Узник зеркала

Боб Динки, коренастый мужчина с темной кучерявой бородой, растущей неровными клочками, приколачивал отвалившуюся ножку к старому стулу. Гвозди он держал во рту и был целиком сосредоточен на работе, а если уж отрывался, то только затем, чтобы взглянуть на красавицу-дочурку. Пенни только вчера исполнилось шесть. Сидя на ковре перед очагом, она переворачивала страницы большой книжки со сказками — ее подарка на день рождения, за которым Бобу пришлось ехать на городской рынок, а это двое суток дороги. Ее новое платьице уже было запачкано грязью и красками, непослушные кудри выбивались из-под съехавшей набок матросской шапочки. Жена Боба, Марта Динки, оттирала грязную посуду в глубоком тазу, напевая прилипчивый мотивчик из оперетки, на которую они ходили, когда в последний раз вместе выбирались в город. — Да помолчи ты уже, — в очередной раз раздраженно бросил ей Боб. Опасаясь затрещины, Марта мгновенно умолкла. Но сегодня Боб неплохо подзаработал и пребывал в прекрасном расположении духа: — Вот так-то лучше, — похвалил он. — Смотри, папочка! — воскликнула Пенни, отложив в сторону книгу и подбежав к окну. — Какие красивые узоры на стекле! — Что за чертовщина, — озадаченно пробормотал Боб, рассматривая оставленные морозом спиральки и завитушки. — Чтоб в этих краях стекло заледенело в конце марта… Да ведь днем еще жарища была! — Я слышала, так бывает на стыке сезонов, — неуверенно подала голос Марта, но Боб сразу осадил ее: — Попридержи язык! Что бы ты, глупая баба, в этом понимала… Он вскочил с места и, широкими шагами пересекая комнату, вышел за порог. За стенами его встретил теплый погожий вечер. — Ну дела, — почесал затылок Боб. Потом нерешительно обогнул стену дома, подошел к окну и всковырнул иней толстым пальцем. — Ничего не пойму. — Добрый вечер, мистер Динки, — раздался за спиной мягкий, будто крадущийся, голос, и Боб медленно обернулся, исподлобья глядя на незнакомца. Как ему только удалось подкрасться в этих сапожищах, первым делом пронеслось в голове у хозяина. Он презрительно сплюнул на землю, демонстрируя свое мещанское пренебрежение к классовым предрассудкам. Потом, оглядев гостя с головы до пят, еще пуще скривился. Незнакомец, высоченный как маяк, длиннорукий, расфуфыренный, точно для придворного бала, не понравился ему с первого взгляда. Возможно, главным образом из-за того, как уставился: ну точно голодающий — на свиной окорок. — Чего изволите-с? — фыркнул Боб, скрывая дрожь, пробежавшую по спине. Незнакомец был на территории его дома, топтал своим сапожищами его рассаду, а значит, Бобу с ним можно было не церемониться. — Я бы хотел поговорить с вами наедине, — прозвучал простой, но настораживающий ответ. Колючий взгляд держал на мушке. — Пж-аста, — притворно расшаркиваясь, усмехнулся Боб. Видя, что чужак не спешит объясняться, а продолжает стоять как солдатик, вытянув руки вдоль туловища, Боб, смекнув, продолжил: — Ах ну да, пардоньте мне мою грубость, ведь не дело же говорить о делах под открытым небом. Вон туда, в ту дверь, пж-аста, там я принимаю таких, как вы. Там, гм, моя приемная, — еле сдерживая хохот, Боб указал рукой на дверь сарая. С невозмутимым видом незнакомец подошел к двери, которая бесшумно отворилась настежь, стоило ему только чуть коснуться ее рукой, и, пригнув голову, проник внутрь. Бобу ничего не оставалось, как войти следом. Там, среди стогов сена, мычанья коровы и возни двух коз, он остановился, сложив могучие руки на груди: — Ну? Что вам угодно? Откуда вам известно, как меня зовут? Незнакомец, не обескураженный темнотой грязного сарая, где пахло животиной и навозом, неспеша повернулся, будто нарочно растягивая время: — От Оливии Хаксли. Помните это имя? — Нет. Понятия не имею, о ком вы, — нахмурился Боб. С каждым мгновением он все больше ощущал растущее беспокойство, причину