Привычка выживать

Автор с удовольствием поставил бы здесь тысячу и одну предупреждающую табличку, но не делает этого, надеясь, что название главы говорит само за себя.

Темнота, в которую проваливается Пит, недолго остается темнотой. Глаза заливает кровь. Искаженный, то перевернутый, то чрезмерно вытянутый мир, погруженный либо в ослепительный свет, либо в мутную зеленую дымку, заявляет о своем присутствии вспышками. Пит не контролирует свое тело, наблюдая за своими действиями со стороны. Осколками разбитого аквариума он режет свои пальцы, но больше всего на свете его интересует только распростертое на полу нагое тело, принадлежащее уже не девочке, которую он так хорошо знал, но и не девушке, которой Прим суждено было стать. В Четвертом дистрикте Пит видел, как ловят рыбу. Как ее вытаскивают на берег с помощью удочек или искусно сплетенных сетей. Рыба бьется на суше, мутными глазами пялясь в небо и беззвучно раскрывая рот, ее жабры пульсируют, в бессильной попытке сделать спасительный глоток. Тело Прим корчится на полу точно так же. Провода, вырванные из тела, испачканы в крови и больше не могут ничего поставлять внутрь вен. Мутная зеленая вода оказывается не водой, а физическим раствором, более густым и пахнущим лекарствами. Пит поскальзывается, но успевает удержать равновесие. Он останавливается у дергающегося тела и не может оторвать взгляда от запавших белков глаз и губ, мгновенно ставших сухими и безжизненными. Доктор Винтер, который успел спрятаться от летящих в его сторону осколков, тоже бросается к телу девочки, хватая ее за скользкие запястья. Винтер не перестает что-то кричать. Двигается только часть его губ, Пита передергивает от отвращения. Он отпихивает доктора в сторону. Существо еще живо, но вскоре конвульсии затихают. - Зачем ты сделал это, дрянной мальчишка?! – спрашивает Пита доктор. Пит морщится от головной боли, жмурится от ставшего невыносимо ярким света, замечает онемевшую от ужаса Эффи, смотрящую только на него одного и не говорящую ни единого слова. На губу Пита что-то капает. Он вытирает губу подушечкой пальца и видит темно-красную кровь. Его собственную кровь, тонкой струйкой текущую из носа. Головная боль становится почти невыносимой, но Пит почему-то не позволяет себе потерять сознание. Он склоняется над мертвым телом той, которую знал, как Прим. И своей рукой пытается закрыть ее глаза, оставив на веках красный след. - Мертвое должно оставаться мертвым, - поясняет Пит, обернувшись к Эффи. Капитолийка не двигается, дверь за ее спиной беззвучно отъезжает в сторону, пропуская внутрь разгромленной комнаты людей в белых халатах. К Питу бросаются сразу четверо, но следующая вспышка стирает часть событий. Еще вспышка, и Пит видит сломанный нос одного из медбратьев, а где-то чуть в стороне неподвижное тело второго. В шею впивается игла с бесцветной жидкостью, но боли нет. Все растворяется в темноте. Только теперь это темнота иного рода. В ней также нет никакого источника света, но темнота эта дышит и прикасается к Питу ледяными пальцами. От каждого прикосновения Пит вздрагивает и отшатывается в сторону; до тех пор, пока не врезается со всей силы в стену, которую не может увидеть даже на расстоянии пяти сантиментов. На ощупь стена холодная и ровная. Пит исследует стену пальцами, пока не натыкается на то, что можно считать похожим на стекло. Стекло, которое не получается разбить ни со второй, ни с десятой попытки. Пит прислоняется к стеклу щекой, затем сползает по нему на пол. Ледяные пальцы все еще достают его из темноты, но боль от прикосновений теряет силу. Через какое-то время Пит проваливается в сон, который не приносит покоя, чтобы очнуться в полумраке больничной палаты не в одиночестве. Их много и все они окружают его. Все они молчат и не перестают двигаться. У них у всех ледяные пальцы, потому что они мертвы. И они терпеливо ждут, когда он очнется, чтобы продолжить свою пытку. Теперь, в полумраке, Пит может рассмотреть их лица. Знакомые лица, искаженные ненавистью и злостью. Лица, которые он видел раньше в кошмарах, которые воскресали в памяти в самые худшие моменты его жизни. Лица тех, кого он убил и в чьих смертях был даже косвенно виноват. Лица тех, кто имеет право желать ему смерти. Мертвая девушка с перерезанным горлом плюет в его лицо своей вязкой кровью, одежда ее пахнет лесом и костром. Пит убил ее на первых Голодных Играх, довершая недоведенное до конца дело профессионалов, к которым вынужден был примкнуть, чтобы выжить. Опухшая от многочисленных укусов ос-убийц Диадема прижимается к губам Пита своими сочащимися гнилой зеленой жижей губами. Рот Пита сразу будто наполняется сотнями жужжащих ос, вонзающих в него свои жала, и Пит не может даже кричать, осы забиваются в глотку, не давая воздуху попадать внутрь. Диадема смеется, гладит Мелларка растопыренными пальцами по голове, оставляя на волосах массу, от запаха которой почти выворачивает наизнанку. - А женишок-то у нас – та еще неженка, - говорит она – если можно посчитать утробное рычание членораздельной речью – стоящей