***
Максим Булкин и сейчас помнил, как вчерашним школьником сошёл с подножки электрички, поступать в Томский педагогический университет… Помнил, как тёр на удачу нос памятнику Чехова и широко улыбался от восторга, намертво с первого взгляда влюбляясь в гордые сибирские Афины. И как не влюбиться? Футуристическая архитектура мостов и кинотеатров здесь соседствовала с резным зодчеством старых храмов, а каменные бабы степей Алтая охраняли американские деревья в университетской роще. По осени в томских парках можно набирать пакеты ароматной облепихи, а зимой – любоваться синевато-жёлтыми закатами, поедая в столовой на Московском вкуснейшие сосиски в тесте. А какие в Томске девушки! Подошвы Максовских протекторов-ботинок топтали Лиговский проспект и Красную площадь, набережные Владивостока и переулки Новгорода… Доводилось блудить и по Монмартру, Великой Китайской стене, улочкам Праги, Трафальгарской и Святого Петра площадях, пески Египта заставили сменить ботинки на шлёпанцы, но суть ли? Максим с полной ответственностью заявлял — в Томске самые прекрасные девушки! И это не патриотизм, это факт! И по причине данного факта Максим Булки всё ещё не определился с той единственной, ведь на кого всех прочих красавиц оставить? Да и куда спешить? За несколько километров утопает сугробами по колено родная сибирская деревушка, где на паренька из бедной семьи бывало, нет-нет, да и посмотрят косо из-за прищура азиатских глаз, венчавших,сейчас, добрые два метра роста. Суть ли? Студенчество отгремело рок-музыкой, выветрилось дымом дешёвых сигарет. Максим Айтматович Булкин года четыре как преподаватель русской и зарубежной литературы, доцент, кандидат филологических наук, на кафедре Историко-филологического факультета Томского государственного педагогического университета. Новый статус, впрочем, не отменял любимых берцев, и вкуснее сосиски в тесте только две сосиски в тесте, а в местных рок-барах и сейчас наливают самого лучшего пива после фразы «как всегда». В сибирской деревушке лет до семнадцати мальчик с азиатскими глазами, сын сельской учительницы английского, развлекался только чтением книг. Максим читал почти как дышал и теперь с лёгкостью цитирует любую строчку Блока, Стругацких или Гумилева, научные работы молодого преподавателя смелы и самобытны. Врождённый гений и фанатичная любовь к литературе давно тяготит голову мечтами о собственной книге. Жизнь была прекрасна и удивительна. Была… В последний год кислорода стало словно вполовину меньше. Снег лип к подошвам, холод ободряюще щипал за впалые щёки. Все вроде оставалось по-прежнему, изменившись до неузнаваемости. Булкин не понимал, широко улыбался, отсылал рукописи в издательство и получал их назад, вёл семинары, принимал экзамены, зачёты, читал лекции. Лекция для Максима всегда событие, отдушина самореализации. С заразительной артистичностью молодой преподаватель презентовал книгу студентам, вел аудиторию за собой литературными тропами и мирами. Он любил сидеть на краешке стола возле лекционной трибуны. Часто жестикулировал, кидал неожиданные вопросы и комментарии. По звонку с лекций завороженные студенты ещё не сразу срывались со своих мест. Никто не отменял, конечно, парочку ссутуленных над телефонами лиц, но суть не в них же. В последний бескислородный год уже все присутствующие безучастно следили за экранами гаджетов, редко поднимая пустые глаза, а на зачётах говорили заранее заученные банальности первых ссылок интернета. Булкин решил не сдаваться, пересмотрел кучу новых материалов других профессоров. Даже оригинальных лекций Стивена Кинга на английском языке, которым (спасибо маме) неплохо владел. Максим решил устроить проект по типу литературных дебатов, носился с ним, выбивал финансирование, думал запустить передачу на местном канале… радиоэфире. Максим так хотел вернуть хоть крохи былого внимания студентов. Бесполезно. Пустые глаза, лица без интереса, а финансирование запороли с формулировкой «В