Тайм-аут

- Роберто, привет! – послышался в трубке слегка взволнованный знакомый голос, едва Роберто успел сказать «алло». – Как у тебя дела? - Анжела! Доброе утро! Очень рад тебя слышать. У меня все хорошо. А ты как? У тебя ничего не случилось? - Нет. То есть… Роберто, у меня для тебя новость. - Какая? - Микеле только что приехал. - Правда? Как он? - Я… не знаю. – Анжела как-то запнулась. – Я просто подумала, что ты ведь захочешь с ним увидеться? - Конечно! Мы уже несколько месяцев не общались. А на сколько он приехал? - Сказал что-то насчет Рождества, но ты же его знаешь… Кто-нибудь ему позвонит, и он тут же сорвется и опять уедет. Поэтому и позвонила тебе сразу. - Он у тебя остановился? - Да. Пытался, кажется, напроситься к каким-то знакомым, но я ему сказала, чтобы не выдумывал и оставался у нас. - Огромное спасибо, что позвонила, Анжела! Разумеется, я приеду. - Сегодня? - Да, как только смогу. Через три с половиной часа Роберто стоял на пороге анжелиной квартиры. - Анжела, привет! – Он улыбнулся и чмокнул хозяйку в щеку. – Извини, что так долго. Не сразу освободился. И совсем забыл, что у нас же опять транспортники бастуют. Пришлось брать напрокат велосипед, чтобы добраться до твоего дома, представляешь? Да и обратно придется на нем же. - Ох! Да, я тоже умудрилась совсем про забастовку забыть. – Анжела хлопнула себя по лбу. Роберто рассмеялся. - А я ведь уже несколько лет на велосипед не садился. Хорошо, что нельзя разучиться на нем ездить… а Микеле, кстати, на чем до тебя добирался? - Не знаю, он не говорил. - Он наверное уже убежал куда-то? - Нет, он здесь. В гостиной. Я, кстати, не сказала ему, что ты придешь. – Губы Анжелы чуть дрогнули в улыбке. – Сейчас сделаем ему сюрприз. Микеле сидел на диване, тихо-тихо перебирая струны гитары. Казалось, он так задумался, что даже не услышал звука открываемой двери. Роберто тихонько прикрыл дверь за собой и, улыбаясь, ждал, когда Микеле его заметит. Тот, не поднимая глаз, вдруг слегка нахмурился. - Анжела, знаешь что?.. – начал он. - Что? – отозвался Роберто с улыбкой. Микеле вздрогнул и удивленно вскинул глаза. - Роберто! - Вот, решил перехватить тебя, пока ты ещё не успел никуда сбежать. Микеле поспешно отложил гитару и вскочил на ноги. - Роберто, я так рад тебя видеть! Друзья крепко обнялись. Потом Роберто слегка отстранился, чтобы взглянуть Микеле в глаза. - Ну, с возвращением тебя! Микеле пристально посмотрел на друга и опустил взгляд. - Скорее, просто с приездом. Повисла неловкая пауза. Потом Микеле быстро заговорил, будто чтобы замять её: - Роберто, послушай, я хочу тебе сыграть один отрывок, помнишь, «Лист Африки»? Я как-то пел тебе его… уже кажется, года четыре назад. Роберто радостно кивнул и мягко улыбнулся. - Больше похоже на шесть. Микеле покачал головой. - А, да. Ну, ты знаешь мои отношения со временем… Я ведь тогда ещё даже на гитаре не играл. Сейчас. – Он снова сел на диван и взял гитару в руки. - Конечно! Только, Микеле, одну секунду. Роберто быстро вышел в прихожую, достал из сумки предусмотрительно захваченную с собой видеокамеру и вернулся в гостиную. Увидев камеру, Микеле как-то неловко заерзал на диване. - Будешь снимать? - Да, я бы очень хотел. Так жалею, что не запечатлел тебя тогда, когда ты пел его первый раз… А ты возражаешь? - Нет, не возражаю, - ответил Микеле, но с каким-то усилием. Роберто устроился с камерой на втором диване напротив. - Просто будет ужасно жаль, если этот фрагмент канет в Лету. Нужно обязательно сделать запись. …Закончив петь и доиграв до конца мелодию, Микеле поднял глаза на друга: - Второй дубль будем снимать? - Нет-нет, что ты! Всё с первого раза получилось