Я тебе доверяю

— Герман… Ты горишь! Кажется, начинается, — я слышу голос Алёны, словно пробивающийся сквозь препятствия, чтобы достигнуть моих ушей. Да, начинается, я уже это чувствую. В глазах двоится, к горлу подступает тугой ком, а я пытаюсь сосредоточить взгляд на ней и не погрузиться в забытье. Потому что я знаю, что за этим последует. Правда. Нет-нет, она не должна услышать от меня то, что я так тщательно скрываю. «Алёна, уходи», — хочу сказать, но вместо этого выходит какой-то невнятный бред. Хочу оттолкнуть от себя — но рука с глухим стуком падает на пол и продолжает вяло шевелиться — извечная привычка постоянно вертеть что-то в руках даёт о себе знать. Ненавижу быть слабым. И ненавижу, чтобы это кто-то видел. Особенно она. Сейчас я не могу врать даже себе, поэтому, наверное, бред — это самый лучший способ узнать, что чувствует человек на самом деле. А я чувствую, что совершенно влюблён в эту девчонку: совсем ещё юную и неопытную. И за это я ненавижу нас обоих: её за то, что заставила меня полюбить себя, а себя за то, что не выполнил задание. Я должен был только добраться до капитана через его дочь. А я всё провалил. С губ срывается стон отчаяния, и Алёна вздрагивает, удерживая меня за плечи. Я отлично чувствую, что ещё немного — и совсем потеряю контроль. Макс обещал, что не даст ей слушать, что я говорю. На мгновение я даже проникся симпатией к этому мальчишке, но потом вспомнил сцену, которую мне довелось увидеть утром, и испытал острое желание прострелить старпомовскому сыну голову. Оружие… Если кто-то найдёт моё оружие? Алёна ведь сейчас может пойти в мою комнату и увидеть всё. Я поворачиваю голову влево, где сидела она и вижу в её руках пистолет. Мой пистолет. Какая-то часть сознания понимает, что на самом деле это тот самый конверт, который я отдал ей на хранение и в котором содержится всего три слова, которые, несомненно, очень важны для меня. Но горячка делает своё дело, и я выдавливаю из себя: — Не надо это трогать!.. Мой голос звучит сипло и сдавленно, может, даже угрожающе, поэтому Алёна поспешно выпускает из рук «Парабеллум», но тот не ударятся об пол с характерным звуком, а падает очень легко. Я уже и забываю, что это всего лишь галлюцинации. — Не надо трогать моё оружие! Никогда, — нравоучительным (как мне кажется) тоном повторяю я. Слишком поздно понимаю, какая это было ошибка. До той части сознания, которая ещё не порабощена токсинами, доходит смысл сказанного только тогда, когда девушка тихо переспрашивает: — Оружие? Жутко хочу ударить себя так, чтобы потерять сознание и не говорить больше. Или же отослать Алёну так далеко, чтобы она не слышала. Девочка, пожалуйста, уходи. Но уже в следующее мгновение я желаю рассказать ей. Сделать то, чего не делал никогда — излить душу, каким бы глупым это ни казалось мне всегда. Я должен рассказать кому-то, иначе не вынесу того, что со мной происходит. Я ведь никогда не хотел этого. Не хотел делать того, что делаю. Но у меня нет выбора. — На нём много крови, — говорю я, медленно раскачиваясь. — Много крови, а сколько ещё будет? В самом деле, сколько ещё будет крови? Сколько ещё я убью, прежде чем кто-нибудь не сжалится надо мной и не направит дуло моего же пистолета на меня? — Герман, какой крови? Глупенькая. Неужели и правда не понимает? — Оружие создано для того, чтобы убивать, — с большими паузами в словах, безуспешно пытаясь остановить поток льющейся из меня информации, сообщаю я. — Ты убивал, Герман? — её голос срывается. Вот-вот заплачет, кажется. — Герман, о чём ты говоришь? Я открываю рот, чтобы сказать что-то ещё, но меня перебивает голос… как там его имя? Тот, белобрысый, который флиртует с моей девушкой. Голова падает на колени, и я забываюсь, чувствуя чьи-то прохладные руки на своём горячем лбу. Вскоре я чувствую, как прохлада исчезает, и Алёна куда-то уходит. Не поднимая головы, бормочу что-то вроде: «Вернись». Она не слышит. Отчего-то во мне кипит злость, а в своём воспалённом мозгу я отчётливо представляю себе, что когда-нибудь она не уйдёт. Никогда больше не уйдёт. Я не позволю. Убью всех, кто попытается помешать, а она будет моей. Спустя час, а может быть и всего несколько минут, проведённых в каком-то состоянии, близком к клинической смерти — я знаю, я это испытал — снова могу думать о чём-то. Я думаю об Алёне. Ненавижу её любить — она заставляет меня вспоминать о почти совсем другом мне, которого уже давно не существует. Том, кто не внушает страх одним своим взглядом и умеет улыбаться. Она делает из меня слабака. Но, может, я сам этого хочу? Хочу, чтобы она изменила меня. Я эгоистичен — понимаю, что недостоин её, но всё равно моё «хочу» для меня важнее. Этого ей во мне не изменить. Для Алёны я ангелов заставлю спуститься на Землю, но только при том условии, что она будет только моей. Хотя зачем ей ангелы? Она ведь сама совершенна. А нужен ли ей я? Хочу думать, что да, нужен. И снова вспоминаю конверт, который отдал ей накануне. Я знаю, что если его не вскроет она, то её идиотки-подружки сделают это. Поэтому я и написал его. «Я тебе доверяю», — послание, которое она прочитает. «Я тебе доверяю», — это то, что я чувствую к ней. «Я тебе доверяю», потому что ты — мой ангел-хранитель. Даже у дьяволов они бывают. Всё верно. Я не злодей, я не герой. Я дьявол, которого хрупкая девушка на своих плечах вытаскивает из преисподней. Улыбаюсь, а губы беззвучно шепчут: — Я тебе доверяю.