С.Э.Р. - Свобода - Это Рай

– Сэр! Я не ответил. Не мог подумать, что обращаются ко мне. Ко мне давно никто так не обращался. Но вдруг задумался над этим словом. "Сэр". "СЭР". "С.Э.Р." "Свобода – это рай". Свобода – Это Рай. На свободе тебя называют "сэр". Только тогда я понял, что это обращаются ко мне: – Сэр, вы готовы сделать заказ? – Да. Двойной бурбон, пожалуйста. Бармен с подозрением оглядел меня, явно отметив мой неопрятный вид, и, сомневаясь, нацедил мне двойную порцию. Я тут же, чтобы развеять его сомнения, положил на стойку бара смятую купюру. Он внимательно рассмотрел ее, прежде чем забрать. Я знал, что он думает. Что я ее украл. Да, украл. Мерлина ради... Этот парень не умрет с голода без своего бумажника, а вот я мог. Я оставил его документы и кусочки пластика из кармашков щегольского бумажника рядом с ним на земле. Когда он очнется, все, что он потеряет – пара сотен фунтов. Для него – ничто, а я смогу поесть. И попить. Это не Огденское, но сойдет. Я не пил годы. Долгие годы я ел только тюремную пищу и не пил. Мне хотелось напиться. Свобода – это рай. Завтра я пойду искать Гарри. И Хвоста. И отомщу. Отплачу этому ублюдку. А пока я буду наслаждаться свободой. – Фу! – произнес кто-то рядом со мной. Я поднял голову. Рядом со мной стоял молоденький парнишка и прикрывал ладонью нос. – Слышь ты, ублюдок, от тебя несет как от помойки! Эй, Марти, какого хера ты пустил сюда этого бомжа? Я положил на стол еще одну банкноту и помахал рукой с просьбой повторить. Бармен внимательно меня оглядел на меня, но вдруг что-то понял и повернулся к парнишке: – Свободная страна, Питер. Не нравится – отойди. Питер. Меня скрючило при звуке этого имени. Бармен налил мне еще порцию, глядя так, словно хотел что-то сказать, но передумывал. – Вот, сэр. Свобода – это рай. Едкая жидкость стекла по моему горлу. Я не помнил вкус Огденского. Такое же ли оно? Казалось, оно мягче и чище, чем это, но я не помню точно. Я помню вкус тыквенного сока, что подавали в Хогвартсе. Лили его почему-то не любила. Джеймс любил тыквенный сок, а Лили предпочитала чай. У Рэма не было любимого напитка, а мы с Хвостом обожали Огденское. Когда распробовали. И я не помню его вкус. Рядом кто-то сел. – Нацеди-ка мне как обычно, Марти! Здоровый крепкий мужчина. В наколках. Хмурый, исподлобья, взгляд. Он оглядел меня и отвернулся. – Привет, кореш, - отозвался Марти и поставил перед ним стопку. – Как дела? – Хреново. Он молча выпил, а потом вдруг долго и со смаком выругался. – Что не так? - поинтересовался Марти. – Дикинсона повязали. – Обана, – отозвался бармен. – А за что? – А хер его знает. Кого-то ограбили, а Дикинсон – сам знаешь. Обычный подозреваемый. Рецидивист. На кого еще всех собак повесить? Копы таких обожают – вали на них все. Такие бедолаги как Дикинсон всегда крайние. – Хреново. Да. Хреново. Кто-то попал в тюрьму. Закон сохранения энергии, о котором мне рассказывал Рэм, если где-то убыло, то где-то прибыло. Я на свободе, Дикинсон – в тюрьме. Свобода – это рай. Тюрьма – это ад. В их тюрьмах нет дементоров, но это ад. Тюрьма, даже та, в которой нет дементоров, остается тюрьмой. Ты каждый день сидишь, запертый в четырех стенах. Где-то люди живут, любят, ненавидят, дышат, меняются. А ты каждый день видишь только стены. И лишь солнечный свет падает в твое окно. Из моего окна никогда не было видно луны. Рэм ее ненавидел. Я по ней скучал. Всю прошлую ночь я сидел на улице и смотрел на луну. Кажется, я сказал это вслух. – Чего? – спрашивает сосед. – В тюрьме не видно луны, – бездумно ответил я. Сосед посмотрел на меня с подозрением, но вдруг будто меня понял. – Точно, - ответил он. – Они выпускают нас днем, а ночью... Там не видно луны. Ты прав, брат. Марти, повтори нам с корешом. Я плачу. – Ты сидел, – произнес бармен. – Я так и думал. Я поднял на него глаза и посмотрел в упор. Он сжался и объяснил: – Это видно. Это видно по глазам. Сосед фыркнул. – Сэр, – добавил бармен. – Свобода – это рай, – почему-то сказал я. - Свобода – это рай, – согласился сосед. Мне захотелось выйти и посмотреть на луну. Я хочу каждую ночь видеть луну. Свобода – это рай. И луна.