за ее спиной Мирте. Темноволосая Вторая скалится в улыбке и подбрасывает в руке острозаточенный нож. - Тебе рано умирать, женишок, - говорит она, все еще скалясь, и наклоняется к Питу. – Пир еще только начался. Пит может рассмотреть синяки на ее шее, а потом Мирта размахивается ножом, перерезая ему глотку. И начинается Пир. Раны срастаются с трудом, а желающих отомстить за свою смерть не становится меньше. Пит с трудом понимает, что с ним происходит. Непрекращающаяся боль не имеет ничего общего с жизнью, мысли, вязкие и одурманенные, появляются в голове и исчезают. Пит не может сконцентрироваться. Пит точно знает, что его не пытают сейчас в Капитолии, и иногда он думает, что, возможно, вся эта боль находится внутри его головы, но осознание это кратковременно, его быстро оттесняют чувства вины и стыда. Те, кто мстит ему сейчас, нанося одно смертельное ранение за другим, имеют на это право. Он виноват перед ними хотя бы в том, что он жив ценой их жизней, но он один, а их – великое множество. Он должен отплатить за каждый вздох, сделанный после первого убийства. Но на пытках посещения мертвых не заканчиваются. Мертвые начинают говорить. Мэгз только качает головой, прижимая палец к морщинистым губам. Она пожертвовала своей жизнью ради Пита, и что она получила взамен? Капитолийского переродка, который уничтожает все, к чему прикасается. Пит просит у нее прощения и не может сдержать слез раскаяния. Это он, Пит, должен был погибнуть в ядовитом тумане на Квартальной Бойне! Смерть Мэгз на его совести, как и множество других смертей. Стоящий чуть в стороне Финник только поджимает губы. Девушка-морфлингистка из Шестого дистрикта влепляет Питу пощечину. Другую пощечину Питу влепляет мать, точнее, то, что от матери осталось; огонь зажигательных бомб не пожалел ни сантиметра ее кожи. - Ты должен был сдохнуть, чертов ублюдок! – вопит она, разевая обглоданные губы. – В Голодных Играх только один победитель, неужели ты думал, что тебя оставят в живых безнаказанно?! Голоса и крики, упреки и проклятия сыпятся на Пита, как из Рога изобилия. Он пытается зажимать уши руками, но это едва притупляет обостренный слух. Он просит у них прощения, но все они мертвы, а после смерти сложно принять точку зрения своего убийцы к сведению. Он пытается убежать от них, но в его распоряжении слишком мало места, поэтому он просто передвигается по ограниченному пространству, не останавливаясь ни на мгновение, и продолжает говорить с теми, кто больше не слышит его. Короткие мгновения сна перемежаются бесконечными часами бодрствования. Сон не приносит покоя, Пит чувствует себя измотанным и уставшим, но не может заставить себя сдаться и остановиться. Вернувшиеся чувства рвут его искалеченную душу, разговоры тысячи мертвецов сводят с ума, но Пит продолжает внимать им. Он знает, что уже сдался, знает, что у него нет больше сил на борьбу, но пытка не прекращается, потому что пытка завершится только его смертью. Ирония в том, что он не может заставить себя умереть. Царапины, которыми он пытается вскрыть свои вены, быстро обрастают бинтами. Затем руки вообще кто-то связывает за спиной. Питу лишь единожды удается снять путы, почти чувствуя облегчение от крови, заливающей пол. Но облегчение так же кратковременно, как и сон, и вскоре он вновь оказывается связанным и большей частью целым; он все еще не умер. Он жаждет собственной смерти так же, как жаждут ее бесплотные тени, у которых он просит прощения и которых просит уйти. Но тени терпеливы, тени мертвы и времени на то, чтобы сводить его с ума у них более чем достаточно. Они продолжают говорить, бить, царапать, щекотать, руки и губы у них ледяные, дыхание же, напротив, обжигающе горячее. Им все еще мало его страданий, им хочется большего, но чего именно они хотят, они и сами не знают. Пит переступает один болевой порог за другим и думает, что вот он – предел его терпения, но предел остается далеко позади: он еще дышит, еще терпит, еще не сломан окончательно. На чужие прикосновения он почти не обращает внимания, лица мертвых расплываются перед глазами, голоса сливаются в один бесконечный вой, Пит устраивается в углу комнаты и раскачивается, пытаясь остановить рвущие его изнутри мысли. Он не сразу понимает, что наступила тишина. А когда понимает, долгое время не может поверить. Он поднимает голову, пытаясь сфокусироваться на фигурке, стоящей в центре темной комнаты. Вопль ужаса застревает в его глотке. Маленькая Прим в белом платье уже не плавает в мутной воде аквариума. Маленькая Прим, так похожая и так непохожая на Каролину, улыбается Питу. - Я бы простила тебя, убей ты меня лишь единожды, - говорит она. – Но ты убил меня дважды, Пит. Зачем ты убил меня? Она бьется в конвульсиях, широко раскрытым ртом ловя воздух, который не может вдохнуть. Пит не может не смотреть на нее. Пит хочет сказать ей, что та, другая она, подключенная к приборам прозрачными трубками, вовсе не была ею. Но Пит ничего не говорит вслух, вместе с Прим ловя сухими губами несуществующий воздух. А потом вновь наступает темнота.