стране творится такое...». Максим не понимал, из последних сил улыбался широко и уже беспомощно. Дело всей его жизни оказалось никому не нужным. Книжные прилавки ломились под горой всех оттенков, пламени и льдов, голодных игр. – Настоящая литература просто не в тренде… Это раньше, написал стихи и молодец… Сейчас айфоны уже прошлый век, — вещал бармен и по совместительству бывший однокурсник Рома, винтя пивной кран татуированными руками. – Но есть же русская классика. Её во всём мире ценят, — словно сам себе говорил Максим, отхлебывая поставленного перед ним чешского нефильтрованного. – Булкин, ну ты-то что про русскую классику знаешь? Ты в зеркале себя, Джеки Чана, видел? — рассмеялся Рома. Максим молча поставил пиво, вышел прочь. Томск догорал сине-жёлтым закатом, на месте были и резные деревянные дома и футуристические новые постройки, смешные памятники, красивые девушки, вкусности в столовой. Все по-прежнему,но до неузнаваемости. Время потянулось по-другому, Максим успокоился. Лекции читались без блеска глаз, цитат… Никаких лишних эмоций, движений. Молодой преподаватель за трибуной и читал по заранее приготовленной распечатке.***
Володенька не спорил, не задавал лишних вопросов, но решительно нихренашечки не понимал. Его хвалили, сулили повышение, просили ещё немного для закрепления результата… Перевели на банковскую карту командировочных и премиальных. Вольдемар, конечно, гордо говорил, что-то из темы «Рад стараться…», но в упор не мог сообразить, что он такого сделал то? Месяца три торчит в этой треклятой Сибири, мёрзнет и шастает на лекции какого-то ничтожества. Ничего там не делает, даже не слушает толком, сидит всё время и думает о своём или дремлет на последнем ряду лекционных скамеек. Володя ждал дальнейших указаний, и когда ему позвонили, думал, что задание вот-вот начнётся, а оно завершалось, оказывается. С мыслью отделаться от всяких мыслей решил себя порадовать согревающим напитком и прямо так и сказал продавщице алкомаркета: «Чем бы мне, красавица, согреться?» Красавица, округляя заплывшие глазки, от такого обращения совсем потерялась и сунула ему большую бутылку водки, название которой сейчас Володя — хоть убейте не вспомнит. Кстати, убейте! Ну что вам, стоит? Нет, Вольдемар и раскалённое железо пил, бывало. Но эта сибирская водка… После так раскалывается голова, что… Нет, ну убейте, ну пожалуйста! Кое-как очухавшись на морозе, Володя приволочился на лекцию, где в душной аудитории стало совсем паршиво. Голову пронзали раскалённые иглы, тошнота стояла в горле, всё тело потряхивало. Время тянулось нудно и долго. Сосредоточится, как обычно, на мыслях или задремать не получалось. Первый раз несчастный Володенька мало-мальски разобрался, что за херня тут творится. Косоглазый переросток-преподаватель нёс всякий бред. Володенька прислушался ещё внимательней. Надо сказать, в хорошей литературе в аду мало кто разбирается. Вольдемар вообще не сразу понял, что к чему, а когда до его воспалённой, раскалывающейся головы дошло, рассмеялся, громко и заразительно. Максим (а преподавал именно он) посмотрел на нарушителя спокойствия и невольно улыбнулся. - Я вижу, молодой человек, что поэзия серебряного века вас рассмешила, — оживившись, Булкин подошёл к лекционным скамейкам, рассматривая со смехом и брезгливостью Володеньку. — Может, хотите высказать своё мнение? – Конечно, хочу, — оскалился служитель ада. — Моё мнение: вся эта ваша литература — хрень! Аудитория замерла, все гаджеты были вмиг убраны, а глаза студентов со скоростью перемещались то на Володеньку, то на преподавателя. Последний после секундного замешательства оскалился улыбкой под стать Володиной и спросил: – Отчего вы молодой человек так решили? Обоснуйте. – Потому что это правда... Зал напрягся еще больше, ожидали, что Вольдемара попросят за дверь, но Максим Айтматович, казалось, обрадовался его заявлению, широко улыбаясь, весело произнёс, садясь на стол рядом с лекционной