. Он – Папа. Его брат мёртв, его трусливое сердечко замерло навек, а строптивая сестра доживает последние дни в своём имении. Теперь он может делать всё, что нужно для вящей славы божьей… Но сейчас он не мог заснуть. Он повернулся на бок и плотно закрыл глаза, но яркий лунный свет слишком раздражал их. Он прикрыл их рукой. Дурацкая фамильная черта. Но он не хотел надевать маску на глаза – так делал Алессандро… - «Господи, дай мне сон…»       Ночь была очень тихой. Слишком тихой, чтобы он мог почувствовать себя в безопасности. Ещё один порыв ветра протиснулся в окна, и Франческо почувствовал кожей холодный воздух. «Как странно…» - подумал он, взглянув на блестящие настенные часы – «ещё только два часа ночи…» - Какие прекрасные звёзды… они словно бы… так близко… ближе чем обычно, когда небо такое чистое после грозы, и луна… такая красивая… и яркая… – сказал знакомый тихий голос. Волосы на голове понтифика моментально встали дыбом и он резко сел, развернувшись к говорившему. На миг ему показалось, он был уверен, что видел мальчика в белой развевающейся сутане, стоявшего у окна, но через мгновение обнаружил, что это лишь вздымающиеся от ветра занавески. Несколько секунд он сидел, еле дыша, слушая бешеный стук собственного сердца – Франческо ди Медичи был из тех людей, которые очень редко выдавали свой страх, но сейчас здесь никого не было… никого, кто мог бы видеть его бледным и трясущимся от суеверного ужаса. - Э-эт-то был… всего лишь… ш-шепот л-листвы… с-спокойно… р-решётки… н-н-на м-месте… - он усилием воли отвернулся от окна и закрыл глаза, накрываясь одеялом поудобнее, и добавляя к своим словам шёпотом – он… у-умер… призрков… н-не... с-существует… - в его голосе прозвучала нотка истеричности и ещё один порыв прохладного ветра сыграл протяжный стон на занавесках. Папа затаил дыхание и тут затихшему шуму ветра начали вторить звуки музыки. От неожиданности Франческо издал высокочастотный утробный крик и инстинктивно заслонился одеялом от какой-то неясной опасности, исходившей от печальной монотонной мелодии. Ноты звучали в нижнем и верхнем регистре словно капли редкого летнего дождя вторили густым каплям крови, сочившимся из незаживающей раны, и прерывались глухими раскатами грома, размывавшими картину в стоны, когда игравший нажимал на древнюю как мир педаль. Франческо был парализован этой музыкой, словно грешник, увидевший ангела, пришедшего покарать его. - Я вижу вы никак не можете заснуть, брат мой… - произнёс всё тот же голос – хотите я спою вам колыбельную? – понтифик машинально отпустил покрывало и его взгляд тут же упал на источник его мучений – белый рояль, за которым сидел и играл его младший брат. - Это сон… - тихо прошептал он сам себе и решился рассмотреть призрак поближе. Стараясь сохранять невозмутимое выражение, он надел тапочки и халат и подошёл к игравшему, загнав подальше мысли о том, что перед ним мертвец. Но когда он подошёл к нему ближе, его попытки потерпели крах. Кожа мальчика была настолько бледна, что цветом почти не отличалась от инструмента, на котором он играл. Мешки под глазами были настолько разительно черны, что нельзя было приписать их недосыпу, то же можно было сказать о потемневших ногтях и губах. Кроме этого бросалось в глаза выражение лица этого ночного гостя, которое было сравнимо с лицом надгробной статуи. Но если это Франческо мог ещё списать на наваждение лунного света, то один признак чётко бросался в глаза – на левой стороне груди и по всей спине белая сутана была запачкана кровью, которая до сих пор вытекала из простреленного сердца Алессандро. От этого зрелища понтифику стало особенно дурно – сердце мертвого до сих пор билось, и из раны с обеих сторон кровь то сочилась, то взбрызгивала, пачкая