прекрасно! Микеле поморщился. - Сомневаюсь. - Ты просто перфекционист. Все отлично! Как только сделаю клип, сразу же пришлю тебе на суд. Микеле медленно покачал головой. - Какой клип можно из этого сделать?.. - Я смонтирую запись с кое-какими кадрами. Есть у меня одна идея, ещё с того времени. Как только сделаю, сразу тебе покажу… Микеле! – Роберто вдруг пристально посмотрел на его опущенную голову. – У тебя все в порядке? - Да, все нормально. - Микеле, я выключил камеру, между прочим, если ты не заметил. - Я заметил. Все в порядке, Роберто. – Микеле поднял взгляд, но смотрел не на друга, а казалось, в какую-то точку за его спиной. Роберто вдруг ужасно захотелось – далеко не в первый уже раз – спросить Микеле, не думает ли тот вернуться в Италию насовсем, но в который раз пересилил себя и не стал ничего спрашивать. Этот вопрос Микеле только расстроит, а может быть, даже разозлит. Он уже не вернется на родину. Ни при каком раскладе. Поэтому Роберто спросил лишь – без всякой надежды на ответ: - Микеле, с тобой там ничего не случилось?.. Микеле помолчал, печально глядя перед собой. Потом тихо ответил: - Наверное случилось. С этими словами он поднялся с дивана, очевидно, намереваясь уйти, но тут в гостиную, приоткрыв дверь, заглянула Анжела. - Я вас не отвлекаю, надеюсь? Пойдемте обедать. - Спасибо, не откажусь, - кивнул Роберто. - Я пас, - сказал Микеле. Роберто и Анжела уставились на него – удивленно и обеспокоенно. - Ты что, есть не хочешь? - Нет… Не знаю… Я просто очень устал. Пойду в душ, а потом спать. - Хорошо, - растерянно проговорила Анжела, - как хочешь… Они вышли в коридор. Тут Микеле, будто вспомнив о чем-то, вдруг спросил, обращаясь к сестре: - Табличку мне на дверь повесишь? - Какую ещё табличку? – удивленно вскинула брови та. - «Не беспокоить». Анжела пару секунд недоуменно смотрела на него, пытаясь понять, о чем он вообще, а потом рассмеялась. - Микеле, ну ты даешь! С каких пор тебе нужны подобные таблички? Да никто и не собирается тебя беспокоить, спи хоть до завтра. - Я до завтра и буду. И завтра тоже. - Хочешь свой день рождения проспать? Ну, извини, уж этого я тебе никак не позволю. – Она ласково потрепала его по руке. - Ну, я пошел. – Микеле взялся за ручку двери ванной. - Не заплывай далеко, - попыталась пошутить Анжела, но он только вздохнул и даже не улыбнулся. Повернув защелку, Микеле включил воду и присел на край ванны. Подставил руку под сильную струю и с минуту смотрел, как горячая вода разбивается о ладонь. Всё тело немного ломило, было как-то зябко. Микеле вздохнул. Опять он заболеет, наверное… Он подумал, не полежать ли в горячей ванне, чтобы согреться как следует, но потом отказался от этой идеи. В ванне он просто заснет неизвестно насколько, Анжела его не достучится. Незачем её пугать, она и так сильно за него беспокоится, хоть ничего и не сказала, но он ведь видит в её глазах тревожный вопрос: «Что с тобой?». А Роберто смотрел так участливо сейчас, когда снимал его на свою камеру… Неужели он выглядит так ужасно? Микеле поднялся, придвинулся почти вплотную к зеркалу, которое здесь было довольно большим – смотрись - не хочу, и уставился прямо в глаза своему отражению. Глаза были слишком задумчивыми, невеселыми и какими-то потухшими. В них читалась безмерная усталость, которую было уже не скрыть. Тёмные синяки под ними тоже особо не скроешь, тут уже наверное и косметика мало поможет, особенно когда лицо стало таким худым и изможденным. Даже волосы, которые он месяц назад подстриг ощутимо короче, чтобы с ними было меньше возни, казались какими-то тонкими и тусклыми. Микеле попытался уверить себя, что они просто грязные. Сейчас они были