Узник зеркала

Здравствуй, Хэлли! Как твои дела, птичка? Надеюсь, ты не кинулась в омут головой вслед за мной и не приняла предложение мистера Хамфри? Не советую тебе этого делать: во-первых, он вдовец, во-вторых, жлоб. Я тебе это уже говорила, но ты ведь из тех, кому нужно повторять дважды. Я не обидела тебя своей прямотой? Разрешаю в отместку сострить на тему моего положения (но не переусердствуй, иначе так и не узнаешь секретов Того-Кто-Живет-на-Холме, а я знаю, ты душу готова продать за чужие секреты!). Прошло всего полдня моей новой жизни (не считая времени, затраченного на дорогу, что, учитывая мою ненависть к ожиданию, жизнью назвать нельзя), а мне уже кажется, что я в Колдфилде целую вечность. Мурашки по коже от этого места! Ночью сквозняки воют здесь похлеще волков и так холодно, что мне повезет, если я не подхвачу простуду. А днем мрачно, как в мертвецкой. У меня крепкие нервы, но, когда идешь по коридорам, того и ждешь, что кто-то выскочит из-за угла и тебя схватит. Сегодня я всю ночь не спала (старые кошмары… это невыносимо, я никогда не), и пару раз мне казалось, что я слышала чьи-то стоны. Это был, разумеется, ветер, но не так-то легко убедить в этом воображение. Родители наверняка зачитали письмо им вслух, поэтому ты уже, конечно, знаешь, что здесь у меня есть своя горничная по имени Кларенс (типичное имя для старой девы). Она умеет красиво заплетать волосы и поджимать губы так, что они становятся похожи на репейник. Я надеялась узнать у нее последние сплетни, но то ли она предана графу, то ли ей хорошо платят за молчание — светская беседа не задалась. Да, она-таки сказала, что всех слуг наняли ровно пять лет назад, а о том, что стало с предыдущими, история умалчивает. Как тебе такой поворот? Еще здесь есть больной мальчик по имени Себастьян, которого Колдблад, по его словам, «нашел младенцем и приютил», подарив ему свою фамилию и перспективы на будущее. Плохо скомпонованная выдумка. Наверняка, Себастьян — это его побочный сынок от какой-нибудь недалекой кухарки, которого Колдблад совсем не горит желанием опекать. Может быть, я цинична, только меньше всего граф похож на благодетеля, и его мотивы мне не ясны. Точно так же, как и мотивы в отношении меня. Пока на меня обращают внимания не больше, чем на предмет интерьера. Не то чтобы я жаловалась, но я ожидала по меньшей мере заботы (если уж не преклонения), а получила лишь связку ключей от всех дверей. То есть почти от всех дверей: от всех кроме двух! Еще одна загадка! Все, птичка, силы мои на исходе: длинные письма всегда меня утомляли. Все остальное ты уже знаешь из письма родителям, мне нет нужды повторяться. С любовью, Лив. P.S. Представляешь, граф категорически отказывается называть меня именем «Лив». «Короткое и невразумительное» оно, видите ли. Конечно, ведь куда лучше звать меня пуританским «дорогая» или претенциозным «Оливия»! Я просто в бешенстве! P.P.S. Не вздумай выходить за Хамфри! Когда на следующее утро Оливия спускалась вниз к завтраку, ее внимание привлекли приглушенные голоса, доносившиеся из бокового коридора. Узнав в переговаривающихся Колдблада и Кату, Оливия невольно замедлила шаг и прислушалась. — …Д-да, милорд, да, я понимаю. Это не ваша вина… Но ведь даже в случае ипохондрии, симптомы вполне реальны… — Во-первых, вы явно запутались в дефинициях и противоречите сами себе. Во-вторых, я не понимаю, почему вы сочли необходимым вовлекать меня в ваши обязанности. — Но, милорд, ведь вас тоже волнует благополучие мальчика! Он совсем слаб… буквально угасает на глазах! И хотя мы исправно следуем советам доктора, лучше ему