Кэрролл-стрит, бар «Хевенз Найт» Сайлент-Хилл (США) 16 октября 1995, 8:20
Туман двигался в такт дыханию Кэтрин: в полной тишине тени неторопливо кружились за грязным стеклом, перечерченным частыми параллелями жалюзи. Никогда прежде она не видела ничего подобного: тысячи призраков, танцующих стриптиз. Быть может, это было смешно: о да, она бы смеялась, скажи ей кто-либо об этом вчера, потому что тогда это было бы забавной глупостью и, к тому же, ложью. Но сейчас она не могла сомневаться, что видит всё это. Проклятые тени словно дразнили ее, повторяя эти движения, время от времени сбрасывая с себя, словно одежду, призрачные лохмотья. И беззвучно смеялись: танцуй теперь, Мария! Танцуй сейчас. Кэтрин оторвала взгляд от окна и развернула стул так, чтобы быть спиной к призракам. Но все равно видела как они отражались в старом, заплетённом паутиной зеркале. Она ненавидела паутину, однако ночевала комнате, где она занимала все углы, стремясь соединить все, что только есть здесь вертикальные поверхности. Эта же паутина ранее покрывала и стул, на котором сидела женщина, только теперь ее стало поменьше: вчера вечером она убрала ее, снимая сначала платком, а потом просто смахивая голой рукой. Пожалуй, это была маленькая победа над страхом. Что произошло здесь?— вчерашний вопрос. Сегодняшний был совершенно другим: Что мне делать? И она не сразу нашла ответ. Все началось вечером 14 октября. Для тебя есть работа. В Сайлент-Хилле. Всего несколько часов. Тебя будут ждать в «Хевенс Найт» в обычное время, там получишь дальнейшие инструкции. «Я больше не танцую»,— могла бы сказать Кэтрин, и навсегда изгнать Марию из своей жизни. Но ей назвали цену, за которую любой бы согласился. Это в последний раз,— пообещала она себе, выходя из дома и садясь в машину, чтобы ехать в Сайлент-Хилл. На что она надеялась, запираясь в этой комнатушке? Что тени окажутся игрой воображения, и те существа с улицы... Впрочем, они действительно не появлялись больше. Во всяком случае, сейчас они молчали. Неясная пока еще мысль проскользнула в сознание Кэтрин, чтобы через пару минут заставить ее прекратить убивать время и начать делать хоть что-то. Это был просто заброшенный город, ничего больше. Здесь были только пустые дома, туман и, должно быть, толпы бродячих собак и крыс (ни те, ни другие, однако, пока не появлялись). А еще — куча всякого хлама вперемежку с паутиной и пылью. Меня развели, как последнюю идиотку, а может, я просто перепутала. Что ж, и такое случалось. В конце концов, никакой вывески, подтвер-ждающей, что это именно Сайлент-Хилл, она не видела. Будет весело, когда выяснится, что я перепутала дороги. Впрочем, когда это выяснится? Бензобак был пуст, даже до заправки не доехать, что и говорить про то, чтобы уехать из города. И то, что произошло с дорогами... Должно быть, всему виной проседание грунта, а в результате — гигантские ямы, перекрывшие большую часть дорог. И это значит, что идти придется пешком, добраться до проезжей части и попытаться остановить кого-то и уговорить довезти ее до ближайшего населенного пункта. Не может быть, чтобы никого больше не было в этом городе. Я не одна здесь. Неизвестно откуда пришедшая уверенность была столь неожиданна для самой Кэтрин, что она вмиг перестала плакать и подняла голову. Взгляд упал на тяжелую тумбочку, придвинутую к двери со вчерашнего вечера. Она мог-ла бы придвинуть еще и шкаф, если бы тот не был привинчен к полу. Если бы тебя решили найти, то им не помешала бы моя дурацкая баррикада. Даже в мыслях она не позволила себе уточнить, что скрывается под «им». Нельзя же сидеть здесь вечно, в конце концов. Она вдохнула так глубоко, как только могла, словно этот воздух мог придать ей сил, и, поднявшись со стула, подошла к окну. Хорошо, что хоть плащ забрала из машины. А еще был револьвер в сумке. Шесть зарядов – во всяком случае, хватит, чтобы застрелиться. — Да, я боюсь,— призналась она теням, танцующим за окном.