…

Это кажется дурной шуткой. Свет выключается для того, чтобы дать Питу кратковременную передышку, которой не хватает для восстановления утраченных сил, но которая лишь позволяет продлить бесконечные мучения. Пит все еще молит о собственной смерти тех, кто не слышит его, а затем открывает глаза. Солнце светит слишком ярко, на глазах выступают слезы. Пит больше не заперт в маленькой комнате, он сидит на белом песке в Четвертом дистрикте и смотрит на неспокойное море. Волны завораживают его, приковывают к себе взгляд. Но Пит заставляет себя обернуться, чтобы увидеть идущую в его сторону Джоанну. - Ты не умерла, - говорит Пит, с трудом выговаривая слова. – Ты не могла умереть. Седьмая пожимает плечами. - Тебе идет это белое платье, - Пит прикасается к протянутой руке. Рука теплая, Джоанна в ответ чуть сжимает пальцы и садится рядом с Питом прямо на песок, вытянув ноги так, что они достают до воды. Пит давно – скорее, никогда – не видел Джоанну такой спокойной. - Мне кажется, я могла и не заметить того, что умерла, - говорит Джоанна, глядя на горизонт. – Я могла умереть на своих первых Играх или на Квартальной Бойне. Я могла умереть под пытками в Капитолии или во время какой-нибудь чудовищной оргии в том же Капитолии. Но я выжила. Мы все выжили, Пит. Это чудовищная ошибка, тебе не кажется? То, что мы привыкли выживать а аду. Пит качает головой. - Мы должны были умереть, - продолжает Джоанна. – Так было бы проще, лучше. Меньше боли. Никаких кошмаров. Никаких воспоминаний и сожалений. Проще было бы умереть, разве нет? – спрашивает Седьмая. – Но мы отчего-то продолжаем жить. И продолжаем ждать неизбежной смерти. Смерть ведь неизбежна, знаешь? Но наша смерть должна быть чудовищно страшной, потому что мы ее заслужили. Пит хочет попросить Мейсон замолчать, но застывает, видя, как ее платье из белого медленно окрашивается в красный цвет. - Я не могла умереть, не заметив, - повторяет Джоанна. – Они все не могли умереть, не заметив того, что убил их ты. Пит резко оборачивается. Дыхание вновь сбивается, волна ужаса появляется из ниоткуда. Там, вдалеке, на белом песке, он видит тела, много распростертых бездыханных тел. Он может рассмотреть отдельные детали. Рыжие волосы Энни, присыпанные песком. Сломанную руку Хеймитча. Застывшую улыбку Эффи, лицо которой превратилось в один сплошной синяк. Буквально вырванную челюсть Энорабии с ненормально заостренными зубами. К горлу подкатывает тошнота. Джоанна продолжает смотреть вперед. Пит ищет глазами то, что осталось от Китнисс, но не видит ничего, кроме ярких деталей мертвых тел, среди которых Китнисс точно нет. - Мы должны были умереть раньше, - повторяет Джоанна. – Но мы заслужили того, что именно ты убил нас. Не ты, Пит, - добавляет она, чуть обернувшись, - а тот ты, которым ты станешь. Капитолий никогда не отпускает на свободу своих жертв. Капитолий никогда не отпустит тебя, Пит. Руки Пита трясутся. - Он убивает всех, кто тебе дорог, Пит, - говорит Джоанна, будто не замечая этой дрожи. – Убивает твоими же руками. Убивая всех нас, он убивает тебя. Ты нужен ему, Пит, но нужен сломанным, раздавленным, уничтоженным. Аврелий оказался не прав во всем, что касалось тебя. Хорошо, что он этого никогда не узнает. Платье Джоанны больше не белое, а багряно-красное. Пит не может унять дрожи, не может заставить сердце биться тише. Пит не может даже сцепить челюсти, чтобы не произносить слов, которые не хочет произносить. - Передавай привет Энни, - говорит он и тащит Джоанну к воде. Седьмая почти не сопротивляется, только разбивает ладони о камни, глядя на Пита через толщу зеленоватой воды. Когда она затихает окончательно, Пит садится рядом с ней, устраивает ее голову у себя на коленях и сидит так, раскачиваясь из стороны в сторону. Ему нравятся ее длинные волосы, ей идут именно длинные волосы, но когда они успели так отрасти? Пит больше не может задать ей самой этот вопрос, потому что она мертва. Ведь он сам убил ее, не так ли? - Конечно, сам, - отвечает кто-то с берега и Пит оборачивается. Мертвый Президент Сноу в костюме и с белоснежной розой в петлице держит за руку Китнисс Эвердин. На Китнисс – ослепительно белое платье. Китнисс