A Catnap

      За окном мелькали пейзажи, похожие на обрывки случайных фотографий. Деревеньки и одиноко стоящие домишки тех мест, где давно уже не ждали чуда, озерца с чистой водой и грязные от вчерашнего дождя лужи. Поля со спелой пшеницей и клочки земли, на которых давно уже ничего не росло. Я вспомнил об Африке и отвел глаза, прогнав ненужную сейчас ассоциацию. За окном мелькала такая разная жизнь, в то время как мы стоп-кадром никому не известной картины, вырванной страницы из книги, которую некому дописать, застыли здесь, прижавшись лбами к стеклу, которое давно не остужало кипящее внутри.        Обрывками так и не начатого разговора, мы замерли в ожидании рассвета. Знаешь, мне всегда казалось, что восход солнца принесет новые мысли, новые эмоции, решения проблем, которые мы сами себе однажды выдумали и поверили, мне казалось много чего, видимо, поэтому я всегда просыпала рассвет. Я – не ты! Мы слишком разные. И этот застывший миг, врывающийся в ночь, расставит всё по местам.       Ты сидишь напротив меня, выбрав, конечно же, самое подходящее место для ночлега – жесткое сиденье турового автобуса. Вчера мы, ссылаясь на важный разговор, отослали всех спать, отдав свою кровать родителям. Кровать, которую так и не использовали по назначению. Мы не были в ссоре. Я вообще не понимал, в какую временную категорию нынешних нас можно было поставить.       Ты что-то высматривал в чашке с водой. Что можно увидеть под прозрачной поверхностью? Я не знаю…. Я не понимаю твоих знаков, которые ты сам выискиваешь неизвестно где.        Ты сидела, отвернувшись к окну, и пытаясь что-то рассмотреть в ночи. Я назвал бы твои попытки тщетными, ибо какой свет можно отыскать во тьме? Но вдруг вспомнил, что ты любишь загадки. И безнадежные ситуации – тоже.        Все переговаривались в разных концах автобуса, временами срываясь на громкий шепот, временами общаясь знаками. Все делились бесценным опытом, обзывали нас маленькими детьми, давали советы, но в наши дела не лезли. Все знали, что этот цветок либо рассветет, либо сгорит, так и не распустившись. Мы ценили их заботу, но делали вид, что не слышим. Им и так тяжело. Я втянул всех в какой-то бешеный водоворот, к которому близкие сначала радостно присоединились, а потом стали, почти что, кричать о помощи. Я прятал лицо в трясущиеся ладони и пытался заставить рассудок замолчать. Я вопил о беспамятстве и почти чувствовал, что вот-вот сдамся.        Мне не нужно было беспамятство, я слишком дорожила воспоминаниями. Я смотрела в ночь, я уходила вслед за прошлым. В тех по-ноябрьски серых временах не было крови, страха или чего-то такого, что являлось бы мне в кошмарах, нет, но там было то, что изменило меня и мою жизнь. Красная земля умирающих от голода и болезней людей вряд ли располагала к романтическому настроению, но все мы знали, что должны помогать, чем можем. Мы не бежали от себя – мы искали дорогу к себе! И они учили нас – белых посланников из далекой страны, так похожих на привидения из сказок предков. Нас учили радоваться жизни, видеть свет во тьме, просыпаться по утрам, нас учили жить. Хотя, порой тьма бывает так ранима….. а в открытую форточку хлестал дождь, но, ни я, ни ты на него внимания не обращали. А слез в темноте не видно.        Когда своими руками убиваешь собственных детей, то есть ли смысл молить о прощении? Есть ли смысл двигаться дальше? И жидкость чайного цвета становится тебе дороже солнца, которое ты так давно не видел, потому что шторы открывать совсем не хочется, и ты с удивлением понимаешь, что они у тебя всё еще есть. Как и подоконник с вечность как погибшим кактусом, в те времена, когда водка лилась на всё и во всё, что попадалось под руку. В те времена, когда ее – верную подругу моих кошмарных дней – хотелось разделить хоть с кем-то, кроме стен. Когда единственным выходом из сложившейся ситуации было вниз без оглядки, чтобы не чувствовать ничего, чтобы хоть на миг забыть, что такое ненависть к себе. Чтобы… Подоконник, занавески, свет в холодильнике без света в жизни, и дом без ощущения уюта.        Я смотрела на твои сцепленные в замок ладони и вновь следовала за своими мрачными мыслями. Я по-прежнему сидела на сырой земле в окружении голодных детей. Они жались ко мне, прося рассказать сказку, прося поделиться кусочком сахара, спрятанным в кармане для таких вот вечеров. Все кричали о вере, все шли за благой целью, прячась за всем лоском ситуации от своих проблем и страхов, мы скрывались в норах, сворачивались клубком, а сон все не приходил. Просыпались звезды, засыпали дети. Я смотрела в костер, пытаясь слиться с бликами пламени и просто исчезнуть. Я бросила вызов самой себе и теперь не знала, на какую луну выть. Безымянный палец левой руки по-прежнему хранил след от кольца, и сердце так рьяно старалось забыть, что еще больше укоренялось в памяти. Мне не спалось и не жилось тут, сумка с вещами печально взирала из угла, но мне не было куда возвращаться, я вновь боролась с собой, прикрываясь высшей целью.        Я был где-то там, в зале, освещенном софитами, улыбками и слепой верой в хорошее. Я был там, где даже не помнил, как отыграл положенные два часа и влил внутрь столько горючего, что свалилась бы лошадь. Меня, видимо, не принимали уже нигде. Мама, стоящая в первом ряду, отвела глаза, я даже не попытался оправдаться. Отец остался дома, у него по отношению ко мне сейчас была лишь одна мысль: то ли любить, то ли убить. Да я и сам уже не знал, чем еще себя оправдать. Я хватал чемодан, бросал в него первую попавшуюся мятую майку и кричал, что мы летим, едем, бежим в тур и плевать я хотел на все возражения. Кому что не нравится – дверь там. Все высказывали мне подробный маршрут пути и шли следом. Я забывался в чужих объятьях, не помня ни имени, ни события, ничего, и мне было хорошо. Мои тормоза уныло догорали где-то в осени.

***