которого не понимал сам. Разум внушал ему, что бояться нечего, но инстинкты обострились до предела. — В самом деле? — равнодушно вскинул бровь пришедший. — Разве не вы десять лет назад, угрожая холодным оружием, заставили ее отдать вам то, требовать чего не имели права? Боб смущенно почесал затылок. Его лицо прояснилось. — Ах да, славная Лив, ну помню. Было дело. Мы оба тогда немного перебрали на ярмарке, ну и повеселились хорошенько… Давно это было. Славные времена. Вам-то чего от меня надо? За его спиной с шумом захлопнулась дверь — Боб так и подскочил. Сквозняк что ли? Незнакомец сделал шаг вперед: свет из маленького окошка теперь падал ему на лицо, подчеркивая его тонкие, острые, зловещие черты. Тени, разбиваясь о скулы, неровными полосами ложились на щеки, сходясь воедино к подбородку. Застывшие глаза матово блестели в полумраке. — Ваша жизнь, — спокойно прошептал он. Боб нащупал в кармане складной ножик. Он по-прежнему чувствовал неясное беспокойство, но не страх: незнакомец хоть и был на две головы выше, да в плечах узкий. Боб, приземистый, однако мускулистый и крепкий, знал, что такого хлыща может в два счета положить на лопатки. Он частенько принимал участие в уличных потасовках и выходил победителем. Потом он добьет выскочку ножиком, делов-то. А закопает уже после наступления темноты, в огороде, никто и не хватится. Он уже был готов броситься в атаку, как незнакомец, резко подавшись вперед, одной рукой схватил его за горло. Такой прием требовал недюжинной силы, и Боб никак не мог его ожидать. И вот что странно, рука у незнакомца хоть и была худосочная, да жесткие ледяные пальцы взялись за горло крепко, сомкнувшись вокруг шеи, точно удавка. Боб затрепыхался, как карась, пойманный на наживку, но освободиться не мог. Его руки, бессильно обвисшие вдоль тела, были бесполезны, как пристроченные протезы: он не мог их поднять. Ноги дрожали в конвульсиях. Боб вывалил язык наружу, безумно вращая глазами в глазницах. Когда он уже не видел ничего, кроме темных светящихся полукружий, незнакомец ослабил хватку. Из груди Боба вырвался шумный всхрип. — Как думаешь, неправильно будет тебя убить, да? — ровным голосом поинтересовался пришедший. — Пж-ста… пж-ста, пощадите, — с трудом пролепетал Боб. — Мне семью кормить… — Семью, — повторил незнакомец. — У тебя есть семья? — Да! Да! — цепляясь за последнюю ниточку, умолял Боб. — Жена и дочка… Как они без меня? Не берите грех такой на душу… — Беспокойся о своей душе, — отрезал гость. — Но убить тебя будет все же неправильно, — задумчиво добавил он. — Легкая и быстрая смерть никак не искупит целого десятилетия. Ты должен страдать, Боб. Мучаться, терзаться, потерять спокойный сон — понимаешь? — почти дружелюбно втолковывал незнакомец. — Так что, наверное, мне будет правильно убить твою семью, да? Сначала жену, а потом и дочку. А может, мне забрать девочку с собой? Чтобы ты не знал, где она и что с ней происходит? Чтобы ты фантазировал, представляя себе всякие ужасы, которым она, возможно, будет подвергаться в ту самую секунду, когда ты о ней думаешь? Как тебе такая идея, Боб? Достойное искупление твоего греха, правда? Боба прошиб холодный пот. Почувствовав, что рука незнакомца разжалась, он повалился коленями на трухлявые половицы. — Нет! Нет! Пожалуйста! Нет! Лучше убейте меня, ваше… ваше высочество! Но оставьте мою семью в покое. Ведь они ни в чем не виноваты! Ведь это я тогда… ту девчонку… Лив. Она не виновата! Я был молод, я был пьян — кто в молодости не творил дел? Убейте меня, убейте, но их не надо, пожалуйста! Пожалуйста… — он плакал, распластавшись перед незнакомцем по полу. Лицо гостя осталось бесстрастным. — Что ж, как скажешь, я убью тебя, раз уж ты так этого просишь. Но для начала перестань пресмыкаться и встань с колен. Боб, шатаясь, с трудом обрел равновесие. Незнакомец протянул