плачет. Сноу же смеется тихо и издевательски. - Пора, - говорит Президент и сжимает ладонь Китнисс. – Пора, мой мальчик. На Пита, издеваясь, обрушивается темнота. Остается только смех, тот же тихий издевательский смех. Пит с шумом втягивает воздух. - Я знаю, что ты здесь, - говорит он почти спокойно, обнаруживая себя в больничной палате. – Почему ты прячешься? Я знаю, что ты здесь, - он замирает, затем вскидывает голову, будто принимая непростое решение. – Теперь я вижу тебя. И он действительно видит фигуру, идущую к нему из темноты. Фигуру, которую видел рядом с собой все это время, но которой ошибочно придавал совершенно иной вид. Фигура, быть может, была призраком и фантомом, созданной игрой воображения, галлюцинацией, но теперь Пит точно знает, кем фигура была на самом деле. Не мертвым Президентом Сноу. - Я убью тебя, - кричит Пит приближающейся к нему фигуре, меняющейся, принимающей свой подлинный облик. – Я убью тебя! Из темноты к Двенадцатому приближается он сам. Пит Мелларк. Капитолийский переродок. И тот, другой Пит, аплодирует. - Я уже начал терять надежду на то, что ты поймешь. Тогда, когда мне удавалось взять власть над твоим – нашим – телом, я говорил всем окружающим правду, но и они не догадались. Будь у меня чуть больше времени, я бы сломал тебя быстрее. Но, видишь ли, опять появилась Китнисс Эвердин. Безликая молчаливая Китнисс Эвердин, такая же слабая, как и ты сам. Но ради нее ты всегда становился сильнее, оттеснял меня в темноту, в тень, откуда я мог только наблюдать за происходящим. Мне повезло, что ты стал принимать эти таблетки. Они притупляли надежду, все еще жившую внутри тебя. Притупляли надежду и подпитывали ярость. Мой любимый коктейль из ярости и отчаяния, смешивать, но не взбалтывать. А потом покрыть все показным равнодушием и поджечь. Переродок облизывает пересохшие губы. Ему не нужно произносить ни единого слова вслух, потому что Пит слышит его мысли, как свои собственные. Но переродок медлит, играя, а Пит терпеливо ждет продолжения. Время вокруг них двоих течет иначе. Джоанна в мокром кроваво-красном платье обхватывает Пита за шею со спины и прижимается ледяными губами к щеке. Голос у нее непривычно глубокий, легкие Джоанны заполнены водой, капли воды попадают на одежду Пита. - Лжец, - говорит на ухо Джоанна. - Ты всегда был двуличным лжецом, Пит. Пора тебе признать, что не было никакого капитолийского переродка. Был только ты, Пит, умеющий контролировать себя. А потом целый ты раскололся. Мы, другие победители Голодных Игр, сломались. А ты раскололся на Пита, который способен любить, и Пита, который лжет с такой легкостью, с которой дышит. Но способный любить Пит слаб. Он избавился от своих чувств. И на сцене появился другой Пит, которого Сноу считал своим преемником. Все было так просто с самого начала. Жаль, что мы этого не знали. Капитолийский переродок щелкает пальцами и Джоанна исчезает. - У меня остался последний подарок для тебя, - говорит он и толкает в сторону Пита бледную Китнисс Эвердин. Китнисс падает прямо в объятия Мелларка, обвивает его шею дрожащими руками. Губы у нее тоже холодные, но Пит не обращает на это внимания. Китнисс целует его, всего лишь прижимается к его губам своими губами. Поцелуй из-за слез соленый и горький. Это мгновение – мгновение, в котором их сердца бьются быстро-быстро в едином ритме – должно длиться вечность. Но вечность заканчивается. Руки Пита все испачканы кровью Китнисс, на ее теле слишком много кровоточащих ран. Целующая его в последний раз Китнисс уже мертва и знает это даже лучше его самого. - Пожалуйста, Пит, - просит она из последних сил, но не успевает выговорить «не сдавайся». - Я убью все, что тебе дорого, - говорит капитолийский переродок, садясь на корточки перед распростертым телом Огненной Девушки. – Убью, чтобы занять твое место. Капитолий начинает и выигрывает, Пит. Странно, что ты этого не знал раньше. Пит молчит, рассматривая свои залитые кровью руки. Капитолий начинает и выигрывает. Капитолий. Каролина с перекошенным от злости лицом влепляет ему пощечину. - Ну же, Пит! Мы еще не закончили со всем этим! Пит Мелларк покорно закрывает глаза. С этим давно нужно было закончить.