не становится. — Ката, не злоупотребляйте моим терпением. Если вас не затруднит, объясните, каких конкретно действий вы от меня ждете. — Ох… Простите, милорд, мне так стыдно обращать на это ваше внимание… Простите меня за вольность, но не могли бы вы быть чуть-чуть теплее к нему? Все, что бы он ни делал, он делает лишь для того, чтобы добиться вашего внимания. Помните, как он всерьез увлекся рисованием после того, как вы похвалили его рисунок? Захотел играть на фортепиано лишь потому, что вы играете… — И по-вашему, его болезнь объясняется нехваткой одобрения с моей стороны? — спокойно спросил граф, но даже за стенкой Оливия почувствовала холодный сарказм, которым дышало каждое слово. — Нет, милорд, я не это хотела сказать… Просто больные выздоравливают, когда их заставляют почувствовать себя счастливыми. А Себастьян был бы рад, проведи вы с ним хоть денечек… Я знаю, что вы его любите. — Ката, ваша вольность не оправдывается даже благими побуждениями. Лучше оставим этот разговор. — Простите, милорд. Мне так жаль, милорд. Себастьян вас любит, так любит. Простите, милорд… Я пойду, да? Простите меня. Оливия продолжила спускаться как ни в чем не бывало, и они с графом столкнулись на лестнице. — Доброе утро, дорогая. Надеюсь, сегодня ты хорошо спала? — точно подачку, бросил ей Колдблад, не замедляя шага. — В этот раз вполне сносно. — Значит, нет нужды распоряжаться, чтобы твои вещи перевезли в другое крыло? — Пока нет. Но я хочу дать себе возможность передумать. — Как пожелаешь, — пожал плечами граф, пропуская ее вперед в зал столовой. — Как прошло твое знакомство с замком? — Замечательно. Я обошла все галереи и комнаты, за исключением тех, которые вы не велели. А потом выбирала себе гардероб на новый сезон. Раз уж мне не велено выезжать в город, то модистка приедет сюда завтра с образцами тканей. — Я рад, что ты постепенно осваиваешься в Колдфилде. Оливия обворожительно улыбнулась, но граф смотрел прямо перед собой, и ее усилия прошли даром: — Я чувствую странное родство с этим местом, как будто уже была здесь раньше, — сказала она. — Все кажется знакомым, как из старого сна. Как это чудесно и странно, не правда ли? Мне здесь нравится, здесь я чувствую себя как дома, хотя небольшая смена обстановки бы не повредила, — не моргнув глазом, солгала Оливия. Она решила, что оригинальная похвала в адрес замка послужит хорошим началом для разговора о перепланировке. Ее ложь, как и ее лесть, была экспромтом, сиюминутной фантазией, но Колдблад застыл на месте как вкопанный. В чем дело, испугалась Оливия, неужели я опять сморозила глупость? — Как ты сказала, «из старого сна»? Ты видела замок прежде? Видела его в своих снах? — со сдавленной настойчивостью спросил Колдблад. Лакей отодвинул перед ним стул, но он и не думал садиться, а вместо этого, развернув корпус, сверлил ее своими бесцветными глазами. — У меня такое ощущение, что видела, — настороженно прищурилась Оливия. — Увы, я не помню этих снов в деталях. Только общие впечатления. — Разумеется, — кивнул лорд Колдблад. К нему вернулся скучающий вид. — У тебя нет планов на это утро? Я бы хотел показать тебе кое-что. — Вообще-то есть, но я могу их отменить ради особого случая, — понизила голос она, загадочно улыбаясь. Ложь. Снова ложь. Очередная попытка начать игру, в которой Колдблад рано или поздно будет вынужден принять участие. — Это было бы весьма кстати. Сегодня молчание, с которым проходил завтрак, раздражало: время тянулось так медленно, что Оливия со скуки принялась складывать из салфеток птичек и остановилась, только натолкнувшись на уничижительный