— Боюсь смерти и боли. И я не могу убить себя... сейчас. Это всего лишь тени. А тени бессильны. И всё равно она боялась, а потому простояла на том же месте еще минут десять, прежде чем решилась отодвинуть тумбочку и, отперев дверь, вы-скользнуть в коридор. Каким-то непостижимым образом здесь было еще хо-лоднее, чем в гримерке. Открывшаяся дверь вызвала сквозняк, ударивший ей в лицо, словно пощечина, а в следующий миг дверь захлопнулась, и коридор поглотила темнота. Просто замечательно. Абсолютно ничего не видя, она раскинула в стороны руки, кончики пальцев коснулись шероховатых стен. Ей следовало держаться правой сто-роны – там была дверь в главный зал. Как же я шла здесь вчера? Ей удалось вспомнить вздрагивающий желтый свет установленных под потолком ламп. Могли ли они перегореть за одну ночь? Слишком много вопросов. На них она не могла найти ответа, и всё же продолжала задавать – это немного отвлекало от происходящего. Дверь скоро отыскалась. Главный зал был такой же темный и холодный, как всё здесь. Теперь ее главным ориентиром стала стена по левую руку, через десять метров упирающаяся в барную стойку, от которой рукой подать было до двери на улицу. До сих пор она не понимала, как ей в голову пришло ночевать в этом городе. Но с другой стороны, что еще было делать? Начинало уже темнеть, когда она осознала всю серьезность своего положения, позвать же на помощь было просто некого: телефоны в городе не работали. В 8:45 утра Кэтрин Айлин, она же Мария, покинула стены клуба, где она провела ужасную ночь, спасаясь от теней и голосов, так напугавших ее несколько часов назад. План был простым: отправляться к машине, забрать из нее кое-какие вещи и мотать отсюда, пока еще не поздно. Возможно, она могла бы не торопиться и поискать кого-то, кто мог бы подсказать ей, как поступить... Я чувствую, что не одна здесь. Я могла бы найти кого-то. Тени все еще были здесь, и все так же танцевали, дразня одинокую спутницу. Тени бессильны,— напомнила она себе. Но всё равно старалась на них не смотреть.—
Мэнсон-стрит, особняк Болдуинов Сайлент-Хилл 16 октября 1995, 9:25
Мария не могла избавиться от мысли, что она просто воровка. Невероятно проголодавшаяся, но по-прежнему не представлявшая, что ей делать, она могла только шарить по шкафам в кухне огромного дома, в который ее привела случайность. И, надо сказать, удача была на ее стороне. Частично: она отыскала коробку с сахаром-рафинадом, почти полную. — Ну, вот,— сказала она, сама не зная, кому.— Мало того, что здесь наверняка пообедали тараканы, так это еще и чужая собственность. Вопреки ее ожиданиям, никаких тараканов не было. Она достала из коробки один кубик, покрутила в руке: ничего, обычный сахар. Положив его в рот, взяла еще несколько и бросила их в карман плаща. На той же полке, где лежал сахар, тесно сгрудились смешные чашки с выпуклыми носами, похожими на большие горошины, улыбающимися губами и ручками вместо ушей. Только вы еще можете улыбаться в этом городе,— подумала Мария и, не удержавшись, осторожно взяла одну в руки, наблюдая, как краски играют на свету. — Немного света в этом городе не помешает,— сказала она. Словно в ответ, кто-то весело хихикнул за спиной, за чем последовал вскрик и звон разбитого фарфора. Соприкосновение с полом оказалось для чашки роковым — она раскололась на две половины, и каждая из них продолжала улыбаться. Мария быстро оглянулась: никого не было. Показалось? — Кто здесь?— спросила она, стараясь, чтобы голос звучал ровнее. Смеялся ребенок, это точно, но откуда он здесь взялся? Судя по всему, звук исходил из-за двери, ведущей в длинный, плохо освещенный коридор. Коридор был пуст. — Постой!— крикнула Мария.