руку и коснулся его груди. Боба кольнуло, кожу обожгло холодом, он пошатнулся. — Смотри мне в глаза, — приказал незнакомец, и хозяин, послушно встретившись взглядом с пронизывающим взором пустых, нечеловеческих глаз, уже не мог отвести его. — Говори: «Я отрекаюсь от своего сердца…» — Я… я отрекаюсь от с-своего сердца. — «Отныне и во веки веков мое сердце принадлежит Ледяному Королю». — Отныне и… и на веки… вечные мое сердце принадлежит Ледяному Королю. — «Во веки веков», — поправил гость. — Но сойдет и так. В тот же миг Боб почувствовал, как от места, куда дотронулся незнакомец, во все стороны по телу побежали ледяные мурашки, будто кровь застывала в артериях. Сначала он ощутил ужас, потом безысходность, а под конец накатила апатия и тело стало вялым, как после горячей ванны. Боб продолжал смотреть — но уже ничего не видел. Он продолжал ощущать — но уже ничего не чувствовал. Его мысли стали ясными и пустыми. Если бы ему сказали идти, он бы пошел. Сказали бы желай — возжелал бы. Он будто спал, находясь в сознании. Незнакомец давно убрал руку, а Боб так и продолжал стоять, глядя в одну точку, словно ожидая приказа. Внезапно дверь в сарай начала медленно, тяжело открываться: когда образовавшаяся в проеме щель стала достаточно большой, в нее с трудом протиснулась Пенни. — Папочка, ты тут? А что ты тут делаешь? — Я принимал здесь гостя, — равнодушно ответил Боб, смотря на дочь так, словно видел ее впервые. — Какого гостя? — спросила девочка, с любопытством озираясь по сторонам. — Он уже ушел.

***

Незнакомец, назвавшийся Ледяным Королем, пересекал широкую вереницу полей. Небо заволокла серая тревожная пелена. Он шел так быстро, что казалось, не касался земли. Его силуэт мелькал сначала в одном месте, и уже через секунду в тридцати метрах вдали. Длинный плащ развевался на ветру, как мантия всадника смерти. Там, куда ступал Ледяной Король, сухая земля вымерзала, покрываясь инеем. Он не изменился в лице, даже когда на противоположном конце поля откуда ни возьмись показался силуэт девушки. И даже, когда она вдруг рванулась вперед и наотмашь ударила его по щеке. — Что ты позволяешь себе, Финнеган?! — Что ты позволяешь себе, Крессентия? Если ты по каким-то причинам полагаешь, что я воздержусь от ответного насилия, ты заблуждаешься, — спокойно ответил он, касаясь щеки, куда пришелся удар. — Я просто не могу оставаться в стороне, когда ты… ты вытворяешь такое, да еще весной! Забрать у человека сердце — каково? Весной! Когда природа под моим покровительством! Когда ты даже не имеешь права здесь находиться! Над их головами заворочался, заурчал, точно дикий зверь, первый гром. Потянуло сыростью. Колдблад, выпрямившись, сцепил руки в замок за спиной. — Пусть тебя не интересуют причины моего поступка. Удовлетворись тем, что они были. — О чем ты вообще толкуешь?! — Крессентия чуть ли не подпрыгивала на месте от распирающей ее ярости. Небо трескалось огненными зигзагами первых молний. — Неужели ты еще не понял? Мы не вмешиваемся в жизни людей, Финнеган, мы не должны, это противоречит всем законам нашего существования. Использовать наши преимущества против людей значит гневить богов. Мы лишь безучастные стражи времен, призванные блюсти хрупкое равновесие мироздания. Ты же не хочешь, чтобы от Хранителей остался лишь прах да кости? Одумайся и верни сердце этому несчастному! — она раскраснелась и часто дышала. Чтобы донести свою мысль, с каждым следующим восклицанием Крессентия все сильнее повышала голос, но ее гневные упреки разбивались о ледяную стену отчуждения. Колдблада нельзя было взять за живое, заставить одуматься, раскаяться. Он слишком тщательно взвешивал свои решения, чтобы его можно было заставить усомниться в их правильности. — Это было сердце глупого, жестокого человека с разумом примитивным, как у его древнего предка, — нехотя, сквозь