Точка

Она привычно достала зажигалку и безо всяких колебаний чиркнула, заставляя огонек трепетать на осенней прохладе. Он хмуро смотрел, как тонкие пальцы пианистки почти любовно гладили недавно купленную и только что открытую пачку сигарет, белую, с синей каймой геометрии по бокам. Очень хотелось вырвать из рук эту никотиновую дрянь, растоптать или выкинуть в ближайшие кусты. Особо на защите окружающей среды он не зацикливался, гораздо важнее было то, что Точке и так оставалось немного. Пора хотя бы под конец перестать терзать свой организм медленным ядом. — Точка. — А? – она лениво склонила голову набок, закрывая один глаз и с лукавым прищуром наблюдая за ним. Машинально встряхнула левую руку, заставляя сползти многочисленные браслеты на кисть. — Хватит, Точка. Зачем ты сказала нашим, что уезжаешь из города, потому что тебя все достало? Что за ребячество, я спрашиваю, а? Глупее повода ты не смогла придумать? — Разве это не так? Она мягко рассмеялась и снова затянулась. Ее длинный, в несколько раз обмотанный вокруг шеи цветной шарф вяло шевелился, поддаваясь сырому ветру. Легкий холодок мгновенно пробежал вдоль позвоночника и остановился, пульсируя в районе лопаток. Рус против воли скривился, чувствуя резкий запах табака, смешанный со сладковатым ароматом недешевого парфюма. — Точка, тебе самой еще не надоели эти маски? Ты очень тонко лжешь. Давишь, отпускаешь, заставляешь поверить, притворяешься, доверяешь и вновь подставляешь. Ты каждый день недосказываешь правду, — он с неприкрытой ненавистью взглянул ей в глаза, уже давно отчаявшись найти хоть толику истины, — Только не запутайся в паутине вранья сама. Это будет весьма глупо, если учесть, с каким постоянным упорством ты все всегда проворачиваешь. Правдивей правды, лживее лжи. Она снова улыбнулась, издевательски-нежно, как в картинных женских романах героини улыбались своим рыцарям и воздыхателям. Рус поднял глаза к пасмурному, невеселому небу и тихо сказал: — На этот раз ты серьезно прокололась. Я не дурак. И был у доктора. Ее рука, уже практически поднесшая сигарету в очередной раз ко рту, медленно опустилась. С лица растворялся глумливый интерес и нарочитая таинственность. Точка, пару секунд немигающим взором пристально разглядывая тлеющий огонек, внезапно резко и порывисто швырнула никотиновую отраву в ближайшую клумбу, где тихо увядали анютины глазки. Машинально отряхнула руки и одежду от блеклого пепла и расправила складки кашемирового пальто. Почти пролетела, почти проскользила над асфальтом и остановилась перед лицом Руса. Слова растворялись в осени, как в тумане исчезали огни деревень: — Сегодня красивое небо, — в ровном голосе он впервые услышал беззвучную тоску, — Я бы сыграла сейчас увертюру к свободе. — Я не помню такой, — Рус поднял глаза к неясной дымке надвигающейся грозы и свинцовым, тяжелым мазкам небесного свода, — Меня этот вид не впечатляет. Я предпочел бы лето. И желательно жаркое. В ее открытом взгляде что-то так тщательно выстроенное рушилось, ломалось и падало в небытие. Это ненадолго. Она просто устала одна носить эту нестерпимую ношу. Ей надо выговориться. — Твой выбор. Я в тучах вижу свет. А ты? – зеленые, с ободком ореховой радужки вокруг зрачка, глаза неопределившегося цвета, как у ребенка, смотрели устало. Без тени фальши. Рус засунул озябшие руки в карманы и хмуро ответил: — Путь Люцифера. Точка откинула голову назад и шуршаще рассмеялась. С минуту покачавшись с пятки на носок, внезапно отошла на пару шагов и присела перед клумбой, заглядывая в сердцевину анютиных глазок. Рус вдруг четко представил, как ее тусклый взор встречается с душами умирающих цветов. Как сознание впитывает мысли цветов о смерти, как организм учится искусству знакомства с концом. Он вздрогнул и через силу провел рукой по лицу, словно стирая невидимую паутину. Такие бредовые, безумно-отчаянные мысли начали приходить к нему уже три назад, после визита к ее лечащему врачу. Онкологическое заболевание. Злокачественное. У него были связи. Он хотел ей помочь, но знал, что у кошки шесть путей, и все ведут во тьму. Ее собственную, ни с кем не считавшуюся, неотделимую от ночи грехов. Он посмотрел на тонкие пальцы пианистки и невольно вспомнил ее последнее выступление, когда в концертный зал сквозь охрану прорвалась их толпа безбилетников, оборванцев с улицы, радостно улюлюкающих и поставивших концерт под угрозой срыва. Когда он впервые увидел чистую ненависть Точки, едва ей успели сказать, что она не должна быть здесь – «мероприятие не ее социального статуса». Когда компания по этому