— Не бойся меня! Живой человек в этом городе – его нельзя было упускать. И, забыв про разбитую чашку, она бросилась вперед, как ей казалось, догоняя убежавшего ребенка. О том, что ребенку делать в заброшенном городе, она еще не подумала. В конце коридора была дверь, и она была заперта. Мария остановилась, переводя дыхание. Вдоль одной из стен шли огромные окна со шторами. И, удивительно, никакой паутины. Словно кто-то живет здесь. Сквозь грязное стекло был виден задний двор и угол крыши соседнего дома. Если бы не все эти деревья, я могла бы видеть больше. Впрочем, они закрывают от меня этот безумный туман. Деревьев действительно было много – прямо-таки настоящий сад, старый и давно уже росший как попало; благодаря ему туман здесь был не таким устрашающим, а, застревая между ветвей, висел неподвижной мутной субстанцией. Мария постаралась запомнить этот коридор. В воображении она воспроизвела приблизительную планировку той части дома, где уже успела побывать. Нельзя было позволить себе заблудиться. Затем она привычным движением достала небольшой предмет, похожий на ключ, из-за голенища сапога. У нее никогда не было проблем с такими простыми замками. Надеюсь, мне не придется мотать срок за взлом и попытку похищения сахара. Как она и ожидала, замок легко открылся, и Мария вошла в маленькую комнату, заставленную шкафами с книгами, оказавшуюся проходной. Здесь целая библиотека. Никто даже не потрудился забрать эти книги отсюда, словно... Мысль оборвалась: за другой дверью, что вела из комнаты, послышался шум, и Мария поспешила навстречу ему. На этот раз дверь была открыта, однако за ней не обнаружилось никого, способного производить шум, а только две новые двери. Одна была закрыта и, похоже, вела в подвал. Другая была открыта настежь. Этот дом все больше и больше напоминал лабиринт: ее ждал новый коридор, от которого перпендикулярно отходил еще один, поменьше. Чуть дальше она заметила лестницу наверх, однако внимание быстро переключилось: дверь, бывшая ближе всего к Марии, была чуть приоткрыта. Похоже, игра в прятки была завершена. Мария поднялась на цыпочки, бесшумно скользнув к двери, схватилась за ручку и осторожно потянула на себя...—
Мэнсон-стрит, особняк Болдуинов Сайлент-Хилл 16 октября 1995, 9:35
Схватившись за ручку, Кэтрин резко потянула ее на себя, однако натолкнулась на неожиданное противодействие: кто-то, стоящий за дверью, был сильнее и сумел ее тотчас захлопнуть. Щелкнул замок, и она осталась в растерянности: ребенок ли тот, кого она преследовала? Однако кто бы он ни был, этот человек за дверью, она должна поговорить с ним. — Эй,— тихо позвала она, постучав по двери костяшками пальцев.— Есть здесь кто-нибудь? Ответа не было, но повисло напряжение: за дверью кто-то ждал, что она повторит вопрос. Она постучала снова, и на этот раз ей ответили: — Что тебе нужно? Говорил мужчина, должно быть, не молодой, и его голос не был ни настороженным, ни удивленным – он был усталым. Но Кэтрин ликовала: похоже, нашелся тот, кто ей поможет. — Я... Мне показалось, что я услышала детский смех и пошла на звук. Может, ты знаешь, куда побежал ребенок? Пауза, словно незнакомец напряженно думал. — Н-нет,— протянул он.— Возможно, это та девочка — Лора. Я не знаю, где она сейчас. — Лора...— повторила Кэтрин.— Что же она делает здесь? Нет ответа. Разговор замер. Однако Кэтрин не собиралась отступать. — Меня зовут Мария,— сказала она.— А ты? Тишина, только слышны кое-где обычные шумы старого пустого дома: потрескивания, шорохи. — Эрнест,— ответил человек за дверью. — Хемингуэй? — Болдуин! — Что ж… Знаешь, Эрнест, не слишком-то приятно разговаривать через дверь. Ты не мог бы открыть ее? — Я не хочу, чтобы меня беспокоили. — О’кей,— уступила она.— Кажется, это твой дом? Я позаимствовала кое-что... О разбитой чашке она умолчала. — Сахар?— усмехнулся Эрнест.— Можешь оставить себе. «Спасибо» замерло на губах: как мог человек, запертый в этой комнате, узнать об этом? Разве что... Лора? —Как ты узнал? — Мне известно всё, что происходит в моем доме. — А как же быть с Лорой? Ты сказал, что не знаешь, где она. — Да. Потому что ее больше нет здесь. Она ушла в город. И снова молчание. На этот раз и Кэтрин обдумывала свое решение: Лора ускользнула, но зачем ей эта девчонка? Ребенку не место здесь, но сам ребенок может считать по-другому. — Как ты оказалась здесь?— спросил Эрнест в свою очередь. — Я бежала... От кого? — Думаю, это всё мое воображение. Не имеет значения. Эрнест, казалось, был удивлен; Кэтрин почувствовала это в атмосфере. В последнее время я чувствую слишком многое. — Ты видишь их? — Не знаю,— честно ответила она. Ей надоело стоять, и она опустилась на пол, прислонившись спиной к косяку.