Una Volta in Venezia

За окном на ярко-малиновом горизонте догорал день, и время в мастерской текло, словно теплый мед, и мужчина вяз, тонул в этой приторно-сладкой субстанции. У нее были колючие глаза цвета молодой травы, и это почему-то было несправедливо. Несмотря на количество написанных портретов, мужчина никогда не видел ничего подобного, поэтому чувствовал себя завоевателем, покоряющим богом забытый остров, на который не ступала ранее нога человека. И кисть в его руке отчего-то стала флагом. Вот только под сапогами, как выяснилось, рискнули оказаться зыбучие пески, уничтожая съедающее его благородство. Как там говорится, шепчется на задворках памяти сошедшая со страницы Кодекса ассасинов фраза? Ничто не истина? Представший перед глазами мираж необычайно отрезвляет, и Леонардо поводит плечом, встрепенувшись. 
 Она стояла точно напротив, застывшая, холодная, только выглядела, скорее, жертвой, чем опасным врагом, просчитавшим проникновение в их святую обитель. По статусу виновного пленника ей следовало возмущаться, кричать, огрызаться на выпады Аудиторе. Проклинать их всех, а его, Да Винчи, возможно, и в первую очередь. Но она, не двигаясь, стояла посреди комнаты и смотрела на бьющийся в конвульсиях длинный язык пламени, лижущий стенки камина. Смотрела своими ярко-зелеными глазами, которые он не так давно обвел черной тушью, пушистой кляксой нанося на холст паутинки ресниц. Да Винчи, не замечая себя, практически не дышит. Это преступление против человечества — иметь такие глаза. Но странная мысль задыхается, раздавленная навалившимся на нее пудовым здравым смыслом, лопается, покрывая сознание рваным слоем черного дегтя. И так хочется спросить, кто же потушил эту чертову свечу? 
 Он все еще считал происходящее сном. Кошмаром. На крайний случай — шуткой. Потому что не мог до конца поверить в каиновский крест, тяжким грузом покоящийся на чьей-то совести на наспех сколоченном рабочем столе. Она — безжалостная тамплиерка, и он понимал, что стоило смириться с этим фактом ее биографии. Первым и единственным, который он знал помимо ее имени. Так что выбор у Да Винчи был маленький: либо принять и довериться, либо вышвырнуть за порог, отдав перед этим под клинок ассасина. За смирением прибежало осознание. Но это он впустил в дом ту, кто, возможно, готовил приказы, отчеты, просмотрев перед этим казнь семьи Аудиторе, как талантливо поставленный спектакль. Diavolo! И Леонардо чувствует, как в нем медленно, словно вставший первый раз на ноги новорожденный щенок, поднимается по дыхательным путям волна гнева. 
 Она не чувствует больше сдавливающий ребра корсет, потому что голову занимает что-то посерьезнее глупого отсутствия комфорта собственного тела, распростершегося во времени и пространстве. И обвинительное «Строцци» застревает где-то в гортани, когда Франческа видит, как ее художник сжимает кулак до побелевших фаланг пальцев. Она не думала, что это станет для него так важно. Так ранит и испортит воцарившуюся между ними пьяную от вина идиллию, затмит его жажду к искусству. Франческа смотрит на него пристально, не отводя взгляда, практически не моргая. Потому что, черт возьми, никак не могла понять, что за напасть происходила между ними — абсолютно чужими друг другу людьми. 
 Между ними ничего быть не могло. Никогда. Ни при каких обстоятельствах, даже если небо свалится на прожженную грехами Венецию. Леонардо был свято уверен в этом, единственном решении, которое он был в состоянии принять, когда мир переворачивался на голову в течение последних десяти минут. Она кивает, и Да Винчи непроизвольно вздрагивает. Кто знает, не входит ли случайно телепатия в список талантов тамплиеров? — Bene, signore. Так просто и беспечно, словно принимала приглашение на званный ужин. Леонардо бесит ее равнодушие. — Рад Вашему благоразумию, signorina. Именно поэтому он спокоен. 
