Их игра

       Ложь. Сплошная ложь.        Ложь была синонимом ее имени, ее сутью, она слышалась в каждом ее выдохе и бежала по сосудам вместо крови.        Как встретила она его в этом мире с ложью на губах, так и покинула.        «Джон, тебе будет хорошо под крылом Святого Кабрини» – сказала она на прощание и ушла, не оглядываясь, чтобы снова ввязаться в очередную сомнительную историю и броситься с головой в свою порочную страсть к новому избраннику. Он не был ей нужен – он лишь только мешал, был тем самым неподъемным якорем, мешавшим его матери воспарить под небеса. И она рвала эту связь, рассекала веревку, соединяющую их, даже зная, что это бесповоротно – но Лючия Гальяно не привыкла жалеть о собственных поступках.        Гордон Крик – одно из тех богом забытых мест, где им довелось побывать, – стал его вечным пристанищем.        На краю городка находится приют имени Святого Кабрини. Живописное полуразвалившееся здание по соседству с кладбищем, куда можно было при желании пролезть через разогнутые прутья ограды, – мэрия не поскупилась на заботу о сиротах и отдала под их нужды самый невостребованный дом, в котором прежде ни единая душа не желала устраивать себе жилье. Им ведь и так сойдет, правда?        Миновав нестройные ряды надгробий с образами мертвецов, вы окажетесь перед коваными воротами, что с любезным скрипом распахнутся перед вами, приглашая проследовать в другой мир. В их мир.        Их мир отличается от вашего. Ваш мир – это счета, галстуки, вычищенные ботинки и красное вино. Их же мир – Неверленд, страна потерянных детей. Они могли неустанно бравировать тем, что им никто им нужен, но это было не так – иначе они бы не впивались таким жадным взором в лицо каждого заходящего в приют взрослого и не пускали бы в мысли это полное надежды и слабости «а может быть, это за мной?»        Отец Орландо, чьи службы они посещали по воскресениям, проповедовал им смирение. Сомнительно, что ему часто в детстве приходилось ощущать себя настолько же убогим и бесполезным существом, каким порой чувствовали себя некоторые из них.        Большинство были детьми во всех проявлениях этого слова: они дрались за новую игрушку, кидали друг другу за шиворот склизкие комочки из каши, пугали выдуманными страшными историями о духе, обитающем на острове Дьявола, где детям строго-настрого запрещалось играть, и всей дружной толпой пытались поймать белку, с легкостью скакавшую с ветки на ветку подальше от этой вопящей гурьбы. Беспокойные, шумные, непоседливые, с блестящими от восторга жизнью детскими глазами, пока еще не затянувшимися пеленой зрелой циничности, – все они разительно отличались от него, как пламя огня от тлеющего уголька. Среди них он был... чужой. Это было тем, что заставляло их всех держаться со ним так, будто он заражен проказой. И это было тем, что не позволяло матери принять его.        Если вы придете в приют с целью усыновить какого-нибудь воспитанника (чего еще ни разу не происходило) или облагодетельствовать заведение (что более вероятно, ведь благотворительность – богоугодное и обеляющее репутацию занятие) и ткнете пальцем на мальчишку, смирно и тихо сидящего за самой дальней партой в классе, то вам наверняка расскажут про Джонни Гальяно – отказника, неконтактного, замкнутого ребенка, возможно страдающего синдромом Каннера. В доказательство вам продемонстрируют рисунки – каракули, достойные, пожалуй, пятилетки, но никак не ребенка его возраста. И после этого вы сокрушенно и сочувствующе покачаете головой и едва ли снова обратите свой взор на парту в углу – ваше внимания целиком и полностью будет поглощено здоровыми и жизнерадостными детьми, доверчиво заглядывающими вам в глаза. Так всегда и происходило. Всегда, за исключением одного единственного раза.        Ее звали Кристин МакГвайер, и она была волонтером. Один этот факт возводил ее в глазах детей в ранг богини. Попечители приходили, проверяли условия их проживания, беседовали с парой воспитанников и снова уходили, домой, к своим родным детям. Волонтеры же окружали их заботой, выступали инициаторами в увлекательных играх, устраивали кукольные спектакли, и в такие почти праздничные для них моменты они все чувствовали себя членами одной большой и дружной семьи, даже белая ворона Джонни.        Кристи была иной, не похожей на предыдущих волонтеров. Она окружала детей не удушающей опекой, а ненавязчивым ореолом заботы, от которого становилось тепло и легко, словно на лесном лугу, залитым весенним солнцем. Светлым лучом она прорывалась сквозь тьму кошмаров, заставляя ненасытный до страха мрак отступить прочь. Она дарила, утешала, мирила, помогала... Она впустила их в свою душу. А они впустили ее в свои.        Кристи была особенной, особенной для него – желая того или нет, девушка бессознательно выделила его из всех воспитанников, и Джонни был бесконечно счастлив претендовать на чуть большее место в ее сердце, чем остальные.       