ближе всего к своему естественному цвету, светлых мелированных прядей в них почти не осталось. Последнее время не было настроения ничего с волосами делать. Не хотелось, как обычно, экспериментировать с прической, длиной и цветом. Ничего не хотелось. Микеле шмыгнул носом. Он, который всегда с удовольствием крутился у зеркала – с таким удовольствием, что над ним постоянно подшучивали – сейчас очень хотел отвернуться от него, отвести взгляд, не видеть себя больше. Он взял ватный диск и, смочив его лосьоном, быстро стер с век тоненькие линии подводки. После чего повернулся к зеркалу спиной и стал раздеваться. Вымывшись и согревшись как следует под душем, он отодвинул занавеску и, по-прежнему избегая смотреть на себя раздетого в зеркало, досуха вытерся большим пушистым полотенцем. Потом поспешно натянул пижаму, подобрал с пола сваленную кучей одежду и быстро прошел в свою комнату. Плотно прикрыв дверь, Микеле сразу же залез в заботливо расстеленную Анжелой постель и закутался в одеяло. Одеяло было таким мягким и теплым… Сейчас, завернувшись в него, Микеле чувствовал себя как никогда защищенным. Он закрыл глаза. Когда он отдохнет, в очередной раз уладит проблемы с собственным жильем, когда вернутся силы и будет желание, надо обязательно заставить себя встать дома перед большим зеркалом, полностью раздеться и как следует рассмотреть себя всего с ног до головы, чтобы понять наконец, уяснить, что же именно не устраивает его в собственном теле. Сейчас было только общее неприятие своей физической оболочки. А когда уяснит, может, и правда попробовать походить в спортзал и привести себя таким образом в желаемую форму. Это не главная его проблема, но всё же будет легче жить, если он от неё избавится. И избавится сам, без посторонней помощи. Ломота во всем теле почти прошла, только левое запястье ещё ощутимо ныло. Микеле подавил желание встать и снова обмотать его платком. Перелом пока еще часто давал о себе знать этой ноющей болью, особенно после долгой игры на гитаре, от холода или когда у него поднималась температура, как сейчас. Иногда ещё и два пальца немели – видимо, нерв был задет… Это Микеле скрывал ото всех. Вообще никому об этом не говорил. Даже в дневнике этого не писал. Не писал, потому что боялся. Мысли ведь и так материальны, а если сделать их ещё более реальными, вдохнуть в них дополнительную силу, выразив их на бумаге… Микеле было страшно. Страшно от тех мыслей, что не давали ему покоя и лезли в голову тем настойчивее, чем настойчивее он их от себя гнал. А если бы он сломал правое запястье? Или был бы левшой, как Пьетро? А если бы последствия перелома были более серьезными, ведь даже врач удивился тому, как удачно и быстро всё зажило… Вообще Микеле был оптимистом по жизни и не унывал даже если положение казалось безнадежным, но иногда, когда силы были на исходе, накатывали отчаяние и страх. В такие минуты он с ужасом думал о том, что будет, если когда-нибудь он не сможет больше играть или петь. Попадет под пьяную раздачу, как в тот раз, и получит травму руки или пальцев. Или посадит себе голос, который у него и так не слишком сильный. А вот связки слишком чувствительные… С его нынешним образом жизни всё это может произойти даже не «когда-нибудь», а в любой день. И что тогда будет? Да что тут думать, тогда уже ничего не будет. Он не сможет без этого, он просто умрет. И не только из-за того, что не сможет заработать себе на еду и жилье. Его жизнь будет кончена, если он лишится одного из способов самовыражения… Как часто бывало в моменты грусти. когда он болел или просто хандрил, из тишины пришли слова всё той же медленной песни, такой красивой и такой грустной.