— Они... пугают меня. Я хотела добраться до шоссе, но не смогла уйти дальше твоего дома. — Не бойся, они не причинят тебе вреда. — Но они напоминают мне о том, чего я не хочу вспоминать. — Что ж, есть вещи, которые мы забываем, есть вещи, которые мы не в силах забыть. И я не знаю, что из этого хуже. — Возможно, ты прав... Эрнест? — Я слушаю тебя, Мария. — Мне нужно выбраться из этого города. Помоги мне. Молчание, но на этот раз никакой напряженности. Эрнест серьезно обдумывал что-то, но должен был согласиться. — Хорошо,— сказал он к великому облегчению Кэтрин.— Но и тебе придется сделать кое-что для меня. — Что именно?— спросила она. — На втором этаже дома есть лестница. Она ведет на чердак. Поищи там открытку моей дочери и принеси мне ее. Почему бы тебе не сходить самому?— чуть было не вырвалось у нее, но она прикусила язык. Этот человек мог быть инвалидом или просто болен. По голосу нельзя было сказать, так это или нет, но воображение нарисовало ей именно эту картину. В конце концов, это не трудно для меня в обмен на помощь. — Ты не обманешь меня, Эрнест? Не исчезнешь, пока я буду ходить?— спросила она — Я не могу выйти отсюда,— был ответ. — Хорошо. Я вернусь, Эрнест. В воображаемом плане дома, который она составила в голове, было много белых пятен, однако то, что она знала, позволяло найти дорогу в указанное место. Надеюсь, Эрнест не станет подавать на меня в суд за все взломанные замки. В конце концов, он мог бы дать мне ключ, если бы это его волновало.—
Мэнсон-стрит, особняк Болдуинов Сайлент-Хилл 16 октября 1995, 10:00
Кэтрин открыла дверь так широко, как только позволяли старые, скрипучие петли и массивный косяк, сильно выдававшийся из стены – не помогло; один шаг внутрь – и за спиной послышался отвратительный скрип: дверь закрывалась, отрезая Кэтрин от той половины дома, которую она прозвала «жилой». Здесь начиналась другая территория. Кэтрин не могла найти для нее названия, только прислушивалась к своим ощущениям, среди которых явственнее всего обозначалась тревога. Ей не хотелось бы быть здесь ни минуты. Эй!— сказала она себе, стараясь приободриться.— Ты же не думаешь, что здесь кто-то может быть, кроме тебя! Здесь, по крайней мере, безопаснее, чем на улице. И потом… я обещала Эрнесту. Вспомнив, что и Эрнест кое-что пообещал взамен, она, наконец, перестала колебаться, и тишину разрезал противный скрип досок под ее сапогами. Словно они были потревожены ее вторжением, и, не в силах изгнать, стонали от злости. — Я ненадолго,— заверила кого-то Кэтрин, забыв то, в чем минутой ранее убеждала себя. Ей никто не ответил. Маленький коридор, который сопровождали всё те же большие окна, занавешенные жизнерадостными занавесками – знакомый атрибут этого места,— упирался в стену с дверью, которую Кэтрин приняла за дверь в кладовку, и, поворачивая, шел дальше вдоль нее, а завершался узенькой лестницей на чердак. Снизу виднелся только угол маленького окошка – светлого пятна на потемневшей стене. На узком подоконнике стояло что-то похожее на засохший цветок в горшке. Должно быть, Эрнест давно здесь не был. Поставив одну ногу на ступеньку, она осторожно переместила на нее часть своего веса, и зажмурилась, ожидая услышать скрип, сопровождавший ее до этого. Ничего. Вторую ногу лестница приняла также безропотно. Чердак медленно надвигался на нее, словно черный футляр: по-прежнему ничего не было видно, кроме окошка с пожухшим цветком. Подошвы сапог выбивали какой-то странный глухой звук. Он едва успевал достигнуть ушей, прежде чем провалиться в черные зазоры между досок. Почти что на самом верху стал виден старый стол со сломанной ножкой и придвинутый к нему стул с высокой спинкой. А затем Кэтрин увидела всю комнату. Кроме стола и стула было еще кресло у дальней стены, настолько низкое, что в нем мог удобно сидеть разве что ребенок. Остальное пространство,— вернее, остальное видимое пространство, поскольку дальний конец комнаты полностью терялся в темноте,— занимали книги и старые газеты, сложенные аккуратными стопками у стены. А еще здесь была паутина, от налипшей на нее пыли походившая на белое полотно. Пожалуй, здесь