…

Когда Пит открывает глаза, свет оказывается невыносимо ярким. Рядом раздается короткий смешок; на мгновение Пит думает, что смеется мертвый президент Сноу, но сразу понимает, что ошибся. Черты лица склонившегося над ним человека проступают из тумана и заостряются. Обезображенное морщинами лицо, кривоватая ухмылка, кажущаяся кривоватой из-за того, что доктор Винтер ухмыляется только одной половиной губ, горящие беспощадным нездоровым блеском голубые глаза – теперь все это не может скрыть от Пита поразительного сходства этого человека с мертвым президентом. Догадка вовсе не лишает Пита дара речи. Пит чувствует пульсирующую боль в правой руке и слышит учащенное биение своего сердца, отдающееся в висках. Во рту все пересохло, наверное, от очередной дозы какого-нибудь лекарства, поэтому приходится сначала прочистить горло, а потом с усилием выдавить из себя несколько каркающих звуков. - Кориолан Сноу и Корнелиус Винтер. Винтер, до этого безразлично рассматривающий отражение своего лица в матовом стекле, поводит плечами. А потом начинает аплодировать, продолжая стоять к Питу спиной. - Уверен, ты в восторге от всей нашей семьи, - бросает врач с самодовольным видом. – Мы, признаться, друг от друга всегда были в восторге. Видишь, чем наградил меня мой родной брат Кориолан за долгие годы преданной службы? – Винтер показывает пальцем на парализованную часть своего лица. – Он начал увлекаться ядами еще в Тринадцатом Дистрикте, но именно в Капитолии его увлечение достигло таких масштабов, - короткий смешок. – Конечно, он мстил мне за смерть своей милой дочери, но все-таки, признай, - это был совсем не братский поступок. Пит со стоном закрывает глаза. - В Тринадцатом дистрикте? – переспрашивает Мелларк с трудом и считает до десяти, прежде чем вновь осмотреться по сторонам. Больничная палата. Много белого, мать его, света. Постель, на которой Пит лежит. Рядом с постелью прямо на полу металлический поднос с использованными шприцами и небрежно брошенным жгутом. Пит осматривает свои руки и видит следы от свежих уколов на сгибе локтя. Врач разводит руки в стороны, будто извиняясь. Выражение лица у него остается надменным и издевательски спокойным. - Мы родились в Тринадцатом дистрикте, Пит, уже после того, как дистрикт был уничтожен Капитолием. Но нас сложно было уничтожить. Мы были слишком сильны в сравнении с остальными дистриктами. Капитолию это не нравилось, поэтому и наступили Темные времена. Но мы выжили. Мы привыкли выживать, знаешь ли. И, чтобы не думали все остальные дистрикты, мы ни на мгновение не останавливали военных действий. Правда, война не задалась с самого начала, - врач фыркает. – Мы с братом прибыли в Капитолий тайно. Мне было двадцать лет, Кориолан был на пару лет старше. Мы прибыли сюда не для того, чтобы развлекаться. Нас воспитывали с мыслями о том, что этот город уничтожить можно только изнутри. Мы должны были стать частью этого города, и, как видишь, у нас получилось. Конечно, никто не предполагал, что мы предадим свои идеалы, но… - Винтер вновь замолкает, а затем начинает махать рукой. – Об этом неинтересно слушать, правда? Думаю, тебя интересуют только конкретные вещи. Пит пытается сфокусироваться на собственных ощущениях, но терпит одну неудачу за другой. Голос врача его раздражает, то приближаясь, то удаляясь, то переходя на шепот, то становясь нестерпимо громким. Мелларк пытается сесть в кровати, но тело сопротивляется, не подчиняясь приказам владельца. - На твоем месте я бы еще полежал какое-то время, - резюмирует врач, наблюдая за пациентом со стороны. – Должно быть, ощущения так себе. Это скоро пройдет, уверяю тебя. А пока можешь послушать то, что я тебе расскажу. Мне все равно здесь нечем заняться. Винтер отходит от матового стекла, останавливается у шприцов и долгим взглядом изучает их. - Охмор открыл вовсе не я, но именно я довел его до совершенства. Покидая Тринадцатый дистрикт, я постарался уничтожить все документы об охморе, но, кажется, Аврелий все-таки что-то нашел. Это не пошло ему на пользу. Охмор всегда принадлежал мне одному. Даже мой брат относился к охмору с большим опасением, хотя своей стремительной политической карьерой был обязан только мне. Мне и, в незначительной степени, своему ораторскому мастерству. И, совсем чуть-чуть, ядам. О, мы знатно разделили сферы влияния в этом городе, - мужчина потирает руки. – Мы не мешали друг другу. Я издевался над подсознанием своей бедной богатой жены, внушая ей один страх за другим, а брат менял женщин, как перчатки, хотя уже состоял в браке. Впрочем, однажды он встретил ту единственную, которая и испортила всю нашу жизнь. Первую жену Кориолану, конечно, пришлось отравить, но она не была ни первой, ни последней из всех, кто погиб от его руки. Стоит отметить, что он не мешал мне даже тогда, когда родилась его единственная дочь. Он позволял мне забавляться и с маленькими дрожащими трибутами и с безгласыми. Мне нужно было много материалов для исследования охмора. Многие из тех, кто выиграл Голодные Игры, выиграли их благодаря мне, - врач оскаливается. – Хочешь узнать, почему мы не остановили это безумство, эти Игры, хотя ненавидели их всей своей душой? – врач всплескивает руками. – О, брось, это было даже забавно! Целая страна послушно поставляла ежегодно по два человека от дистрикта на беспощадную смерть в прямом эфире. Целая страна, полная озлобленных и