Sing me to sleep, I’m so tired and I Want to go to bed…

Он никогда не забудет эту песню. Её слова, с начала и до конца, навсегда запечатлелись в его памяти.

Спой мне и дай уснуть И оставь одного, И не пытайся утром меня вернуть, Ведь я уже буду не здесь,

- шептал по-английски Микеле в такт звучащим в голове словам, не заботясь о том, что, возможно, говорит слишком громко, потому что точно знал, что сейчас ни Анжела, ни Фабио, ни Роберто – если он ещё здесь – его не услышат.

Не грусти обо мне, Не грусти, и знай, Ведь в глубине души Я буду так рад уйти…

Раньше Микеле, слушая эти строки, уносился мыслями далеко-далеко и засыпал, но сейчас его душили слезы.

Я знаю, есть другой мир Я знаю, есть лучший мир Я верю, он должен быть…

Микеле провел пальцами по мокрой щеке. О, да. Заснуть и проснуться в лучшем мире. Как же ему хотелось этого сейчас… Завтра у него день рождения. Завтра ему исполнится последний раз двадцать. Когда он проснется, он проснется уже двадцатидевятилетним. Микеле ещё плотнее закутался в одеяло, сворачиваясь клубочком. Двадцать девять лет. И за все эти годы он так и не сумел ничего добиться. Сейчас Микеле ощущал себя непонятым и отвергнутым как никогда. В сущности, он так и остался неприкаянным, который везде, куда ни ткнется, получает отказ. А с его синдромом Питера Пэна он ещё и кажется большинству просто наивным придурком, которого можно нагреть, и уйти безнаказанным. Выжать, как лимон, а потом оставить без денег и даже без еды. Конечно, ведь Микеле не будет скандалить или качать права (да это и бессмысленно в его положении), просто встряхнется и пойдет пробовать дальше, в другое место. И в другом месте – в любом месте – он тоже будет выкладываться по полной, даже когда отдача мизерна, даже когда её вообще нет, даже когда ответ – лишь презрение. Потому что когда дело касается искусства, он не может действовать вполсилы. Он будет жить искусством пока живой, пока бьется его сердце. И никогда не сможет пересилить, переломить себя, чтобы жить «нормальной», обывательской жизнью. Наверное, он и вправду умственно отсталый идиот, у которого никогда не получится найти себя в этом мире… Он вспомнил, как большую часть его детства родители с беспокойством и какой-то обреченностью обсуждали его слова, поступки, судьбу – часто даже в его присутствии. Когда он был совсем маленьким, они, очевидно, думали, что он ничего не поймет, когда стал постарше – что просто всё забудет. Он всё понимал и всё помнил. Помнил до сих пор. И теперь уже ясно, что будет помнить до конца жизни. Они говорили, что он скорее всего не сможет сам зарабатывать себе на хлеб, когда станет взрослым, и им так и придется опекать и кормить его… Они считали – а может быть, какой-нибудь учитель в той школе для детей, отстающих в развитии, или какой-нибудь врач тоже сказал им – что их сын навсегда останется беспомощным в быту и не проживет один, что о нем всегда нужно будет заботиться, как об инвалиде или неполноценном. Но если его самого и удастся в конце концов адаптировать к миру, то о создании его собственной семьи говорить уже не приходится... На это, как подозревал Микеле, родителям вообще сказали не надеяться. Микеле тихо всхлипнул. Было так больно осознавать это… Он так хотел завести свою собственную семью. Но при его образе жизни – да и наверное вообще при том, какой он есть – в обозримом будущем своя семья ему не светит. А может, и вообще никогда… То, чего опасались родители, в общем сбылось. Он живет впроголодь, как попало, где попало, у него нет дома, нет нормальной постоянной работы. Он ушел из дома, потом вообще переехал в другую страну, чтобы доказать родителям, что он может чего-то добиться, что чего-то стоит, и пытается доказать все