4. Горечь откровений
2 января 2014 г. в 04:45
7.09.10.
– Отлично, Анетт, ты молодец! – похвалил вокалистку Туомас и громко объявил: – Перерыв!
Гитаристы удивлённо отложили в сторону свои инструменты и потрусили к выходу. Запись первых песен для нового альбома началась всего час назад, причём большую часть этого времени музыканты смеялись и проигрывали одни и те же никак не получающиеся отрывки. И вдруг – так скоро перерыв. Но что поделать: лидер сказал – гитарист заткнулся и вышел! Оставшись наедине с вокалисткой, Холопайнен подошёл к ней и спросил:
– Как поживает Немо? В последний раз, когда я его видел, он выглядел что-то не очень…
– Конечно, ведь ему было всего пара дней от роду, – оценила шутку Анетт. – Сейчас он чувствует себя вполне неплохо: ест, спит и пачкает пелёнки. Но в основном второе: я даже не думала, что дети могут так много спать.
– Хм… Ясно, – клавишник провёл рукой по усам. – А он ещё не говорит слова «папа»?
– Туомас, ему пять недель! – весело рассмеялась Ользон. – Ты что, никогда не видел новорожденных?
– Ну… Кхм, было дело… У сестры, – на смущённого Холопайнена было жалко смотреть. – Но тот вроде всё время что-то лопотал.
– Как минимум, ещё год-полтора мне это не грозит, – улыбнулась вокалистка. Чтобы как-то скрыть свою оплошность, музыкант перевёл тему:
– А ты отлично выглядишь! Мне говорили, что женщины после родов превращаются в нечто оплывшее, с редкими волосами, плохими зубами и без макияжа. А ты вообще почти не изменилась, да и новый цвет волос тебе к лицу.
– Спасибо, – поблагодарила Анетт. – Ты не слушай никого: эти сплетни распускают мужья, обиженные тем, что их жёны после родов перестают уделять им внимание. К счастью, мой Йохан не из таких.
При упоминании имени Йохана с местоимением «мой» Холопайнен уже привычно скрипнул челюстью. Набравшись храбрости, он решил снова повторить попытку.
– Послушай, Анетт, – начал он, – я не могу так больше. Не могу перестать думать о тебе, как бы ни старался. Да, я встречаюсь с Ханни, но наши отношения больше похожи на взаимное уважение, заботу и крепкую дружбу, чем на любовь. К тебе я испытываю нечто совсем иное… Да что там иное: у меня внутри всё переворачивается, когда я представляю тебя в объятиях Хусгафвела! И особенно меня убивает то, что вы с Немо живёте так далеко.
На протяжении всей этой длинной тирады лицо Анетт несколько раз меняло цвет от пунцового до мертвенно-бледного, под конец снова став красным. Она с широко открытыми глазами слушала это признание и не знала, чего ей сейчас хочется больше: пожалеть этого несчастного, которому всю жизнь не везло с женщинами, или заехать ему по роже и уйти. Она выбрала третий, усреднённый вариант.
– Туомас, – спокойно сказала она, хотя внутри творилось что-то невообразимое, – я думала, мы всё обсудили ещё тогда, на моём дне рождения. Я понимаю, что тебе хочется чаще видеть сына, но не надо переносить свои чувства к нему на меня. Мы оба прекрасно знаем, что ты любишь не меня, а его, и я этому не препятствую.
– Если бы я не любил тебя, то вообще не стал бы заводить с тобой отношений! – перебил Холопайнен. – Да, вначале, когда ты застала меня врасплох, я решил, что мне хватит и редких встреч с Немо. Но за эти два месяца я понял, что мне нужна и ты тоже.
– «Мне нужна»! – передразнила его Ользон, выходя из себя. – Почему все должны считаться только с тем, что нужно тебе?! Почему я должна бросать любимого человека, налаженный быт и с сыновьями под мышкой бежать в объятия к тебе только потому, что Ты этого хочешь? Очнись, Холопайнен: мир – это не Nightwish, он не будет вертеться и останавливаться по одному твоему велению! У других людей тоже есть свои желания и чувства, как бы неприятно тебе было это осознавать.
С этими словами шведка развернулась и ушла, громко хлопнув дверью. Туомас остался наедине со звукозаписывающей аппаратурой. Он почувствовал себя голым и оплёванным: композитор не любил, когда ему указывали на недостатки, особенно в такой резкой форме.
«Что ж, – мстительно подумал музыкант, – мир это, конечно, не Nightwish, но ты пока что часть группы. А значит, находишься в моей власти…»