сильных людей, боялась кучки вульгарно разрисованных кукол. Они сами смирялись с правилами Игры, а мы просто позволяли им быть жертвами и смиренно оплакивать изувеченные трупы своих детей. Дыхание Пита приходит в норму, как и сердцебиение. Со зрением еще не все в порядке, а вот на слух он, к сожалению, не может пожаловаться. Очередной монолог воспринимается без видимых трудностей. Но как же он устал от всех этих выматывающих монологов! Врач вздыхает, подходя к Питу. Берет того за руку, нащупывает пульс, что-то отсчитывает, затем вздыхает еще раз. - Совсем скоро ты вновь заснешь, мой мальчик. А пока хотя бы сделай вид, что не остаешься бездушным капитолийским переродком! Пит с трудом садится на постели. Ногами чувствует холодный пол. Ничто не сдерживает его, никакие провода не тянутся из его рук к включенным приборам. Немного болит голова, сильно слезятся глаза, но все это – единственные признаки того, что он в очередной раз стал жертвой эксперимента. Врач продолжает говорить. - Мне всегда нравилось то, как по-разному охмор влияет на психику каждого человека. Но только второй уровень охмора; первый совершенно неинтересен. Второй уровень охмора губителен, но противоречие возникает внутри. Противоречие между внушением и подсознанием. Противоречие, которое может сгладиться незаметно для пациента с течением времени или, что случалось чаще, свести его с ума. Я пытался делать прогнозы в каждом отдельном случае, но всегда конечный результат удивлял меня. Я старался не ограничиваться доступными категориями. Трибуты, капитолийцы, безгласые. Я даже путешествовал, - Винтер делает глубокий вздох. – Ты даже не представляешь, как сложно путешествовать в Панеме! – в голосе его отчетливо слышится обида. – Мне приходилось делать вид, что я – один из миротворцев, хотя в этом тоже было что-то забавное. Но, знаешь, почему я рассказываю тебе об этом, Пит? Нет, конечно, ты не знаешь. Я хочу поделиться с тобой результатами одного из своих экспериментов. Я проводил его много лет назад в твоем дистрикте. Я пытался внушить одной из женщин, безумно любящей своего мужа, любовь ко мне. В любовь я, конечно, не верил, но попробовать стоило, - Винтер закатывает глаза. – Она любила своего мужа, но устоять перед охмором не могла. И она сошла с ума, но сошла с ума так, что никто из окружающих этого даже не понял. Ее безумие отрылось тогда, когда ее муж погиб. Он был ее якорем, если хочешь знать. А когда якорь исчез, остался только охмор. Охмор и дочь, зачатая вовсе не от любимого мужа. Пит задерживает дыхание. Винтер скалится и подходит чуть ближе. - Конечно, сходство между людьми всегда можно объяснить шуткой природы, Пит. Но столь поразительное сходство, какое можно было наблюдать между Прим и Каролиной, можно объяснить только родством. Недостаточно близким и довольно запутанным, но, - врач разводит руками, - родством. Врач ожидает бурной реакции со стороны своего единственного слушателя, но остается ни с чем. Качает головой, проклиная все лекарства, тормозящие мыслительные процессы, оправляет свой халат, цокает языком. Затем ему надоедает страдать ерундой и он, проглотив обиду, продолжает рассказ. - О том, что у меня есть дочь в Двенадцатом дистрикте, я узнал не сразу. Дистрикт мне пришлось покинуть из-за своей племянницы. Мы с нею почти не общались, но проблемы с взаимопониманием у нас были всегда. Зачастую неразрешимые проблемы. Пришлось девочку устранить. Она так яростно протестовала против Голодных Игр, что у меня самого сердце кровью начинало обливаться при мысли о гибнущих на Аренах детях, а ведь я ее даже не любил, чего нельзя было сказать о Кориолане. Совсем скоро бы он обмяк, поддался бы ее влиянию. Результат предсказать было сложно. Вряд ли бы он превратился в доброго короля, но рисковать все же не стоило. В то же время на связь со мной вышел Тринадцатый дистрикт. Они помнили о предательстве лучше нас, но знали, что в нашем с братом тандеме назревают нешуточные проблемы. Тебе никогда не казалось, что в отношении Койн к Кориолану было что-то личное? Она умела, конечно, скрывать свои чувства, но порой проскальзывала в ней излишняя кровожадность. И глупость, какая же все-таки глупость! Чего только стоила ее затея устроить очередные Игры! – Винтер всплескивает руками. – Но Игры всегда были действенным механизмом давления. Игры позволяли устранять всех неугодных, маскируясь под судьбу. Именно так, помимо моего прекрасного лица, - кончиком пальца Корнелиус тыкает себя в изуродованную щеку, - отмстил мне брат, узнав, что у меня есть внебрачная дочь на краю света. Пит открывает и закрывает глаза, стараясь избавиться от назойливой галлюцинации. Но у него не получается перестать видеть черную дверь с поцарапанной ручкой, стоящую посреди комнаты. Дверь пока закрыта, но Пит чувствует кожей, что что-то, что находится по ту сторону двери, скребется и вот-вот повернет ключ в замочной скважине. - Здесь, в этой стране, никто не удивляется слепой удаче. Имя моей дочери прозвучало на Жатве 74 Голодных Игр. Уверен, мой брат отказался бы от этой затеи, если бы увидел, как поразительно она похожа на Каролину. Но здесь вмешалась настоящая судьба. И на Игры поехала старшая сестра Прим, Китнисс Эвердин. И ты, - врач делает многозначительную паузу. Пит поворачивается в его сторону, среагировав не столько на обращение, сколько на повисшую в комнате тишину. Доктор Винтер