последние годы, но так и не смог до сегодняшнего дня… Но неужели выбор и вправду стоит так жестко? Либо искусство и творчество, либо «нормальная» жизнь? Неужели всегда рано или поздно приходится жертвовать чем-то одним ради другого?.. Его подушка уже стала мокрой от слез. Нужно успокоиться наконец, выспаться, чтобы в свой день рождения быть хотя бы адекватным, и начать набираться сил заново, пока не довел себя до такого состояния, когда он уже не сможет восстановиться полностью. Согревшись окончательно, Микеле вытянулся под одеялом и теперь лежал неподвижно в обволакивающей его полудрёме. Он чувствовал, что вот-вот наконец заснет. Заснул бы ещё раньше, если бы не был вымотан так сильно. А тут действительно получается, что он «слишком устал, чтобы спать». Микеле открыл глаза. Открыл? Ведь он по-прежнему лежит, смежив веки. Но сейчас он видел комнату так, будто бы разглядывал её наяву – видел противоположную стену, кресло, тумбочку с телевизором. На стене проступают линии… Микеле слегка вздрогнул. Дошел до ручки, не хватало ещё только начать видеть какой-нибудь «Redrum» на обоях! Но «Redrum», к счастью, не проявился. Проявилась буква «М». Она была на дверце телевизионной тумбочки, на выключенном экране телевизора, проступала в рисунке обоев, пряталась в узоре штор. Микеле остановил свой мысленный взор на телевизоре. Буква на экране была самой странной из всех – состоящая из белых прямых линий, но кое-где стертых. Как будто эту букву неудачно перевели с трафарета или нарисовали белой краской на стекле, а потом соскребли краску в нескольких местах. Везде мерещится первая буква своего имени – к чему бы это?.. Хотя, впрочем, почему непременно своего? Мало ли что эта «М» может значить… Микеле всё пытался вспомнить, где он видел эту полустертую белую букву. Ведь вроде бы нигде… Получается какое-то дежа вю. Если вообще можно применить этот термин по отношению к подобному странному видению. Отчаявшись вспомнить, Микеле переключил внимание на штору. Буква, прятавшаяся в узоре на ткани была будто написана размашистым почерком, совсем как у него, когда он ставил где-нибудь свою подпись: «Микеланджело». Последнее время он всё чаще и чаще писал – да и представлялся – «Микеланджело», а не «Микеле». «Микеле» осталось сейчас наверное только на его удостоверении личности, которое болталось неизвестно где. Интересно, а как всё сложилось бы в дальнейшем, измени он имя официально? Имя, оно ведь задает судьбу, так? Тогда получается, если ты меняешь имя, то меняешь и судьбу? Он так сроднился с именем, которое сначала было лишь прозвищем, так явственно чувствовал в себе частичку души великого живописца и скульптора. Может, и вправду поменять документы? Но, с другой стороны, не в бумажках ведь дело. Он и так почти всегда называет себя именно Микеланджело, а значит, если он станет известным… Нет. Не так. Никакого «если». Когда он станет известным, его запомнят именно как Микеланджело. Тут ему вдруг пришло в голову, что для официального изменения имени ведь ещё придется обращаться в какие-то инстанции, и помрачнел. Иметь дело с бытом, с рутиной – не говоря уже о бюрократии – для него всегда было тяжко. - Микеланджело. Чей-то голос вдруг произнес его имя, будто откликаясь на его мысли. Микеле не отозвался и не удивился. Он был уверен, что если это ещё не сон, то просто предсонные образы, и продолжал лежать, не двигаясь, разве только чуть приподнял брови, показывая, что услышал обращение. - Микеланджело. Я зайду к тебе, пока ты не заснул? Микеле не хотел ничьего присутствия сейчас. Он сам удивлялся, как позволил Роберто снимать себя сегодня. Кому или чему бы ни принадлежал этот голос, Микеле не хотелось, чтобы его застали таким. Заплаканным, уставшим, несчастным