клавиши и пол. - Боже милосердный, это слишком… - Франческо в ужасе перекрестился и бросился к двери. – Бежать, бежать из этой проклятой комнаты! - Он ударился о дверь и стал неистово дёргать ручку, но та не поддавалась. Когда он отпустил руку, то обнаружил, что вся дверь покрыта какими-то пятнами, не то крови, не то гнили, не то ржавчины. Придя в ещё больший ужас, он попятился – Э-эт-то… с-со-он… - А может быть это не комната проклята, а просто тебя, грешный, мучает совесть? – он повернулся и увидел лицо младшего брата прямо перед собой. От страха он и не заметил, что музыка стихла. – Почему ты так боишься меня, брат мой? – холодная как камень белая рука провела по дрожащему лицу Франческо и он нехотя встретился взглядом с парой столь же холодных глаз. Было похоже, что какой-то бес играется, надев маску бедного мальчика. - Алесс…андро… ты… же… мёртв! – Папа едва выдавил из себя эти слова, на холодном лице появилась обида. - Мм, а я-то думал ты по мне скучаешь! А ещё, брат, ты несправедлив… ты всю жизнь называл меня жалким трусом… а сам сейчас дрожишь от страха. Вот я никогда не боялся привидений! – лицо мёртвого мальчика наклонилось вбок и исказилось полубезумной ухмылкой, и он засмеялся тихим жутковатым смехом. До нюха Франческо донёсся запах тухлой крови. Тут крепкие руки призрака схватили его и швырнули на кровать – сил сопротивляться у него уже не было. Он распластался, беспомощно глядя на то, как мертвец усаживается ему на живот, продолжая мерзко хихикать. – Хорошо тебе здесь было? Вижу, что хорошо. Всё сделал, что хотел. Довёл нашу бедную сестру! Завязал войну! Взорвал целые города! – мёртвое тело казалось невыносимо тяжёлым, а голос хлестал Франческо по сознанию как раскалённая плеть – почему-то именно теперь он понимал, что на самом деле его поступки были страшными грехами, и хоть он ещё был жив, уже здесь и сейчас его душа горела в адском пламени. Тут издевательски-бесовское выражение исчезло с мёртвого лица, сменившись тем, к которому он уже успел привыкнуть – добрым, светлым и печальным. В холодные глаза вдруг вернулось выражение замученности и запуганности. Несколько секунд призрак внимательно смотрел на свою жертву, затем тихим больным голосом произнёс – ты убил меня… брат мой… - лунный свет заблестел в слезах мальчика как в жемчужинах, и впервые в жизни Медичи был рад видеть эти слёзы, это грустное лицо, самого этого мальчика, которого он привык ненавидеть и презирать – Франческо… почему же ты убил меня?.. – тяжёлое мёртвое тело упало на Папу и он обнял своего брата, погладив его мокрую спину. Он чувствовал, как сочившася из раны кровь льётся по его собственной коже, он мог вложить пальцы в отверстие, которое сквозная пуля проделала в спине, и что-то странное в это время происходило в его зачерствелой душе. - Господь прислал меня к тебе, чтобы я исповедовал тебя… - шептал Алессандро, и теперь его слова уже напоминали звон колоколов, зовущий к мессе - и если ты признаешь грехи свои перед Ним и примешь покаяние, то уже этой ночью будешь со мною в раю… Исповедуйся, покайся, брат мой… и ты уснёшь мирным сном, и не увидишь, как рушатся плоды твоей тщетной суеты… Пусть велика твоя глупость, но огромной силы твой дух, и если обратишь ты его к истине, то заслужишь прощение ты и те, кто шли за тобой… Аминь…       В тишине летней лунной ночи прогремел оглушительный взрыв, сопровождавший вспышку небесного огня. Заряд огромной силы пришёлся прямо по Собору Святого Петра и от Ватикана в секунду осталась лишь пылающая горстка развалин, ударной же волной был уничтожен практически весь Рим. Так погиб последний Папа Римский Франческо I Медичи, находившийся в это время в своих покоях в папском дворце и практически все его сторонники.