смотрит на него плотоядно, как хищник, забавляющийся со своей жертвой перед очередным приемом пищи. - После того, как я поступил со своей племянницей, я находился в изгнании. Но Игры смотрел. Конечно, я не знал, что вскоре мне выпадет замечательный шанс поработать над тобой, но ты сразу заинтересовал меня. Ты и твоя двуличность. Я гадал, кто ты – прирожденный актер или все-таки политик? Никто не ставил на тебя, а я ждал, чем же обернется твое благородство, надеясь, что оно не обернется твоей смертью. И я оказался прав. Заварилась такая история! Мой брат, конечно, сыграл в ней не последнюю роль, превратив себя в беспомощную жертву, но он вновь приблизил меня к себе, позволив мне использовать тебя в качестве расходного материала. И я использовал тебя так, как использовал многих до тебя. Моему брату было плевать, убьешь ты Сойку или нет. Мертвая Эвердин нравилась ему так же, как и Эвердин с поломанной психикой. Он надеялся, что твой охмор если не убьет ее, то сломает. Но из-за охмора сломался и ты. Вновь пауза. Врач ходит взад-вперед перед Питом, как преподаватель, читающий лекцию. - Сломался или раскололся, - исправляет самого себя Винтер. – Очень интересная реакция. Было забавно наблюдать за тем, как все носились вокруг тебя, гадая, справился ли ты с охмором или нет. Мне нужно было сохранить тебе жизнь, чтобы продолжить наблюдения за тобой. Я сдружился с Плутархом задолго до начала войны. Это случилось на почве обоюдной неприязни к Кориолану. Плутарх финансировал многие из моих исследований, а затем разработал свой идеальный план с охмором, которому подвергаются все. Это тоже был забавный эксперимент, но я не жалею, что он провалился. Толпы сломанных людей все равно, что толпы отработанного мусора, - врач вздыхает. – Хевенсби желал твоей смерти. Ему нужна была только Эвердин, использовать которую он собирался для высшей цели – для защиты своей дочери, Каролины. Все очень запутанно, не так ли? – Винтер замирает посреди палаты. – Для того чтобы полностью дезориентировать Китнисс, он отправил Прим в смертельную ловушку. Из нас с ним получились довольно скверные отцы, не находишь? – очередной риторический вопрос повисает в воздухе. – Но мы оба спасали своих детей. Я, к примеру, вдохнул в мертвое тело новую жизнь. Сделал это даже дважды, но оба раза мне помешали. - Во всем виновата кровь, - произносит Пит с большими паузами. Врач окидывает его презрительным взглядом. - В это верят только глупцы, - резюмирует с чувством. – Глупцы, вроде Пэйлор, которая свято верит в то, что сумеет воспитать в Каролине хорошего человека. Она потерпит поражение, вот увидишь. Воспитанием Каролины с самого детства занимался мой братец, а это что-то, да значит. - Во что же верите вы? – спрашивает Пит, поднимаясь на ноги и направляясь к двери, действующей ему на нервы. – В то, что вы – Бог и творец? Короткий смешок застревает в горле врача. - А разве нет? – спрашивает он совершенно серьезно. – Вы все – мои пешки, я управляю вами. Я остаюсь приближенным лицом Пэйлор. У меня всегда есть шанс воздействовать на нее, если не словами, то охмором. У меня есть возможность общаться с Каролиной, хотя она недолюбливает меня, даже боится. Знаешь, о чем я думаю, глядя на нее? – спрашивает Винтер с мечтательными нотками в голосе. – Я думаю, как будет забавно внушить ей ненависть сначала к отцу, затем к деду, а на десерт добавить еще и презрение к матери-шлюхе, которая бросила ее в детстве. Уверен, эта девочка далеко пойдет, если задать ей нужный курс. О том, какой курс нужный, ей подскажет дурная кровь. И я, - добавляет он с усмешкой. – Мы сможем воплощать в жизнь великие дела, Пит. - Зачем вам это? – спрашивает Пит, забыв о существовании двери. Доктор потирает вспотевшие ладони. - Я всего лишь ученый, Пит. Мне нравится прятать сыр и наблюдать за тем, что творят мыши, сходя с ума из-за запаха. Лицо Пита искажается. - Почему вы рассказываете это мне? – спрашивает Мелларк, чувствуя какую-то слабость во всем теле. Черная дверь чуть приоткрывается. - У меня большие планы на тебя, Пит, - говорит доктор совершенно открыто. – Уверен, ты будешь замечательно смотреться в тени Каролины Сноу, когда она займет положенное ей по крови место, - Винтер закатывает глаза. – И не нужно делать вид, что тебя заботит судьба Китнисс Эвердин! Она сыграла свою роль. Она представила всему Панему Каролину и спокойно может убраться со сцены. - Вы все решили, - подытоживает Пит и выпрямляется. Его и доктора разделяют несколько шагов. – Но я – не ваша марионетка. Быть может, он был вашей марионеткой, но я – не он. Винтер фыркает и машет рукой. - Он, ты, - восклицает доктор с нетерпением. – У вас одно тело на двоих. Никто не верит в то, что Пит Мелларк действительно раскололся на Пита Мелларка и капитолийского переродка. Никто не знает о том, что после долгой и мучительной борьбы верх одержал именно капитолийский переродок. Я никому об этом не расскажу, - врач смотрит на Пита и качает головой. – А ты не успеешь никому ничего рассказать. Пит молчит. - У охмора и гипноза много общего. Я нашел способ управлять тобой. Сейчас я просто выключу тебя. Сейчас у меня на тебя совершенно нет времени. У меня интересный эксперимент во Втором Дистрикте. Туда уже прибыла бомба замедленного действия, - в глазах доктора появляется нездоровый блеск. – Руками Энорабии я могу натворить много дел, чтобы нынешний Президент не