и отчаявшимся. Но чуткая и открытая душа никогда бы не позволила ему огрызнуться и сказать «нет». Вздохнув, он коротко отозвался: - Хорошо. Кто-то остановился в его изголовье. Микеле знал, что вошедший ему не покажется, а если он откроет глаза, видение исчезнет вообще. Поэтому он просто лежал и ждал. По-прежнему не было удивления. Не было страха. Не было даже любопытства, хотя ведь, по идее, можно было спросить загадочного гостя, например, про эти буквы «М». Микеле не сомневался, что гость знает, что они означают. Но вот скажет ли?.. Вошедший с минуту постоял молча, а потом Микеле почувствовал, как он мягко, но настойчиво подсунул ладонь ему под затылок. Как будто просил приподнять голову. Микеле повиновался. Таинственный гость, продолжая придерживать его за затылок, осторожно вытянул у него из-под головы подушку и через секунду вернул её на место. Потом медленно убрал руку. Микеле понял, что он просто перевернул подушку мокрой от слез стороной вниз. От этого простого жеста у него защемило сердце, и он сначала чуть не заплакал снова, но спустя мгновение на сердце у него стало легче, и боль отступила. - Спасибо, - тихо отозвался Микеле, кажется, даже вслух. В ответ гость коснулся его плеча. - Ты ведь не сдашься, правда?.. Вопрос пульсировал ожиданием и надеждой. Гость ждал ответа, затаив дыхание. Микеле почувствовал, что он боится. Боится, что его надежда окажется напрасной. Микеле сжал зубы. Он почти хотел сдаться. Он был близок к тому, чтобы сдаться. Но ведь тогда это будет уже не он. И Микеле ответил – тихо, но твердо: - Конечно нет. И почувствовал, как его гость вздохнул с облегчением и чуть сильнее сжал его плечо, будто благодаря за ответ. У Микеле было такое ощущение, что он должен сейчас сказать что-то ещё, что-то такое, что хоть и не решит ничего сейчас, но избавит его – и того, кто стоит рядом – от неопределенности, и пытался подобрать нужные слова. Слова пришли сами – странные и неожиданные, но именно те. - Я не сдамся. Я поднимусь на вершину своей музыки. Навстречу вам! Это прозвучало необычно – а если быть точным, несколько наигранно. Но Микеле откуда-то знал, что ещё не раз скажет эти слова, и не просто скажет, а выкрикнет, заявит во всеуслышание. Микеле увидел себя – так ясно, будто это было воспоминанием о недавнем прошлом – на сцене в старинном камзоле с кружевными манжетами. А перед ним – огромный зал и затаившая дыхание публика. Публики не видно, так как зал погружен во тьму, но Микеле знал, что она там и внимает каждому его слову. Именно с этой сцены он произнес слова о том, что поднимется на вершину своей музыки. Видение длилось несколько секунд, а потом исчезло. Что это было? Прошлое? Но ведь слова относились к будущему. Стоящий в изголовье гость положил руку ему на голову. - Да, все так, - произнес он, - именно так. - А «М»? – спросил Микеле. – Что означает «М»? И сразу почувствовал, что его гость улыбнулся. - Всему свое время. А теперь спи. Сейчас тебе обязательно нужно отдохнуть. Микеле улыбнулся в ответ. - О'кей, - просто ответил он. Незнакомец ещё раз коснулся его плеча и исчез. Засыпая, Микеле успел подумать о том, что это был умный ход со стороны гостя, кто бы он ни был – попросту задеть его неугомонное любопытство. Придать ему сил, загадав этакий ребус – чтобы Микеле захотел идти дальше, пока не узнает ответ на него. Ответ ведь несомненно не в прошлом, а в будущем. А будущее, оно ведь всё равно у тебя остается, даже если все теряешь. Бог знает, что будет дальше, но именно сейчас не нужно беспокоиться. Не нужно спешить. Сейчас можно расслабиться. Он дома, на родине. Завтра у него день рождения. А меньше, чем через три недели наступит Рождество. В Рождество случаются всякие невероятные чудеса.