05.12.2013

Конечно, я был ребенком, но снова твержу устало: прекрасное — невозможно, и все же существовало. (с) (Помни имя свое - Оленье солнце*)

На твоей могиле сводит нутро от боли, привыкнув к потерям, тебя не могу отдать: кто бы сказал мне, что горе меня неволит, но лучше с цепями, чтоб помнить тебя и знать. Кусаю губы, и тихо, чуть слышно вою, зажимаю ладонью рот, чтобы спрятать крик: к кому возвратиться извергу и изгою, если ты растворилась в вечности, словно миг? Встаю на колени, чищу от снега выступ: надгробья мрамор заснежен и, бело-черный, он вгоняет в агонию, бросает в приступ понимания: я без тебя обреченный. Твоими молитвами был иногда очищен, я нежился в ласке и знал, что найдется путь. Ты говорила мне: «Каждый кого-то ищет, ты слушай не разум, а то, что пронзает грудь». Слушал совет твой и шел по семи дорогам, верил и падал, да и сам предавал родных, но у могилы тихонько прошу у бога: «Хотя бы минуту дай быть ей среди живых!». Тоска безмерна. Целую больные даты, и пальцы касаются мрамора онемев: — Ну, здравствуй, родная. Я пришел к тебе. Как ты? И ветер касается рук моих нараспев.