ее было даже больше, чем в гримерке в «Хевен’с найт». Она выстилала углы, обволакивала собой стопки с газетами, лежала на кресле и скатерти, покрывавшей стол. Даже горшок на окне был захвачен в ее сети и плотно притянут к растрескавшейся раме. Это было отвратительно, но еще хуже была полутьма, через несколько метров переходившая в абсолютную темноту. Я не собираюсь копаться здесь без освещения,— подумала Мария, не признаваясь в том, что боится. Она действительно не боялась темноты с момента, когда закончилось ее детство. Но здесь было совсем не то. Та темнота, что затопила противоположный конец комнаты, была совсем иной, отличной от той, что является просто противоположностью свету. Она была плотнее, словно составленная из какой-то густой субстанции, возможно, эквивалентом той, что сейчас заполняла улицы города, представляясь лишь густым туманом, а на самом деле... Звук снизу, как будто открылась дверь, оборвал ход ее мыслей. Что это? Кэтрин развернулась к лестнице, так терпеливо сносившей ее присутствие здесь, и быстро сбежала вниз. От лестницы до двери было не больше десяти футов, но она остановилась, не пройдя и половины. Звук ее шагов умер где-то в пространстве между двумя этажами, затерявшись в пыли и темноте; даже скрип, раньше сопровождавший каждый ее шаг, исчез. На одно мгновение в сознании Кэтрин застыла одна единственная деталь – узкая полоска света на полу. Напротив приоткрытой двери в «кладовку». Спокойно,— сказала она себе, стараясь прогнать все посторонние мысли.— В конце концов, кто еще может быть здесь, кроме того ребенка?—
Мэнсон-стрит, особняк Болдуинов Сайлент-Хилл 16 октября 1995, 10:10
Она толкнула дверь носком сапога. Дверная створка поддалась, медленно расширяя полосу света и открывая перед Кэтрин сначала этажерку в дальнем углу комнаты, а затем комод, заставленный мягкими игрушками, и старый календарь. Все было вызолочено светом, пробивавшимся сквозь ярко-желтые шторы. – Эй,— позвала она.— Есть кто-нибудь? Ей отвечало только тиканье часов в дальней части комнаты – ровное и безразличное ко всему, что происходило в этом городе. Неужели кто-то заводит их? Эрнест? И при том, что ему не лень подниматься сюда несколько раз в неделю, он попросил ее принести открытку. А может быть, они еще идут с тех пор, как... Что? И когда? Она оглянулась на старый календарь, повешенный на стену рядом с дверью – 1985 год. Десять лет назад. Он что-то говорил о своей дочери,— вспомнила она.— Возможно, это ее комната. Подтверждением были плюшевые мишки, расставленные, кроме комода, на всех пригодных к этому поверхностях, включая кровать и подоконники. Большие и маленькие игрушки, разных цветов (от белого до коричневого) и форм. Что же с ней случилось? Проклятый город, здесь только призраки и живут,— подумала Мария.— А ведь они знали это... Они знали, и поэтому послали меня сюда. Чтобы я... не смогла вернуться. Мысль была неожиданна для самой Кэтрин (ибо она не могла найти ее источника). Она не знала, что более поразительно в этой мысли: та страшная и простая истина, которую она несла, или же то, как поздно она пришла к ней в голову. Она не думала об этом, когда в ее бензобаке закончился бензин, и пришлось оставить машину у въезда в город, не думала, когда шла по улицам, окруженная тенями, и даже в той гримерке. Возможно, тогда она бы сошла с ума. Сейчас же она чувствовала только, как в висках стучит злость. И ничего больше. Однако тишина, наступившая внезапно, заставила ее переключиться. Что произошло с часами? Эрнест забыл завести их, или механизм, наконец, не выдержал и перестал действовать? Кэтрин встряхнула головой: что за бред, не всё ли равно? Если дела обстояли так, как она думала, значит тем более стоит выбираться отсюда как можно скорее, а потом… Нью-Йорк, Бостон, а может быть, Топика. Было много путей спастись. Разложив всё это в голове, она почувствовала себя лучше, и истерика ушла так же внезапно, как и появилась. Не стоило тратиться на слезы и проклятья, главное сейчас было — спастись. И, для начала, выполнить просьбу Эрнеста (о том, что она может оказаться ложью, она