Просто однажды она подойдет к нему, когда Генри и Вацлав будут издеваться и смеяться над его рисунками, попросит их перестать, а ему тихо шепнет:        – Знаешь, Джонни, я ведь совершенно не умею рисовать. Давай будем учиться этому вместе?        А он просто молча кивнет, не отводя взгляда от ее необыкновенно теплых ореховых глаз.        У них была своя особенная игра, принадлежавшая только им двоим. Один из них прятал предмет и громко произносил «ворона взлетела!», а другой пытался его отыскать до того, как первый успеет нарисовать спрятанную вещь на листе бумаги. Носясь поочередно по всему зданию, не замечая неодобрительного выражения лица мисс Крамер и добродушных смешков директора Ховарда, они оба так увлеченно предавались этому занятию, будто бы и не было между ними этого барьера длиной в девять лет.        Джонни отложил в сторону оранжевый карандаш, пару мгновений оценивающе разглядывая нарисованное, и, как велели того придуманные ими же правила, выжидательно посматривая на дверь, произнес «ворона улетает!» и начал громкий отсчет: десять, девять, восемь...        На счете «три» в комнату влетела раскрасневшаяся девушка с полными детского веселья глазами, сжимающая в ладони апельсин, цитрусовый запах которого смешивался с ее запахом, цветочно-луговым:       – Я же успела, да? Ворона еще не улетела? – Кристи пригладила растрепавшиеся от бега короткие темные волосы и убрала прядь с лица за ухо.        Джонни улыбнулся – он огорчился бы, если бы она проиграла.        За хождение по приюту после отбоя следует строгое наказание – но это только если тебя поймают. А скрыться от ночных преследователей всегда было легко, ведь этот дом благоволил упорным исследователям и открывал им свои тайные закутки, ниши и помещения. Джонни крался по лестнице в главный холл приюта, комкая в руке лист сероватой бумаги. Он приблизился к фреске на стене, вида которой он обычно не выносил – слишком миловидными и блаженными казались ему те две девчонки, а монахиня так и вовсе чертами лица походила на его мать-кукушку. На этой до омерзения переслащенной картине его привлекло дерево – он хотел нарисовать его так же хорошо, как и на фреске, чтобы потом подарить рисунок Кристи. И его подарок должен быть самым красивым, даже лучше, чем у Эбби.        Но звон разбитого стекла, слышный из-за тонкой стены директорского кабинета, заставил его замереть на полпути. С минуту мальчишеское любопытство боролось со страхом быть пойманным, и после победы первого Джонни неслышными шагами подкрался к двери. Кое-кто из старших и давно выпустившихся ребят, стоя наказанный в углу, проковырял в смежной с кабинетом стене крохотную дырочку, словно это не стена была, а какая-то картонка. Снаружи это отверстие было завешено картиной, но если ее сдвинуть набок и встать на цыпочки, то вполне можно было разглядеть происходящее внутри.        Стена холодила щеку, но не разум, а разум Джонни горел. Он предпочел бы, чтобы ему в глаз воткнули иглу, чем видеть это. Поначалу он жутко смутился, увидев в кабинете директора, обнимавшего какую-то девушку. Черты и детали упрямо складывались в имя, но он не хотел им верить. Нет, это кто-то другой, пусть в похожем голубом платье в горошек, с такой же прической и даже с теми же крохотными жемчужинами в ушах. Кристи никогда бы стала бы целовать директора Ховарда, да еще так, как только его мать целовала мужчин, когда думала, что Джонни не видел. Кристи не стала бы обвивать тонкими белоснежными руками его шею, не позволила бы касаться своих бедер, а подолу голубого хлопкового платьица задраться настолько высоко, что можно было видеть черные резинки ее чулок. Кристи бы не стала улыбаться, когда мужчина жадно припадал губами к ее шее и ключицам, оставляя на фарфоровой коже уродливые следы. И Кристи бы не смотрела на этого почти что старика таким нежным взглядом, каким она не одаривала больше никого, даже Джонни.        Та девушка не могла быть Кристи. Кристи была ангелом, только его ангелом. Она не могла любить кого-то еще, она не имела права!        