взгляд графа. Кажется, я превращаюсь в Хэлли, отругала себя она. Ей необходимо держать себя в руках, иначе она рискует попасть впросак. Но как невыносимо долго длятся минуты, когда чего-то ждешь! Что хочет показать граф? Возможно, одну из секретных комнат? Как же быстро он изменил свое решение! Вскоре оказалось, что Оливия поспешила с предположениями: намерений посвящать ее в свои секреты у Колдблада не было. Вместо этого, пройдя по длинным галереям, они вышли к застекленной двери, открыв которую, оказались в оранжерее. Удивительно, но вчера, во время прогулки по окрестностям, Оливия упустила ее из виду. После полумрака замка свет помещения показался леди Колдблад мучительно ярким, а от душного, наполненного благоуханием воздуха закружилась голова. Щурясь, она оглядывалась по сторонам, точно мышь, выглянувшая из норы. Узкая дорожка несколько раз разветвлялась, проходя под витиеватыми арками, увитыми плющом. Вдалеке слышалось журчание воды и плеск фонтана. Растительность была буйная, но однообразная: ее основу составляли кусты белых роз, рассаженные вдоль тропинок с идеальной симметрией. Оливия мимоходом подумала, что место смотрелось бы куда лучше, допусти Колдблад немного художественного беспорядка: тогда не было бы столь раздражающей взгляд искусственности, когда взгляду не за что зацепиться. — Так значит, вы любите розы, — многозначительно протянула она, будто это о чем-то ей говорило. — Только белые. Граф заложил руки за спину и медленно пошел по дорожке, поскрипывающей насыпным гравием. — Мне нравится белый цвет, — сказал он. — В отличие от других, в нем есть логическая завершенность. Поглощая все остальные цвета, взамен он предлагает пустоту. Никого не вводит в заблуждение, никого не щадит. Бездонный и беспристрастный, это цвет начала и конца, постоянства и времени, холода и солнца. Он напоминает нам, что в истоках всего лежит ослепительное и прозрачное ничто. Что наша жизнь — искра, снежинка, раз преломившая солнечный луч. Оливия кивнула с задумчивым видом, пряча скучающий взгляд. Модным нынче беседам о высоких материях она предпочитала светскую болтовню о пустяках. Разговоры ни о чем были для нее покровом, за которым она могла спрятать сокровенные мысли. Ей оставалось лишь беспечно играть словами, поочередно меняя маски, оберегая то хрупкое внутри от чужих липких и любопытных пальцев. Возвышенные размышления требовали осторожности, плохо сочетавшейся с остротой ума, и она всегда пасовала, даже если у нее было что сказать. — А почему розы? — Прихоть. Оливия, почувствовав, что момент подходящий, перешла на доверительный тон и пошла в ногу с графом: — Ваша светлость, я чувствую, что сейчас самое время мне узнать о том, зачем я здесь. Я знаю, вы не любите расспросов, а малейшее проявление любопытства кажется вам серьезным проступком, но держать меня в неведении относительно моей доли, как минимум, жестоко и, совершенно точно, не достойно джентльмена. — Когда ты негодуешь, дорогая, то выглядишь гораздо старше своих лет, — улыбнулся Колдблад. — Складочки, которые появляются на лбу и около губ, со временем, конечно, превратятся в морщины. Но не стоит волноваться на этот счет: тебе это только добавит шарма. — Не дразните меня, — нахмурилась Оливия. — Ваше попытка увильнуть от разговора неубедительна. — Также неубедительна, как твоя игра в очарование? — Я не удостою ответом это замечание, — вскинула подбородок девушка. — И я все еще жду вашего ответа. Они вышли к фонтану и остановились, любуясь переливающимися на свету брызгами, а потом, пройдя несколько шагов, расположились на стоявшей здесь же неподалеку