трибуной. – Ну, знаете, я сейчас скажу, что вы девушка и никак это не обосную… Приглашу вас на свидание. По лекции раздались смешки, Володя упрямо сощурился и поднялся с места, накатившаяся злость победила похмелье, и, развернувшись к аудитории, он поставленным голосом произнес: — Хорошо, я обосную… Книжки эти, да и стишки, написаны хрен знает когда и хрен знает кем и… хуй знает зачем! Всем и каждому в этой аудитории на них насрать. Да и не только… Бля, трамвай у них заблудился! Кто там звёзды зажег! Блядь! — Володя закатил глаза, потом с горячностью заговорил. — Люди – жадные твари, которым только бы сладко спать, жрать и трахаться. А перед смертью они обосрутся от страха и будут умолять… И всех сожрут, только бы своё жалкое, мудацкое существование продлить. Что бы кто ни пиздел… Перед кучей денег или дулом смерти все одинаковые. Никчёмные, слабые… Ничтожные твари. Вы же как крысы! Да блядь, вы хуже, даже… Крысы честнее: не несут хуйню про бога и мораль. Литература?! Пиздатура, — скривился Володенька и сам засмеялся своим словам. Аудитория сидела как парализованная, глаза у студентов расширились так, что на лицах, казалось, места перестало хватать. Звенящая тишина прерывалась лишь смешком севшего на место и жутко довольного собой Вольдемарчика. Все смотрели на Максима Айтматовича. Преподаватель внимательно слушал, а когда Володя закончил, спокойно улыбнулся и каким-то победным взглядом окинул офигевшую аудиторию. – Максим Айтматови, почему вы ему не скажете? — произнесла высокая светловолосая девушка, чьи зелёные глаза сейчас от злости просто пылали и буравили взглядом Вольдемара. Казалось, ещё немного – и блондинка вцепится в несчастного служителя ада и разорвёт на куски. – А что?.. Что я ему должен сказать? — театрально пожал плечами Максим. — Ирина, может, вы ему возразите, а мы послушаем? Только, знаете что… Вы выходите тоже сюда, — педагог указал на лекционную трибуну. – И поведайте нам, с чем не согласны. – Но, Максим Айтматович, он нас оскорбил всех… Почему вы?.. — девушка не унималась, её красивые черты лица, казалось, стали острее от злости. – Я не знаю, Ирочка… Я честно не знаю, что возразить нашему дорогому… Хм… как зовут? – Вольдемар, — довольно задирая подбородок, сказал Володя. – Приятно познакомиться… Так вот, я, признаться, и не знаю, что Вольдемару возразить. Знаете, иногда, глядя на вас всех, задумываюсь, может, правда, а? Ну её эту литературу, — весело махнул рукой Максим. Вольдемар одобрительно хмыкнул. Ирина оглядела зал, сжала кулаки и, гордо вскинув подбородок,подошла к трибуне. Зал замер. Девушка показалась Немезидой или Афиной Палладой защищающей сибирскую альма-матер. Максим встал со стола и отошёл, как бы присоединяясь к аудитории, не меняя спокойной улыбки, произнёс, обращаясь к студентке: – Только, пожалуйста, цензурно и аргументированно объясни, зачем тебе лично литература… и почему лучше крыс и не станем исходить экскрементами перед лицом смерти. Ирина заговорила, сначала путанно, эмоционально, но постепенно стала излагать в твёрдой и чеканной манере. Выдавая в себе дочь военного, рассказала, как её папа признался маме в любви строчками Бориса Пастернака. Папа служил на черноморском флоте, стоянка была недолгая, и денег у простого матроса совсем мало, но ему так хотелось маму удивить. Отправил телеграмму с четверостишием из стихотворения Пастернака. А работница почты ему сказала, что, мол, «обмокнутым в тюрьму» давайте без «в». "не в тюрьму, а в сурьму, и ничего убирать не надо..." Нам с мамой всё это через много лет его старый друг поведал... Он был с папой, занимал ему деньги вместе со всей ротой, а потом вместе со всей ротой смеялся над влюбленным. А вы говорите, жадность, литература не нужна… – Спасибо Ирочка, — действительно интересно — одобрительно сказал Максим. – Вот же идиотия, — прикрыл ладошкой лицо Володя. – Пастернак вообще магически умеет своими строчками в сердца проникать — это даже Сталин