Гулкий удар кулаком по стене заставил пару испуганно отпрянуть друг от друга. Джонни всхлипнул одновременно от боли в кисти и от колющей обиды. Двери приюта на ночь всегда запирались, но даже самые несмышленые воспитанники знали, под какую половицу мисс Крамер прятала запасной ключ. Прохлада ночи бросилась ему в объятия, Джонни спрыгнул с прогнивших ступенек и перешел на бег, не желая слышать криков, доносившихся ему вслед. Ноги уверенно несли его по хорошо изученному маршруту. Его ничто не останавливало: ни полуразрушенный мост через ручей Бешеного Коня, ни промокшая от росы дырявая обувь, ни скользкая земля, ни крутой спуск к пристани. Лишь пробегая через площадь, он слегка сбавил темп и позволил себе отдышаться, разглядывая темные окна в доме МакГвайеров. Непослушными пальцами Джонни развязал узел на веревке, удерживающей моторную лодку. Мисс Крамер и отец Орландо часто говорили им, что брать чужое нехорошо, но никого из них здесь сейчас не было, чтобы укоризненно покачать головой и погрозить пальцем. При воспоминаниях о Кристи кусала злость, а ненависть жгла огнем вены, вызывая желание причинить кому-то боль. Он сам не знал, зачем плыл теперь на остров Дьявола. Это раньше он там прятался от задир Генри и Вацлава, а теперь... теперь просто его манила возможность нарушить еще один запрет, самый бессмысленный из них.        Все назначение запрета Джонни осознал лишь тогда, когда земля расползлась под его ногами, и темная пасть холма поглотила его, отозвавшись звонким эхом его вскрика. Место, куда он попал, пугало страшными лицами, вырезанными повсюду из дерева, а крутые стены не оставляли ни единого шанса выбраться наружу. В памяти всплыло странное слово, которым взрослые звали этот холм – «курган». Они боялись этого слова, и теперь Джонни знал почему. О, он бы многое отдал, лишь бы не знать, лишь бы оказаться сейчас в теплой постели в приюте! Но ведь его найдут, его обязательно отыщут! Ему стоит лишь немного подождать. Это ведь также, как и в их с Кристи игре, только на этот раз после фразы «ворона взлетела!» ей придется искать не предмет, украденный вымышленной птицей, а самого Джонни и на большей территории, чем приют.        Пройдя в глубь пещеры и освещая путь вечным спутником – карманным фонариком, он увидел прямоугольное каменное возвышение, у которого стоял деревянный столб с еще одним жутким лицом. Он вскарабкался на рельефный камень, расположившись спиной к пугающему столбу, и стал ждать. Время от времени ему казалось, что из камня вылезали черные щупальца и ползли к нему, как черви, а рожи на стенах мерзко ухмылялись, но тоненький фонарный луч прогонял все мороки своим светлым прикосновением. Тем временем, его нещадно клонило в сон, а камень уже казался пусть и не таким удобным, как кровать, но куда мягче, чем он был изначально, а деревянные рожицы перестали следить за ним своими пустыми глазницами. Он только чуть-чуть вздремнет, а завтра он все исправит. Завтра за ним придут, а если нет, то он сам придумает, как выбраться отсюда. Завтра Кристи снова будет любить только его. Завтра все будет по-другому.        Завтра он сам будет немного другим.        – Джонни! Ты где пропадал? Мы все с ног сбились, разыскивая тебя! – Кристи грозно надвинулась на мальчика, опустившего взгляд в пол и сложившего руки за спиной. – Как ты только мог... А ну-ка покажи, что ты там прячешь! Мальчик послушно протянул девушке аккуратно сложенный листок бумаги. Кристи выхватила его, нетерпеливо развернула и увидела внутри свое имя, выведенное корявым детским почерком.        – Ну уж нет! – возмущенно она проговорила. – Тебе не удастся все исправить подарком, не после того, как сильно ты заставил меня волно... – ее речь обрывалась на полуслове, когда она окончательно расправила и рассмотрела бумагу.        На рисунке мужчина в костюме, какой обычно носил директор Ховард, Кеннет, писал записку с текстом «На помощь», пока мальчик в черной одежде, как обычно изображал себя Джонни, держал в руке окровавленный нож. Приглядевшись, Кристи заметила красное пятнышко на шее у нарисованного Кеннета. Что... что это?        Девушка поводила рукой за спиной, пытаясь нащупать спинку стула.        – Джонни, – она опустилась за парту и положила перед собой этот тревожный рисунок. – Джонни, скажи мне, почему ты решил нарисовать это? Не бойся, я не буду тебя ругать, что бы ты ни ответил.        Мальчик сохранял безмолвие.        Кристи снова обратилась к нему по имени, но все также не смогла добиться ответа. Она вскочила со стула и стремительно приблизилась к мальчику, заставив того инстинктивно отступить на шаг назад. Девушка присела рядом с ним и тихо заговорила:       – Ты же знаешь, что можешь все мне рассказать. Ответь, директор чем-то сильно тебя обидел?        Джонни, по-прежнему упрямо сжав губы, продолжал сверлить взглядом пол.        Кристи опустила глаза вниз и словно подавилась воздухом.        На полу – алый след от детского ботинка.        Мальчик поднял голову, и на детском лице расцвело кровавое сияние глаз. Она отшатнулась, хватая ртом воздух.       Он прошептал едва слышно, но Кристи услышала каждое слово четко, будто его речь раздалась у нее в голове.        Хриплый, чужой голос произнес губами ребенка фразу, которую она слышала от него столько раз, но никогда еще она не приносила столько ужаса.       «Джонни» проговорил:        – Ворона улетела. Но ты не расстраивайся – мы будем играть до тех пор, пока ты не успеешь вовремя и не победишь.