Лебеди

Мы — пара лебедей. Пара влюблённых, диких, необузданных лебедей. Я хватаю блюдо, которое поставила передо мной безгласая, и со всех сил швыряю его о стенку. Комочки еды живописно ползут вниз по стене. Питу бы понравилось. Мне кажется, что даже еда складывается в его имя. Не уберегла. Сама виновата. Я хватаю осколки посудины с пола и швыряю их в стену до тех пор, пока они не перестают крошиться. Тогда я просто топчу их ногами. Тонкие тапочки тут же рвутся, и я продолжаю топтать осколки босыми ногами. Зачем я это делаю? Не знаю. Но я хочу так же раздавить Капитолий, растоптать его этими вот ногами, и станцевать что-нибудь на его пепелище. Желательно, вместе со всеми погибшими трибутами станцевать. Да только вот проблемка:, а что может сделать жалкая сломленная девчонка всесильному Капитолию?! А ничего. Мы — пара лебедей. Пара влюблённых, диких, необузданных лебедей. И один из пары мёртв. Знаешь, Пит, это ведь я виновата в твоей смерти. Это ведь я вытащила те злосчастные ягоды. Я не успела их проглотить. А ты успел. И это странно. Ты всегда оставлял последний ход за собой. А тут вдруг ядовитые ягоды — и ты не сомневался. Ты успел. А я нет. Я опоздала. Наверное, этого Сноу и ждал. Ждал, что я не смогу. Ждал, что ты умрёшь. Ждал, что я выиграю эти треклятые Игры. И я выиграла. С твоим бездыханным телом в руках. Знаешь, Пит, это больно. Это больно — знать, что ты умер с моим именем на губах. С мыслями обо мне. Я ведь тоже думаю о тебе. Двадцать четыре часа в сутки. Шестьдесят секунд в минуту. Я не сплю и думаю. Знаешь, я думаю о том, что бы было, если бы я не вытащила эти несчастные ягоды. Это даже по ночам снится. Снится, как мы покидаем Арену. Вдвоём. Как обоих называют победителями Игр. Как мы со славой возвращаемся в родной дистрикт. Вдвоём. Как мы оба стоим на сцене и беседуем с Цезарем Фликерманом. Как мы селимся в Деревне Победителей. Вдвоём. Только этого уже нет. И нельзя об этом мечтать. Наконец, я понимаю, почему Хеймитч начал пить. Я бы тоже с удовольствием выпила, чтобы заглушить эту боль. Но мне нельзя — Эффи предупреждала, что через десять минут интервью с Цезарем. Я чувствую, что не смогу. Смотреть фильм об Играх… Это выше моих сил. Там, на плёнке, Рута и Пит ещё живы. И я жива. Относительно. Ещё раз окунуться в ту атмосферу? Нет уж, спасибо. Почему все, кто находится рядом со мной, умирают? Рута, с которой мы заключили союз? Пит, который поддерживал эту игру вместе со мной? Разве они заслужили это? Нет. Они мертвы только потому, что были рядом со мной. И тут я понимаю, что я должна сделать. Всё оказывается таким простым, что мне хочется смеяться от той лёгкости и простоты, которые заполнили мою голову. Всё очевидно. Я осторожно вынимаю крупные осколки из своих ступней, более мелкие стараюсь смыть водой. Быстро засовываю ноги в балетки, натягиваю на губы широкую улыбку и спускаюсь в гостиную. — Китнисс! — улыбается мне Эффи. Я дарю ей широкую улыбку. — Ты пришла в себя, — хмыкает Хеймитч, и я молюсь, чтобы они не увидели потёкшей туши. Я старательно пыталась смыть её. — Как раз вовремя. Цезарь уже ждёт победительницу. Я поправляю платье и вспоминаю, как готовилась к интервью перед Играми. Как готовился Пит. Как Пит улыбался мне. Как Пит признался всему Панему в любви ко мне. Как Пит лежал у реки. Как я отчаялась найти лекарство. Так, стоп. К глазам подступают слёзы. Я аккуратно вытираю их рукой и спускаюсь на лифте вниз. Слишком больно помнить нас, пару лебедей. Пару влюблённых, диких, необузданных лебедей. Особенно, когда один из пары мёртв. — Поприветствуем победительницу 74-х Голодных Игр — Китнисс Эвердин! — восклицает Цезарь, и я поднимаюсь на сцену. — Ну, Китнисс, каково это? Чувствовать себя победительницей? — Знаешь, Цезарь, это немного сложно, — натыкаюсь на его непонятливый взгляд и поясняю: — Это сложно. Знать, что двадцать три человека умерли ради моей победы. — Но ведь ты сдержала обещание, которое дала своей сестре, — пожимает плечами Цезарь. — Я не сдержала обещание, данное Питу, — холодным тоном цежу сквозь зубы я. — Какое обещание? — спрашивает Цезарь. Восстановленным ухом я слышу ропот толпы. — Обещание, что мы оба вернёмся домой. Даже Цезарь не находит, что ответить. А Пит нашёл бы. — Кхм… Предлагаю всем посмотреть фильм о 74-х Играх, — говорит он и поворачивает голову к экрану. Я тоже. И толпа, как по команде, поворачивается. Три часа. Мне этого хватит. И едва выключается свет, я вытаскиваю из кармана самый крупный осколок. Мои руки дрожат. И я не могу выбрать точку, куда воткну эту проклятую стекляшку. Может, в сонную артерию? Мои глаза замечают происходящее на экране, и пальцы сильнее сжимают осколок. Неровные края рвут кожу, и пальцы окрашиваются красным. Как и платье. Я смотрю прямо на Пита. Его глаза направлены прямо на меня. — Мы приехали сюда вместе, — произносит он, и слёзы застилают мои глаза. Я с недоумением кошусь на осколок и понимаю, что уже не опоздаю. И, рвано выдохнув, я с силой всаживаю его в собственную шею. Кровь фонтаном хлещет из моей раны, и я понимаю, что мне осталось недолго. Опять кошусь на экран и вижу себя. — Я обещала ей вернуться, — произношу я с записи. Прости, Прим. Прости, мам. Прости, Гейл. Мы — пара лебедей. Пара влюблённых, диких, необузданных лебедей. И один из пары был мёртв. Знаешь, Пит, есть легенда о лебедях. Мол, если умирает один, то и другой долго не продержится. Знаешь, мне кажется, это про нас. Ты умер — я тоже долго не продержалась. Мы — пара лебедей. Пара влюблённых, диких, необузданных лебедей. А пары не должны разлучаться.