скамье. — Иногда правда приносит лишь разочарование и сожаления. На твоем месте, я бы предпочел жить в счастливом неведении, — сказал граф, уставляя трость в землю, а подбородок упирая в набалдашник. Его взгляд застекленел, дыхание потяжелело. — Нет, ваша светлость, это не тот случай. Туману я всегда предпочитала ясность. — Ты полюбишь меня, — сказал граф. — Я не знаю, — растерялась Оливия. — Все может быть… когда-нибудь. В любом случае, это не ответ. — Нет, дорогая, это и есть ответ. Вот почему ты здесь. Ты будешь любить меня. От возмущения Оливия подскочила на месте. «Вот еще!» — чуть было не выкрикнула она из чувства противоречия, но передумав, презрительно закатила глаза: — Значит, вам бы этого хотелось? При этом, вы утверждаете, что мною не очарованы. Я вижу здесь противоречие. Зачем вам любовь человека, к которому вы равнодушны? — Ничто не может сравниться с радостью обладания чужим сердцем, — пояснил Колдблад. Его серые глаза зловеще сверкнули. — Ты знаешь, сердце обладает исключительной ценностью. С ним нужно обращаться бережно. — Вот оно что! — внезапная догадка показалась ей столь блистательной, что Оливия в порыве чувств стукнула себя кулаком по колену, невольно скопировав любимый жест мистера Хаксли. — Себастьян! — Себастьян? — поднял брови граф. — Вот чем, оказывается, объясняется его пребывание здесь! Он стал вашей первой жертвой? — Жертвой? — отчетливо выговаривая каждый звук, переспросил Колдблад. — Я боюсь, Оливия, ты сделала неверные выводы. Этот мальчик мне дорог. Да и речь не идет о жертвах. Ты будешь счастлива отдать мне свое сердце, будешь даже умолять, чтобы я его взял. Я, разумеется, проявлю снисходительность. — Что ж, дорогой граф, — поднялась на ноги Оливия, — вынуждена вас разочаровать: со мной вы прогадали. Мое сердце никогда не будет принадлежать вам, если только вы не вырежете его из моей груди. Возможно, не скажи вы мне правды, я бы позволила себе потерять голову — просто со скуки, забавы ради. Но вы сначала объяснили механизм, а теперь собираетесь показывать фокус. Ваши надежды обречены на провал. И знаете что? Вы мне даже не нравитесь. — Терпение, Оливия. Терпение, — улыбнулся Тот-Кто-Живет-На-Холме, успокаивающе подняв руку. Но леди Колдблад уже его не слышала. Ее каблучки застучали сначала по гравиевой дорожке, потом по ступенькам. Он сумасшедший! — повторяла она себе. — Безумец, совершенный безумец! Но не мог же он не предвидеть ее реакции на это неожиданное и дикое признание? Разумеется, все он знал загодя, все просчитал и выбрал лучшую стратегию. Выходит он тоже играет в игры, играет на поражение. Если бы он добивался ее чувств, то не стал бы ставить себе палки в колеса. Значит ли это, что он солгал? Мерзавец! Он так и сделал — это единственное правдоподобное объяснение! Он намеренно спровоцировал ее возмущение, чтобы оградить себя от лишних вопросов! Так? Так же? Так?.. Сердце бешено стучало в груди, а ответа все не было. Внезапно из-за угла показалась фигура, и, чтобы не налететь на нее, Оливия резко остановилась, прижавшись к стене. — Простите, миледи! Это моя вина! Я такая неуклюжая! Вы не ушиблись? Снова она, Ката, эта вездесущая дурнушка. Кажется, она единственная, кто хоть что-то знает о графе. Но можно ли ей доверять? — Вы-то мне и нужны, дорогуша, — сказала Оливия. — Я хочу с вами поговорить. Гувернантка покорно кивнула, робко улыбаясь: — Разумеется, миледи… Я к вашим услугам. — Пойдемте, вы проводите меня до моей комнаты: я все еще плохо ориентируюсь в этом лабиринте. А по пути ответите на вопросы. — Простите меня, но я должна… — попыталась