успевал расслабиться. Ну, что ты так смотришь! – восклицает Винтер с нескрываемой злостью. – Попробуй вспомнить, как ты мотался из дистрикта в дистрикт, таская за собой хвост из соглядатаев, после того, как вышел из больницы. Таким бесплатным шоу мог гордиться даже Плутарх, но придумал это Шоу я! Винтер всегда был мерзок, но не настолько. Есть ли в этом человеке хоть что-то человеческое? Пит не знает. Но Пит и не хочет знать. Одна лишь мысль о том, что каждое его действие может быть результатом больной фантазии бесчеловечного ученого, приводит его в ярость. В холодную и расчетливую ярость, если такая существует в природе. - Вы говорите так, будто собираетесь жить вечность, - говорит Мелларк, приближаясь к высохшей фигуре в белом халате. Корнелиус Винтер пожимает плечом. - Я – реалист, Пит, - отвечает он не без ехидства. – Если со мной что-нибудь случится, Каролина Сноу получит на свой восемнадцатилетний день рождения подарок - почти все мои знания. Все наше с Кориоланом прошлое в одном флаконе. Уверен, этим даром она сумеет распорядиться в собственное удовольствие. А еще она получит тебя, - доктор бросает самодовольный взгляд на Пита. – Совсем скоро ты заснешь, капитолийский переродок. То лекарство, которое я ввел тебе, пока ты был без сознания, сотрет часть твоих воспоминаний. Только так, пожалуй, и можно вернуть к жизни добродушного Пита Мелларка. - А где буду я? – спрашивает Пит и доктор только сейчас понимает, что пациент находится слишком близко к нему. - Ты? – переспрашивает Винтер в небольшом смятении. – Ты будешь там же, где был все это время. Ты ведь помнишь, где ты был? - Да, - Пит медлит. – Там темно. Мы с ним меняемся местами, - говорит он уже самому себе. – Я не хочу туда. - Все уже решено, - отвечает Корнелиус и бросает странный взгляд в сторону двери. Кожей врач чувствует опасность и уже ищет пути к отступлению. - Я не хочу туда, - повторяет Пит. В его голосе нет ни паники, ни угрозы. Он лишь констатирует факт – равнодушно и спокойно. А потом быстро преодолевает разделяющее его с доктором расстояние, уже полностью управляя своим телом, преодолевая сонливость, в которой вот-вот начнет вязнуть, как в меде. - Я доказал, что сильнее его, - Пит стискивает локоть доктора и тянет того в свою сторону. – Я выиграл это тело. Винтер шепчет что-то совершенно бессвязно, впервые выглядя испуганным и затравленным. - Только я могу включить тебя назад, Пит, - уговаривает врач, используя не те аргументы, которые говорят в его пользу. – Я обязательно сделаю это, когда наступит подходящий момент. Его мольбы встречаются равнодушием и презрением. Винтер может любоваться своим пациентом, как произведением искусства, полностью лишенным всяческих шероховатостей. В голубых глазах не отражается ничего, кроме уже принятого решения, являющегося не подлежащим обжалованию приговором. - Не только вы, доктор, - говорит Пит с улыбкой. – Есть еще и Каролина. - Каролина? – смеется мужчина, которому не хватает сил, чтобы справиться с переродком. – Ей еще не скоро исполнится восемнадцать лет, если ты помнишь. Смех его жалок и заканчивается всхлипом. Пит стискивает пальцы на тощей шее врача, наблюдая за тем, как тот беззвучно хватает пересохшими руками воздух. Винтеру удается несколько раз сильно ударить Пита по лицу, но на нерезкую боль можно не обращать внимания, наслаждаясь постепенно прекращающимся сопротивлением. Пита уже начинает водить из стороны в сторону, когда Винтер обмякает окончательно. В глазах рябит. Пит отбрасывает в сторону бездыханное тело и переступает через него, направляясь к матовому стеклу. Руки безвольно висят вдоль тела, ноги заплетаются. Темнота накатывает душными волнами, но мысли не мечутся, как вспугнутая стая птиц. Капитолийский переродок держится за стену, чтобы не упасть и рассматривает свое нечеткое отражение в матовом стекле. Этот врач выключил его. Этот врач пытался манипулировать им. Дурак! Капитолийских переродков не держат в неволе без цепей, ему следовало об этом знать. За такие ошибки платят жизнью, не иначе. Пит смотрит своему отражению в глаза. Тот, другой, что открывает сейчас черную дверь, не вспомнит о его существовании. Он будет, возможно, чувствовать дверь, но не будет помнить, что ждет его по ту сторону дверного проема. Переродок помнит, что находится там. Темнота. Неприветливая и холодная, сводящая с ума тишиной. Но переродок знает и другое: он уже выбирался оттуда. И, если Каролина Сноу откажется от подарка своего родного дяди, переродок найдет способ вновь победить слабака, который обещал убить его, но так этого и не сделал. Потому что переродка нельзя убить. Как не крути, теперь они – одно целое. Расколовшаяся надвое личность, запертая в одном теле. Переродок скалится своему – их – отражению. Он уверен, Каролина примет подарок. Ею будет управлять кровь. А им будет управлять месть. Он с равнодушием уничтожит то, что дорого тому, другому Питу Мелларку, изорвет в клочья, сожжет, расплавит, распотрошит или же, наоборот, всего лишь займет его место, позволяя побежденному пленнику изредка наблюдать за всем происходящим через оставленную узкую щель в двери. Переродок еще не решил, как поступит. У него будет время решить. Много времени. Но, главное, он выживет. Он привык выживать. А пока дверь перед ним захлопывается, и он оказывается в кромешной темноте. Невидимые часы начинают обратный отсчет.

Занавес.