Страшная тайна

Иви проснулась среди ночи от смутного кошмара. Она обнаружила себя сжавшейся в комок в том безмолвном оцепенении, какое обычно бывает, когда видишь страшные сны. Они явились следствием нервных потрясений, которые она пережила за последние дни. В частности, зрелище смерти нескольких человек не могло не сказаться на психике девушки. Еще одним следствием кошмара было пересохшее горло. Иви чувствовала острую, мучительную жажду. Она немного поворочалась в тщетной попытке заснуть, но вскоре сдалась. Девушка неохотно вылезла из уютной постели, сунула ноги в мягкие тапочки и, несмотря на то, что была в пижаме, накинула шелковый халат, аккуратно висевший подле кровати. Все-таки она была в гостях и сочла неблагопристойным случайно попасться на глаза хозяину, будучи в одной пижаме. Итак, Иви направилась на кухню. Она пробыла в Галерее уже несколько дней и успела запомнить расположение комнат. Она ступала тихо, насколько могла, затаив дыхание и чутко прислушиваясь – хотя у нее все равно не получалось услышать приближение V, и его внезапные появления неизменно нервировали ее. Сейчас Иви особенно не хотелось столкнуться с ним таким образом, ибо недавний кошмар все еще сковывал ее грудь смутным чувством тревоги. И она пристально вглядывалась в каждый темный угол, в тень от каждой скульптуры – и, пытаясь отогнать страхи, по-взрослому посмеивалась над ними, как над причудой пугливого ребенка, который ищет и боится найти затаившегося монстра. V сидел в кухне, ел что-то и с увлечением читал книгу. Наверное, потому он и не успел вовремя заметить приближение Иви и надеть маску, лежавшую на столе. Иви застыла в дверях, болезненно-бледная, с широко раскрытыми глазами, полными ужаса. И хотя маска была тут же водворена на место, лицо, которое она созерцала лишь мгновение, все еще маячило у нее перед глазами. Когда-то это было прекрасное, тонкое, аристократическое лицо. Теперь кожа на нем была грязного красноватого цвета, испещренная безобразными зарубцевавшимися струпьями от ожогов. Быть может, когда-то эти глаза сияли небесной лазурью. Теперь их не было, вместо них под голыми надбровными дугами можно было различить едва заметные выступы – запекшиеся белки, навсегда подернутые пленкой век. V сидел вполоборота и не повернул головы, даже не двинул своим безжизненным глазом, прежде чем надеть маску – и вместе с тем Иви ощутила на себе его прямой, пронизывающий взгляд. Это произвело на нее особенно жуткое впечатление. - П-простите… - выдохнула она после минутного оцепенения. Ее грудь все еще сковывал давящий холод, словно внутри стоял осколок льда. - Это я прошу прощения. - V постарался произнести это как можно спокойнее, как будто ничего не случилось, но в его тон невольно закралась нотка смущения. Иви медленно попятилась. Отдалившись таким образом на несколько шагов, она развернулась и нетвердой поступью направилась обратно. Забыв про жажду, она мучительно вспоминала, что именно ей напомнило обгоревшее лицо V. Тот жуткий образ, смутным воспоминанием обитавший в ее подсознании. Образ из некого фильма ужасов, который Иви видела в детстве и после не могла спать несколько ночей. И снова, весь остаток этой ночи, она не могла уснуть. Потому что вспомнила, наконец, Фредди Крюгера. Иви ушла на рассвете. Она не сказала, из-за чего – просто призналась, что не может оставаться в Галерее по «личным причинам». Но V догадывался об этих причинах, ибо мог ощутить терпкое веяние ее страха. V опустился в изящное кресло с резными ножками в виде лап. Внешне он был, как всегда, спокоен, но душа его была обожжена больнее, чем когда-то тело. Ведь его сверхчувствительность распространялась не только на слух, обоняние и мистической природы зрение, но и на боль – как телесную, так и духовную. И если телесную нетрудно было подавить силой воли, то духовную - все это ощущение горечи, пустоты и безмерного одиночества - приходилось переносить, словно неизбежную кару. Он относился к Иви, как садовник – к своей прекраснейшей, нежнейшей розе. С трепетным любопытством он изучал такой новый, непривычный для него цветок, как человеческая душа – и убеждался, что оный требует гораздо более деликатного обращения и радует неизмеримо большей красотой, нежели розы. Он нашел этот робкий, нераспустившийся цветок на злачном пустыре города. Карающим лезвием срезал гнусные сорняки, душившие невинное создание. Осторожно пересадил растеньице в благодатную почву своего уютного сада, стал поить заботой и вниманием, освещать лучами прекрасных творений искусства. И только несмелый бутон начал расправлять свои радужные лепестки, неосмотрительный садовник повредил его! И все усилия оказались напрасны, этот цветок никогда не зацветет для него… V накрылся плащом и попытался уснуть, но скорбные мысли продолжали снедать его. Сам он почти не помнил своего лица – по крайней мере, старался не вспоминать и не смотреться в зеркало, потому что это зрелище ранило его эстетические чувства. Но реакция Иви убедила его в том, что он по-прежнему отвратителен. И сейчас бремя этого проклятья казалось ему особенно тяжелым. Бывало, он ловил себя на утешительной мысли, что его потомки были бы совершенством силы и красоты, словно античные божества. Но тут же отмахивался от этих нелепых видений и заставлял себя глядеть в глаза печальной правде: нижняя часть его тела пострадала особенно жестоко, когда он шел сквозь огонь, и не прельстила бы ни одну. Однако душевные страдания доставляли ему толику наслаждения. Они роднили его с героями романтических произведений – гордыми, одинокими, вечно страдающими борцами против несправедливого мира, что неизменно ищут роковой развязки. Ведь ни героям, ни гениям нет места в жизни – они обретают признание лишь после смерти.