Душа под толщей льда

Можно сбежать от чего угодно, только не от самого себя. Стефан Цвейг.

За три года до игровых событий.

       — На сегодня достаточно. Мы не сможем спасти его, Вергилий, — холодно сказал Эш, который выглядел абсолютно так же, как и несколько лет спустя. Время не властно над ним, судьба, казалось, отвергла последние попытки поставить точку в его затянувшейся жизни, но тот раз за разом испытывал её терпение, играясь со смертью, и вовсе не потому, что ему так уж хотелось умереть – он просто не мог жить иначе. Не хотел...       Как бы то ни было, а Вергилий и не думал послушаться совета старшего товарища, напротив, только сильнее сжал зубы, крепче обхватил хирургический скальпель и дрожащими руками разрезал обнажённую грудную клетку. Его руки предательски дрожали от усталости и напряжения разом, но он продолжал операцию над человеком, уже давно покинувшим этот мир — молодым парнем, немногим старше его самого, что одним из первых перешёл из организации Эша в его собственную.       — Нет.       —Послушай: он мёртв уже с полчаса. Мёртв, понимаешь? Всё, пипец котёнку! — Эш начал судорожно мерить шагами операционную, с каждой секундой всё больше злясь на упрямство нового знакомого.       — Нет, — хрипло повторил Вергилий, — он подключен к аппарату искусственного кровообращения, а значит, всё ещё жив. Не хочешь помогать — просто заткнись, — с этими словами нефилим запустил обе руки в распоротую и раскрытую грудину, сделал несколько надрезов на уровне предсердий и, глубоко вдохнув, изъял сердце, так несвоевременно отказавшееся служить хозяину.       Парень не мог привыкнуть к мысли, что ради выживания нужно убивать самому: каждый человек, умерший по его вине, являлся к нему во снах, преследуя бесплотным призраком и всё время вопрошая: «За что?». Со смерти приёмных родителей не проходило и дня, чтобы он не вскакивал в холодном поту с кровати, просыпаясь от собственного надрывного крика.       Он ненавидел и боялся собственных снов даже больше реальности, так и норовящей лишить рассудка. Особенно, когда он узнал о собственном прошлом, о правде, столько лет скрываемой, и, наконец, о том, кто он.       Долгих шестнадцать лет он был счастлив: обеспеченная семья, беззаботные лица друзей, вседозволенность, но с каждым прорывом Лимбо сквозь мишуру реального мира что-то в нём рушилось, уступая место какой-то новой силе, которую он одновременно боялся и жаждал.       Парень, прежде отличавшийся от всех только умом и физической силой, стал понимать: с ним и этим миром, периодически становящимся ненасытным монстром, что-то не так. Люди же, заявляющие об этом во всеуслышание, обычно не доживали до утра.       Он начал понимать слишком рано, и через месяц полностью отгородился от многочисленных «друзей», которые не замечали происходящего, потому что оно вполне их устраивало. Ему стали противны их добродушные улыбки, появляющиеся под влиянием зловонного напитка, а не вовсе из тёплых дружеских чувств.       А ещё через полгода он потерял обоих приёмных родителей по собственной же вине: когда-то давно Вергилий имел неосторожность высказать им свои опасения.       Они узнали то, о чём не имели права даже догадываться… Поэтому мир и твари, населявшие его, не стали особенно церемониться. Они не убили его, но в тот день, помимо родителей и прислуги, умер мальчик, живущий в тепле, достатке и любви. «Тепличный» мальчик, для которого боль, жестокость и насилие нового мира стали ужасающими открытиями, выбившими и без того зыбкую почву из-под ног.       — Вергилий, я понимаю, тебе тяжело, но иногда нужно просто принять реальность такой, какая она есть, смириться! — Эш всё никак не мог успокоиться, нервируя юного нефилима, что дрожащими руками переложил остановившееся сердце в специальную чашку и, по локоть крови, без тени жалости выдрал сердце из грудины демона, яростный вопль которого разнёсся по всему зданию, эхом отражаясь от стен.       Несмотря на бившую его дрожь, парень знал, что делает.       Он вложил неистово бьющееся демоническое сердце в тело человека, совместил клапаны, после чего ровными стежками сшил их между собой, расположил вокруг замирающего органа электроды, выключил АИК.       …«тепличный мальчик» ещё пытался трепыхаться, но всё же умер, стоило Вергилию пересечь порог когда-то родного дома и узнать ответы на вопросы, так и не заданные вслух. Жестокую правду, с которой предстояло жить. Правду, с которой оставалось только… смириться.       Он, тот, «другой» парень, вышедший из дотлевающего дома, ненавидел это слово.       — Мне пришлось смириться со слишком многим, — тихо сказал он, пустив электрический разряд. — И сегодня никто не умрёт только потому, что я позволил себе смириться, Эш.       Неужели он может нести только смерть? Неужели руки, так мастерски умеющие убивать, не способны спасать?       Вергилий тяжело дышал, в его серо-голубых глазах отражалась практически осязаемая боль, но дрожь, предательская дрожь физической и моральной слабости покинула его, с того дня больше не возвращаясь.       — Всё будет так, как хочу я, или не будет вовсе, — в его голосе впервые послышались стальные ноты, придавшие ему по-настоящему ледяной оттенок, от которого даже у Эша — демона, жившего не одну тысячу лет, — прошёл мороз по коже. — И я избавлюсь от жалости, сострадания и старых привязанностей, — продолжил он, — ведь настало время жить. И время убивать. Вот увидишь: я избавлюсь ото всех человеческих слабостей, и в конечном итоге достигну поставленных целей, — он пустил более сильный заряд тока, заставив демоническое сердце биться в человеческой груди. Всё, что он говорил, было не столько для Эша, сколько для него самого. Он бессчётное количество раз клялся в этом самому себе, убеждал и даже начал верить, день за днём покрывая душу всё большим слоем льда и подсознательно надеясь, что когда-нибудь всё же сможет совершить невозможное: убежать от самого себя, от глухой пустоты и одиночества, пожизненно ставшими его спутниками.       — Вот как... — протянул Эш, смотря на ровно бьющееся сердце того, кого уже успел похоронить. — Кем же ты тогда станешь?       — Тем, кем сделает меня жизнь, — просто ответил он, зашивая распоротую кожу.       — А кошмары мучить не будут? Рука, первый раз спасшая жизнь, а не забравшая её, сорвалась.       — Это не имеет значения, — отрезал Вергилий, закончивший процедуру и выбросивший окровавленные медицинские перчатки в мусорное ведро, где уже скопились окровавленные бинты, жгуты и перетяжки — средства, не только реанимировавшие человека, стоящего одной ногой в могиле, но и отчасти спасшие израненную и такую уязвимую душу младшего сына Спарды.       …но кошмары неотступно преследуют нефилима, с каждым днём становясь всё мрачнее… они лишают его разума, безжалостно растопляют несокрушимую крепость души, состоящую из сплошного льда, души, на которой уже давно живого места не осталось; сжимают сердце, заставляя его пропустить несколько ударов… Они душат его по ночам, перекрывая доступ к живительному воздуху, вынуждая просыпаться в болезненных попытках вдохнуть.       Он отстроил вокруг себя стены, раз за разом убеждая всех вокруг в собственной несокрушимости, холодности и безразличии; убивал, не дрогнув, представляясь жертвам хладнокровной убийцей…       Он обманул весь мир. Но сможет ли когда-нибудь обмануть себя?