запротестовать Ката, но Оливия нахмурилась и, бесцеремонно схватив ее под локоть, потащила за собой по коридору. — Когда вы в первый раз оказались в замке, штат прислуги был совсем другим, верно? — Да, миледи, — покорно призналась Ката, беспомощно оглядываясь через плечо. — И что с ним случилось? — Через три года его светлость всех распустил. — Почему? — раздраженно фыркнула Оливия. — Отвечайте уже по существу, желательно сложносочиненными предложениями. — Я не знаю почему, миледи… — промямлила Ката. — Его светлость выплатил последнее жалованье и нанял новых людей. — Неужели он никак не объяснил причин? А что говорили слуги? Наверняка, ходили слухи? — Не знаю, миледи, я не застала этот момент: мы с Себастьяном были в отъезде. — Ладно, — успокоившись, протянула Оливия, чувствуя, что хватила лишнего, и еще немного, и девчонка, чего доброго, разрыдается. — Очень хорошо. Дать вам платок? Ката закусила губу и покачала головой: — Вы очень добры, миледи. Но доброта Оливии была лишь короткой передышкой, чтобы собраться с мыслями. Позволив гувернантке перевести дух, она продолжила наседать с новой серией вопросов: — Когда вас наняли, сколько лет было Себастьяну? Ей хотелось схватить Кату за плечи и растормошить ее, пока та не расскажет ей правды. — Ему не было и полгода, миледи, — заметно потеплел голос гувернантки. — Он был только-только отлучен от кормилицы. Я была сначала его няней. — Как граф объяснил его появление? — Он взял его под опеку. — На каком основании? — Я не знаю, миледи. — Понятно. Заметив, что они приближаются к знакомой части замка, Оливия замедлила шаг. Она ненадолго замолчала, слушая их гулкие шаги и разглядывая родовые портреты на стенах (семейное сходство поколений Колдбладов выражалось в необычайной белокожести и сероглазости, а также в хмуром выражении на слегка вытянутых лицах), а потом сухо отчеканила, не размениваясь на предисловия: — Комната за фамильной галереей в западном крыле и подземелье. Что вам о них известно? Расчет на внезапность сработал. Ката вздрогнула и испуганно начала лепетать что-то невнятное: — Нет-нет, миледи, ничего не знаю… Кого угодно спросите… Никто ничего не знает, только его светлость. Нам не дозволено. Даже служанки не моют там полов. — Но что-то вы ведь знаете, да? За восемь лет вашей работы гувернанткой что-то же вы заметили? Хоть что-нибудь? Ката закусила губу. Она была крупнее и выше Оливии, и ей приходилось сутулиться, чтобы не возвышаться перед леди Колдблад нескладной великаншей. — Мне нечего вам сказать, миледи. Простите меня. Оливия вздохнула: — Вы ему преданы, да? Чем он заслужил такую преданность? Ката покачала головой: — Миледи страшат его секреты? — ласково прошептала она, положив свою большую теплую руку Оливии на предплечье, как будто не замечая ее раздражения. — Секреты есть у всех. Милорд никогда не причинит вам зла. Доверьтесь ему, и вы увидите, как счастлив он будет заботиться о вас. Вопреки угрюмости, у него доброе сердце. Оливия отвела глаза, чувствуя, как в ней зарождается понимание. Эта гувернантка могла запросто обратить летящие в нее стрелы в лебединых пух. — Простите меня, я вела себя с вами неподобающе, — сказала Оливия. — Не знаю, что на меня нашло. Я буду благодарна, если вы не расскажете графу о моих расспросах. — Это останется между нами, — клятвенно прижала ладонь к груди Ката. — И вы простите меня тоже. Я бы сказала вам больше, если бы могла. Оливия только покачала головой. Глупая девчонка! Она не первая гувернантка, влюбленная в хозяина дома. По крайней мере, ей повезло родиться уродиной, и за свою честь она может быть спокойна.