зубы выдавил граф. — Веления этого сердца сгубили две жизни — будет справедливо, если оно спасет одну. — Ах, ну почему же ты не понимаешь?! Мне очень жаль Себастьяна, но кто сделал тебя судьей? Кто дал тебе это право? — она патетически вскинула вверх указательный палец. — Ты не можешь насильно забрать сердце у одного человека и отдать другому. Это неправильно! — Кто дал тебе право, Крессентия, решать что правильно, а что нет? — Между бровями Колдблада залегла морщинка, точно трещинка на фарфоре. — Кому как не нам, Хранителям, вмешиваться в ход вещей, помогая истине увидеть свет? — Нет, Финнеган, нет! — Крессентия с жаром затрясла головой, заламывая руки. Сверху начал накрапывать мелкий колючий дождик. — Не это наша миссия, совсем не это! Во что бы превратилось королевство, будь в нем одни короли? Раскаленная игла молнии вспорола небосвод совсем рядом. На миг, лишь на миг Крессентия ослепла, но, когда зрение вернулось, перед ней уже никого не было. Голос графа зазвучал у нее из-за плеча, и в его хрипловатой глухоте было что-то пугающее. Крессентия не стала оборачиваться, позволив ледяной струйке слов медленно спускаться вдоль ее спины. — Люди живут во всех мирах, которые мы создаем для них, не считая миров, рождаемых их сознанием. Мы существуем в едином мире, чью гармонию и нерушимость обречены хранить. Но для каждого из нас четверых мир этот свой. Лео, Дитя Цветов, Хранитель юга, вечный ребенок в вечном празднике жизни. Какими словами ты бы описала его реальность? Это игра, которой он самозабвенно отдается и которой нет конца, это смех, ликование, качели, бабочки, солнце, зелень, краски, детство — жизнь, бурная и стремительная, переменчивая и капризная. И мимолетная. Правда? Для Аурелии — Хранительницы запада — мы тоже найдем свои слова. Это зрелость, урожай, итоги, планы, принятие, прозрение, грусть, мудрость. Ты согласна со мной? Из каких нитей спряден твой прекрасный мир мне тоже известно. Три главных шва — это рождение, свет, любовь. До чего дивный мир — мир вечного начала. Недаром люди так тебя любят: для них ты связана с лучшими дарами природы. — Дары природы не поддаются сравнению, — упрямо прошептала Крессентия, разворачиваясь лицом к графу. Он смотрел в землю. — Пускай. Не об этом речь. Хочешь узнать, какие слова образуют мой мир? — Он поднял глаза, приблизив лицо вплотную к Хранительнице. — Холод. Мрак. Смерть. Одиночество. Молнии вспыхивали то справа, то слева. Дождь усилился. Косые холодные струи хлестали по двум Хранителям, не осознающим, что их одежда промокла до нитки, а вода с волос стекает за шиворот. — Природа циклична. Ничто не может родиться там, где ничто не умирает. — Гордон был бы лучшим Хранителем, чем я, — не слушая ее, продолжал Ледяной король, его лица не было видно во мраке. — В отличие от меня, он любил холод. — Нет, он любил могущество, которым холод его наделял. Ты истинный Хранитель. Ты знаешь вечность. — Все, что меня окружает, умирает. Все, что я люблю, умирает. Моя жизнь положена на алтарь высшей цели. Мои дни так похожи друг на друга, что я перестал их считать. Почему я не могу подарить этому миру что-то стоящее? Почему моя миссия — это разрушение, когда я мечтаю лишь о том, чтобы созидать? «Созидать?! — чуть не поперхнулась Крессентия. — Именно ради созидания ты выманил сердце у этого пройдохи, о чем столетие назад Ледяные Короли и помыслить не могли!» Все это пронеслось у нее в голове, но она, сглотнув слюну и, возможно, впервые в жизни подавив негодование, молвила совсем иное: — Я дарю людям любовь, но самой мне любви узнать не суждено. Не случайно меня зовут Девой. Я организую пир, заставляю стол изысканными кушаньями, а сама не могу попробовать ни кусочка и лишь голодным взглядом смотрю, как моими дарами упиваются другие. Лео никогда не вырастет. Аурелия не сможет передать своего