признавал, — пояснил Булкин. Володя нахмурился, к Сталину он относился с уважением, почти как к коллеге. Сказать было нечего. – Может, кто-то еще хочет Володе возразить? Ну же, смелее, — Максим хитро улыбался. По залу прокатился гул. Почти каждый студент в аудитории хоть понемногу рассказывал, как сказка, стих или роман повлияли на их жизнь. Вспомнили одинокий парус Лермонтова и как в форме героически погибших солдат находили строчки Твардовского и Симонова. Выдвигались теории, что Иван Тургенев со своими записками охотника повлиял на отмену крепостного права. Кто-то возражал, что роль Некрасова была тут важнее. Популярное японское аниме сравнивали с Достоевским. А Пушкин, как выяснилось, своими стихами жизнь кому-то спас. Читали Бродского и Маяковского. Максим, как умелый дирижёр, вёл поток не то дискуссии, не то беседы. Лица студентов обретали чёткость. Свежее, острое волшебство наполняло аудиторию. Володе стало трудно дышать. Он ещё не осознал масштабов, но ясно чувствовал: пришла беда. – А может, организуем клуб литературных дебатов? — высказалась, кажется, Ирина. – Запишем ролик и выложим на сайт. В ватсапе группу, в контакте, — подхватил ярко одетый рыжий парень. – Это будет новая концепция... Литература, помогающая жить или… – Или дышать… Максим широко улыбался. Вдруг вспомнились вкусы сосисок в тесте, ноты рокенрольных песен закрутились в голове. Ранний зимний вечер рисовал сине-жёлтой краской за окном. Томск вернул волшебство, которое вдохнул, впервые ступив с подножки электрички, чуть ссутуленный деревенский мальчик с азиатскими глазами. Звонок, но никто не трогался с места. – Вольдемар, спасибо большое… Даже не представляешь, что ты для нас всех сделал, – негромко сказал Максим, подойдя к стремительно охреневающему служителю ада. Володя хотел ответить, а лучше побиться головой об стену. Пахнуло морским бризом, и в аудиторию вошла неприметная девушка с пронзительно синими глазами. Кроме Максима, никто и не обратил внимания. В открытой двери коридор шумел потоком студентов. Девушка подошла к преподавателю. – Здравствуйте, я... – она замерла на полуслове и посмотрев на Володю, улыбнулась и как доброму знакомому помахала ему. – Ты, — Володенька, беспомощно оглянулся по сторонам, обречённо застонал и пулей вылетел из аудитории. – Извините, а вы знаете Вольдемара? — удивлённо обратился к незнакомке Максим. – Меня зовут Надежда, — ответила та улыбаясь. — И да, с Вольдемаром мы друзья. – А Володя, кажется, не в себе… Но я всё понимаю, молодость… Бунтарь! Перегаром несёт. Ругается матом! Прям Маяковский… Мда, молодость. Вы бы, Надя, последили за парнем. Не все его порывы поймут! А он помог мне очень, — задумчиво сказал Максим, глядя в сторону распахнутых дверей. – Я все слышала, — хитро щурясь, сказала Надежда. — Я стояла под дверью и всё-всё слышала и видела. Володя молодец.***
Говорят, не войти в одну реку дважды. Мороз крепчал, Вольдемар шёл по колено в сугробах по берегу трижды им проклятой Томи, когда его окликнул до омерзения знакомый голос. Несчастный служитель ада, утопая в сугробах, пошёл быстрее. Не рассчитал глубины и, увязнув почти по пояс, упал пылающим от гнева лицом в снег. – Вольдемар, — Наденька стояла рядом, румяная, в той же ублюдской ушастой шапке, часто дышала, кажется, запыхавшись от бега. – Ну чего тебе, нахуй, надо а?.. — простонал, не отнимая лица от сугроба, несчастный Володенька. – Ну, давай я договорюсь – и тебя ангелом сделают, а? — часто дыша, проговорила Надежда. — Ведь ты талант. Я, знаешь, голову сломала, как мне этого Максима от отчаянья спасти, думала, уже всё... Всё пропало… Договорить Надежда не успела: в неё полетела пригоршня снега, потом ещё и ещё одна… Снег осыпался по её ставшим кудрявыми от влаги волосам, Надежда со смехом стирала его с румяного лица варежкой. Володя матерился, выл от злости и продолжал кидать пригоршни снега, сидя в сугробе. Совсем близко под слоем льда спала древняя западносибирская речка.