приказала себе не думать). Если бы в этот самый момент кто-то спросил Марию: «Чего ты так боишься в этом городе?»,— она бы не смогла ответить. За ночь, проведенную здесь, с ней ничего особенного не случилось. «Ты можешь уйти сама,— сказал бы этот посторонний человек,— не дожидаясь советов Эрнеста. Просто выходи из этого дома, и иди по дороге из города. Вот и все». Я не могу, ответила бы она, ничего не объясняя, поскольку не могла объяснить. Тени пугали ее, это правда. И до тех пор, пока призраки имели над ней власть, она оставалась пленницей этого города. Мысли пришли в порядок, и она вновь могла подумать о том, зачем пришла сюда – фонарике или хотя бы коробке спичек, чтобы зажечь свечу на чердаке. Было ясно, что искать всё это здесь – бессмысленно. Она вновь восстановила в голове план дома, прикидывая, как добраться до кухни на первом этаже. Это означало сделать большой крюк, пройдя практически весь путь, который она должна была бы проделать, возвращаясь к Эрнесту. А потом снова пришлось бы вернуться сюда и подняться на чердак… Возможно, Эрнест ошибся, и открытка вовсе не на чердаке,— пришло спасительное предположение. Оно, как это часто бывало с Кэтрин, не имело видимого источника, но отчего-то казалось правдоподобным. В конце концов, зачем девочке оставлять на чердаке открытку, предназначенную для ее отца? Во всяком случае, ее ощущения склоняли именно к этому варианту. –– Не будет ничего плохого, если я поищу открытку здесь,— тихо, самой себе сказала она, и в ответ раздалось знакомое тиканье из другой половины комнаты. Мария обернулась, внимательно оглядела тумбочку, кровать, окно и стены, однако там не было никаких часов. Но даже не их отсутствие, а сам звук был странным: неровным, сбивчивым,— и доносился как будто из-под кровати. Скорее, теперь это было даже не тиканье, а пощелкивание и громкое шуршание, словно что-то тащили по полу. Кэтрин, стоявшая у окна, повернула голову. Казалось, под кроватью что-то с шуршанием двигалось, прищелкивая и издавая какие-то еще звуки, которые она ни с чем не могла сравнить. На память приходил только какой-то фантастический фильм, где так же звучал сигнал, издаваемый роботом, что в какой-то момент заставило ее подумать об игрушке, случайно приведенной в движение. Она облегченно улыбнулась и опустилась на пол, чтобы увидеть, что так напугало ее. Поначалу ничего не было видно: под кроватью царил густой полумрак, усугубляемый длинным покрывалом. Что-то копошилось в этом полумраке, и как будто выталкивало на свет некий предмет. Кэтрин протянула руку, чтобы откинуть покрывало, мешающее ей разглядеть происходившее, однако тут же отдернула ее. Она плохо разбиралась в насекомых, но то, что вылезло из-под кровати, больше напоминало жука огромного размера на длинных членистых лапах. У жука даже имелся устрашающего вида рисунок на надкрыльях. Об этом жуке невозможно было сказать, что он «полз» — скорее, шагал, переставляя свои длинные конечности (и, соприкасаясь с полом, те издавали тот самый звук, который Кэтрин поначалу приняла за тиканье часов). В отличие от плохих фильмов, никто не пытался задержать Кэтрин в этом месте, ни прямо, ни косвенно. Дверь не захлопнулась от внезапно налетевшего сквозняка, и из коридора не слышалось никаких посторонних звуков. Возможно, она даже должна была сбежать отсюда, пользуясь тем, что никто еще не расставил для нее ловушек. В конце концов, Эрнест (если он действительно хотел помочь) должен был понять ее. Однако она осталась стоять у кровати, чуть наклонившись, чтобы видеть происходящее. А происходило и впрямь нечто странное. Жук, похоже, что-то тащил за собой, напрягая все силы, чтобы извлечь это из-под кровати, иногда останавливаясь и что-то вереща. Очень скоро показалась маленькая рука, сделанная из пластика телесного цвета, а потом и всё тело большой куклы в изумрудно-зеленом платье, жутко шуршавшим по полу и как будто сопротивлявшемся усилиям жука. Тот же, не обращая внимания на тяжесть своей ноши, продолжал идти, держа курс на дверь. Он как будто и не замечал Кэтрин, с изумлением наблюдавшую за его работой, словно ее не существовало (не должно было существовать?) в его мире. Поравнявшись с носком ее сапога, он нехотя отклонился от основной траектории, чтобы снова вернуться на нее метром далее. Жук, тащащий куклу… куда? Вопрос был интересным, тем более что насекомое, по всей видимости, держало путь на чердак: миновав дверь, он завернул в сторону лестницы. Что же ты забыл там, дорогой? Кэтрин ненавидела насекомых и боялась их, равно как крыс, мышей и собак. Но Мария не могла позволить себе бояться таких пустяков. В данном же случае она просто не имела на это права: чудовище направлялось как раз туда, куда посылал ее Эрнест за открыткой. Эрнест, обещавший ей спасение. И зачем насекомому могла понадобиться кукла? Доски, спокойно выдерживавшие вес жука и куклы, снова заскрипели под сапогами Кэтрин, в который уже раз давая ей понять, кто здесь лишний. Но, чтобы остановить ее, этого было недостаточно. Жук благополучно добрался до лестницы, а затем стал неторопливо взбираться на нее, перекидываясь со ступеньки на ступеньку, словно маленький вездеход. Кукла безвольно болталась, притянутая к телу жука каким-то длинным отростком, обвившимся вокруг одной ее руки. Сначала Кэтрин не обращала на нее внимания, сосредоточившись на насекомом, но сейчас она внимательнее вгляделась в его ношу: она казалась новой, только что принесенной из магазина, несмотря на то, что была куплена, видимо, десять лет назад. Но особенно поражали ее глаза – огромные, ярко голубые, смотрящие прямо на Кэтрин, словно зовущие ее за собой. Чем больше она вглядывалась в них, тем отчетливее слышала этот зов, и тем меньше становилось расстояние между Кэтрин и насекомым. Когда лестница закончилась и, выволочив свою добычу на чердак, чудовище остановилось, оно составляло не более двух шагов. И Кэтрин тоже остановилась.—
Мэнсон-стрит, особняк Болдуинов Сайлент-Хилл 16 октября 1995, 10:25
Иногда лучше не знать заранее, что должно произойти. Именно так было с Кэтрин, застывшей у изголовья лестницы на чердаке особняка Болдуинов. Скажи ей кто-то полчаса назад, что ей предстоит наблюдать здесь, она бы отказалась от идеи помогать Эрнесту, что бы он не обещал ей взамен. Не потому, что происходящее было опасно для ее жизни, а потому, что это было противно всем канонам действительности. Перетащив свою ношу через лестницу, жук остановился. Со стороны могло показаться, что он утомлен проделанной работой и просто отдыхает, лениво поводя чуть приподнятыми передними лапками. Время от времени он издавал свой характерный верещащий звук, словно напоминая застывшей на лестнице Кэтрин, что он всё еще здесь. Так продолжалось несколько минут, после чего произошло сразу несколько событий. Сухой цветок на окне дернулся, затрещал и, обернувшись пауком размером с яблоко, начал жить своей жизнью. Выбравшись из сети, стягивавшей его, он скатился по горшку вниз, соскользнув с подоконника, шлепнулся об дощатый пол и пополз в направлении куклы. Затем послышалось шуршание в кипах газет и, самое яростное, в темной половине комнаты – там, куда так боялась зайти Кэтрин. Весь чердак (а точнее, его тайные обитатели) пришел в движение и зашуршал, защелкал, заворочался. Насекомые размером с приличную крысу выбегали (выползали) на середину комнаты, перемещаясь по каким-то зигзаго— и петлеобразным линиям, словно не имея никаких ориентиров, кроме сигналов жука, восседавшего на кукле. В том, что таковые существовали (пусть неслышимые, невидимые, неощущаемые), Кэтрин была убеждена, если убеждение в чем-либо свойственно человеку, попросту ошарашенному происходящим. Насекомые приближались к кукле изломанными, извилистыми путями, порой наталкиваясь на какие-то предметы или друг на друга. Казалось, они двигаются в ритуальном танце, отдавая дань своим членистоногим богам. И их пощелкивание постепенно становилось синхронным, превращаясь в замысловатый ритм. –– О, Боже…— пробормотала Кэтрин, отодвигаясь подальше, чтобы как-нибудь ненароком не обратить на себя внимание. Однако говорить что-либо было ошибкой. Жуки не замечали ее присутствия, когда она следовала за «носильщиком» на чердак, не замечали, когда она