поводу устроила потасовку среди снобов и высшей гнили общества, крича о том, что «Точка каждого наебет, а вы – пидоры, раз не понимаете ее охрененной музыки!». Когда в драке громче всего были слышны сердечные послания на три веселых буквы, а превосходство богатеев было лишь в том, кто быстрее удерет от встречного кулака. Ей верили все, несмотря на то, что она не верила никому. Рус до боли сжал руку в кулак, тяжелым взглядом буравя спину Точки и ее темные локоны, ниспадающие на плечи. Помедлив, бесцветно спросил: — Это была ложь для правды или для развлечения? Она ничего не ответила. Провела рукой по сморщенным лепесткам и тихо сказала: — Они возродятся? — Не знаю. Но не думаю, что они многолетние. Впрочем, я никогда не был силен в ботанике, — Рус подошел ближе и остановился позади нее, всего в двух шагах,— Я только знаю, что их нескончаемое множество. Что каждый из них – практически отражение другого. Если один завянет, то весной его снова можно будет увидеть. — Но я одна, — она встала и обернулась, — Я одна. И я не вечна, — повторила она спокойнее. Вздохнула и вновь достала зажигалку. Тишина осени обволакивала. Далеко, на одной из дорожек парка, Рус краем глаза заметил мелькнувшие яркие пятна зонтов и смешную собачку-подподмышку. Успел увидеть громоздкую коляску, исчезнувшую среди плотной вязи деревьев, и отстраненно подумал, что Точка – девушка. У нее мог быть муж и дети. Возможно, он, Рус, был бы даже шафером на ее свадьбе. Та большим пальцем осторожно поглаживала пачку сигарет. Рус потянулся, чтобы отобрать, но Точка подняла голову и одними губами беззвучно произнесла: — Но не значит ли моя уникальность то, что я почти копией оригинала наконец смогу сыграть увертюру к свободе? Он прочитал. Он понял. И впервые за последние три дня сумел усмехнуться. Немногочисленные люди в парке затерялись в пропасти безысходности в зеленых глазах. Память услужливо пролистала Русу все моменты их длительного знакомства – не друзья и не приятели, не знакомые, и уж тем более не пара. Точно нет. Все слишком сложно в этой жизни. Просто им всегда удавалось находить общий язык, говоря совершенно разные вещи. Они научились понимать мысли друг друга, но не смогли услышать правду во лжи. Вот так бывает, что недоверие ко всему сближает, но не дает открыться. Оно как медленный яд, наркотик, от которого зависишь уже полностью и без подозрения не можешь смотреть на этот мир. Точка через силу улыбнулась и не дрогнувшим голосом произнесла: — Я уезжаю, Рус. — Куда? — Пока не знаю. В то место, где я смогу остаться до конца и написать новое начало. Рус сощурил глаза и посмотрел на нее. Сегодня передоз правды, отказ ото лжи и свобода мыслей. Впрочем, она всегда у них была. Тут не на что жаловаться. Тоска сжимала сердце и оседала где-то в районе желудка. Она же такая молодая. Она совсем не успела пожить. — Когда напишешь увертюру к свободе, обязательно покажи ее мне. Я, по крайней мере, в нотной грамоте разбираюсь получше твоего, пианист-недоучка. Она смешно сморщила нос и снисходительно фыркнула. А сама-то плачет. Рус чувствовал, как тугой комок в груди постепенно растекался, ослаблял свою плотность. Ощущение легкости в мыслях расслабляло. Он готов отпустить. Такова жизнь. — Точка. — Саша. — Что? – Рус недоуменно посмотрел на нее, разминая пальцы, онемевшие от бездействия. — Меня зовут Александра. Пора и мне расставить все свои точки. А первое, что я сделаю, — она приблизилась и усталой полуулыбкой ответила на немой вопрос в его глазах, — Избавлюсь от прошлого. Она подошла и осторожно, легко прикоснулась губами к его губам. Это был даже не поцелуй, но нечто большее – печаль, тоска, ожидание и их расколовшаяся полная чаша. Медленно, томительно-сладко бывшая Точка оставляла компанию и становилась Александрой, обнимая Руса за плечи и чувствуя на своем затылке его холодную ладонь. А слезы струились по щекам, тихие всхлипы потонули где-то в глубине чужого рта. Театр одного актера закончился. Они сняли маски. Рус неспеша целовал ее шею, губы, щеки, глаза – и тугой узел в груди снова начинал стягиваться, подобно канату. Чьи слезы были у него на коже, он уже не понимал. А она вполне могла стать его девушкой. Его спутницей. Его женой. Три дня назад они решали, в какой университет пойдут поступать. Уже ровно через два месяца она умрет. Пока у них есть время. Потом его уже не будет. Осень вступила в свои права. Ветер поднимал ввысь золотые, подгнивающие по краям листья, а проходящая пара добродушных бабушек умиленно говорила: — Какие замечательные молодые люди! У них еще все впереди!