 Она кружит некоторое время вокруг стола и, наконец, не выдерживает. — Messer Da Vinci? Леонардо, не замечая, смеривает девушку взглядом обиженного пятилетнего мальчика, отчего она вдруг ласково улыбается. — Вы не в том положении, signorina, чтобы задавать вопросы, — начинает он отповедь, но тамплиерка перебивает. — Я не задаю вопросов, messer. Я предлагаю начать все сначала. И Леонардо уже удивленно смотрит на протянутую вперед руку со слишком тонким для воина запястьем. Девушка не смотрит в глаза. — Francesca Strozzi da Firenze к Вашим услугам, signore, — и делает отточенный с пяти лет реверанс. И мужчина понимает, что все вдруг встало на свои места. Поэтому сжимает в ладони тонкие пальцы. — Leonardo da Vinci, signorina Strozzi. Рад видеть Вас в своем доме. Ничто не истина. — Несмотря ни на что. Но все ли дозволено? 
 — Dio! Леонардо, это прекрасно, — восклицает девушка, и мужчина, не скрываясь, посмеивается над ее эмоциональностью. Он не должен думать о Луке и ее ранении. С ней Эцио. Она в безопасности. Но мысли находят его сами, как только девушка вдоволь насмотрелась на набросок. Да Винчи прикрывает глаза рукой, потирая виски. Он все еще бледен, и перед глазами встает клейменая рана. И Франческа, осмелев, касается его руки, вставая. — Она дорога Вам, messer. Хотя бы поэтому будет жива. Он слабо улыбается. — Да, у сестер есть такая особенность. Строцци улыбается весело, но робко, не выказывая удивления. — Какая именно? Да Винчи смотрит на Франческу внимательно, почти строго, и больше не улыбается. — Желательно и та, и другая. — Какая милая пара, — раздается из-за спины, и они дергаются. — Эцио, — Да Винчи одаривает пришельца за убийственный сарказм хмурым взглядом, но это, конечно же, мало помогает. Прошло не так много времени, чтобы Аудиторе, остыв, перестал пушить свой павлиний хвост. Это не значило, что Леонардо был готов простить за восхищения тамплиерке Лучию. Просто он хотя бы пытался разобраться в ситуации. В отличие от некоторых. В ответ на «Эцио» следует лаконичное шипение: — Леонардо, — ассасин редко выглядит так жутко, не прикрыв лицо капюшоном, — ты помнишь, кто она, или тебе освежить память? В мастерской повисает неприятная пауза, во время которой мужчины обмениваются понимающими друг друга взглядами. Эцио отводит глаза первым только для того, чтобы пришпилить взглядом Строцци. — Amico, оставь нас. Луке нужна забота, а нам с этой… синьориной предстоит немного потолковать. Он самоуверен, как испанский бык, и во Франческе просыпается раздражение. — Я требую messer Leonardo в качестве гаранта моей безопасности, — выпаливает она с елейными нотками в голосе. И этого Аудиторе, как ни странно, становится достаточно для того, чтобы он посчитал нужным полюбовно припереть ее к стенке. Она поняла, во что ввязалась, только тогда, когда затылок заныл от удара. — Ты не имеешь правa требовать! Лезвие снова касается горла, целуя кадык опасностью и холодом. — Какие вы, тамплиеры, несообразительные. Ассасин практически приподнимает жертву над землей. Франческа дергается, вырываясь. — Тшш. — Эцио, хватит, — Леонардо напряжен. — Я пол от крови отмывать не буду, а тебя не дождешься. Художник выставляет руку вперед в символичном жесте, но друга не касается. Опасно для здоровья. Аудиторе фыркает. Он сам чувствует, что похож на маньяка-параноика, но ничего не может с собой поделать. Потому что перед глазами синьорина Да Винчи. — Ради такого случая, fratello… Но его перебивают. — Вам нет причин мне не доверять, messer Ezio. Все, что случилось сегодня, уйдет вместе со мной в могилу. — Naturalmente, signorina, — изрекает Аудиторе, и Франческа понимает, что выбрала не самую верную формулировку. — Прямо сейчас! — Che cazzo, Ezio! Леонардо возникает между ними в порыве редкого приступа смелости, и кладет руку на плечо Аудиторе. — Если ты готов взять на себя очередную смерть, для начала calmati и разберись, не напрасна ли она. И тянет руку с лезвием медленно прочь от горла, пристально вглядываясь в затянутые жаждой мести глаза. И тихо добавляет мантру для пущего закрепления результата, стараясь, чтобы услышал только ассасин: — А Лука ждет только тебя.