наследия. Ее зеленые глаза заблестели, точно луг, смоченный росой. Дождь теперь падал крупными, холодными каплями. Гроза отступала. — Вы живете среди людей: не таитесь, не скрываетесь, как преступники или прокаженные. — Нет, Финнеган. Нет, — вновь повторила она свою присказку. — Хранители севера уходили в добровольное изгнание. Ты избрал путь отшельника не потому, что тебя вынудили наши условия, а потому, что это твой путь. Потому что это то, кто ты есть. — Конечно, как я мог забыть. Ведь ты считаешь меня чудовищем, — голос Колдблада прозвучал рассеянно и чуть насмешливо, точно мысли вслух. Он все еще не поднимал глаз. — Это говоришь не ты, а лед, которым ты сам сковал свое сердце… Твоя история должна была сложиться иначе… Помнишь предание, рассказывающее, откуда появились Ледяные? — Ты так непоследовательна, Крессентия. Хранительница востока улыбнулась. Дождь перестал накрапывать. Из-за мутной пелены облаков проступил краешек сияющего солнечного диска, бросив на землю прозрачные сети лучей. Откуда-то прилетел белый голубь и устроился на ее плече — Крессентия не стала его сгонять. Как только дождь перестал, ее волосы и одежда мгновенно просохли — с Колдблада же ручьями стекала вода, но он не дрожал от сырости. — Какой же ты все-таки педант, дорогой Финнеган. Сейчас ты все увидишь. Тысячелетиями Хранители севера не могли обуздать холод — они могли править долгие годы, но со временем, холод всегда порабощал их, превращая в своих преданных слуг, в бессмертных Ледяных: ужасных чудовищ, забывших, что-то когда-то были людьми. И моя предшественница сделала величайший подарок Ледяным королям — она подарила им возможность продолжить свой род, чтобы, когда срок их службы окончен, они могли уйти в небытие подобно смертным, передав могущество наследнику. — Я не знаю, дар ли это или проклятие, — сказал Колдблад. — Сотворить потомство, лишь чтобы передать непосильное бремя другому несчастливцу… — Не все Хранители севера были несчастны, — возразила Крессентия. — Не все почитали за бремя их великую честь. Возможность создать потомство значит возможность создать семью. Ты говоришь, что все, что ты любишь, обречено на погибель. Это неправда. Теперь, когда ты взял в жену смертную, ты можешь найти утешение в любви. Хранитель севера мрачно расхохотался, запрокинув голову. «Точно как Гордон», — похолодев, подумала Хранительница востока. — Прости, Крессентия, но ты явно не знакома с моей женой. — Ты сам сделал свой выбор. Тебе следовало взять в жены Кату. Если ты еще не стал Ледяным, то лишь благодаря ей. — Кату? — изумление Колдблада было столь велико, что впервые он не сумел уследить за лицом, позволив самым разным чувствам — от неверия до злости — оставить на нем свой отпечаток. — Какое отношение она имеет ко всему этому? — Значит, ты так и не понял, почему Колдфилд призвал ее? У нее особенное сердце, и она пришла, чтобы исполнить пророчество. — «Последнему Ледяному Королю будет принадлежать огненное сердце», - задумчиво повторил лорд Колдблад слова из Книги Вечности. — Да, — с готовностью кивнула Крессентия. — Пусть ты не сможешь полюбить ее как женщину, но сможешь как верного друга. В ней ты найдешь опору, тебе станет легче. «Может, она заставит тебя задуматься перед тем, как присваивать чужие сердца», — про себя добавила Хранительница. — Так значит, я — последний Ледяной Король? — недоверчиво произнес Хранитель севера, размышляя над услышанным. — Очень интересно. Боюсь, в свете услышанного, мне пора возвращаться в замок. Был рад повидать тебя. — Подожди, — требовательно схватила его за рукав Крессентия. — Сначала ты должен вернуть украденное. — Я ничего не крал. Это был подарок, — улыбнувшись кончиками губ, граф растаял в воздухе. На раскисшую после дождя землю медленно упали несколько снежинок. Издав отчаянный вопль, Крессентия затоптала их ногой.