наблюдала за представлением, стоя на лестнице. Должно быть, начни она ходить между ними и давить их ногами, они тоже ничего не заметили бы… Но одно произнесенное вполголоса слово изменило всё. Пощелкивание смолкло, чтобы через пару секунд возобновиться вновь, уже в другой, более высокой тональности. И жуки устремились в сторону замершей Кэтрин. Впрочем, «устремились» было бы преувеличением, поскольку двигались они по-прежнему медленно и путано. И всё же, они приближались. В голове Марии мгновенно возникли три вещи: КУКЛА – ЖУК-НА-КУКЛЕ – РЕВОЛЬВЕР. Всем этим цирком управлял именно тот жук, с рисунком на надкрыльях, который приволок сюда куклу. Именно он был центром, отдающим команды другим. Не даром он остался сидеть на месте, в то время как остальные бросились в сторону женщины. Всё это Кэтрин не успела осознать за три секунды, прошедшие между реакцией жуков и тем, что произошло затем. Возможно, ей и не нужно было ничего осознавать, потому что сейчас она была Марией. Для Кэтрин существовало только полчище насекомых, готовых наброситься на нее и убить. В этом случае шести патронов в ее револьвере было явно недостаточно. Но для Марии существовал только один жук – тот, что сидел на кукле, подергивая усиками и поводя передними лапами, словно дирижер. Револьвер словно сам оказался в руках, и, прицелившись в то место, где у жука должна была находиться голова, она выстрелила. В тишине города звук выстрела разнесся на много метров вокруг. Достиг он и Апартаментов на Кац-стрит, где Джеймс Сандерленд, находясь в подъезде на втором этаже, принял его за донесшийся из комнаты 208 и, бросившись туда, обнаружил труп мужчины с ранениями далеко не огнестрельными, что, впрочем, нисколько его не смутило. Лора же, только что спустившаяся по лестнице на первый этаж восточного крыла здания, услышала выстрел в кромешной тьме прихожей первого этажа. Это Джеймс стрелял,— подумала она, чувствуя страх, хоть ни за что бы не призналась в этом. Она мысленно выругала себя за то, что назвала его по имени, а не «Безмозглая Обезьяна», как следовало бы, и, с трудом отворив тяжелую дверь, выбежала на улицу. Слышал выстрел и Эдди Домбровски, в очередной раз склоняясь над унитазом в одной из заваленных хламом квартир, и Энжела Ороско, судорожно стирая кровь со своего ножа, и Эрнест, находясь в той же комнате, где и до этого. Впрочем, о чем подумал каждый из них, неизвестно. А Кэтрин подумала, что ее барабанные перепонки не выдержали и разорвались, поскольку в первый момент почувствовала боль в ушах, после чего ее заволокла непроницаемая тишина. Она успела отметить, что попала, поскольку жука буквально снесло с куклы, а затем все-таки зажмурилась и простояла так до тех пор, пока звуки не вернулись. Первое, что она услышала, и что заставило ее открыть глаза, был звук падающих жуков, пауков и прочих насекомых, которых ей трудно было как-либо определить, кроме как «насекомые». Словно подкошенные, они валились со своих длинных лап и больше не двигались. Кукла была на своем месте, и на своих местах были все вещи на чердаке, однако теперь Кэтрин видела их совершенно по-новому. Возможно, что-то изменилось в освещении (хотя, что именно, она не могла бы сказать), но теперь она отчетливо видела открытку, лежавшую за ножкой кресла. Уже десять лет. Перешагивая через трупы, она двинулась вперед.—
Мэнсон-стрит, особняк Болдуинов Сайлент-Хилл 16 октября 1995, 10:40
Кэтрин постучала осторожно, даже робко. Ее пугал не предстоящий разговор с Эрнестом, а, напротив, возможность услышать только тишину. Несмотря на то, что с ней случилось только что, она не имела к Эрнесту никаких претензий. Только просьбу – помочь выбраться из города. Эрнест, однако, был на месте: –– Да, Мария,— отозвался он из-за двери, и Кэтрин облегченно вздохнула. –– Я принесла открытку. Посмотри, это она? Кэтрин наклонилась, чтобы просунуть открытку под дверь. Но сделать это удалось только наполовину, после чего кто-то схватил ее с другой стороны и выдернул из ее пальцев. –– Спасибо, Мария. –– Не стоит благодарности, Эрнест. Теперь ты… выведешь меня из города? ––Я отблагодарю тебя,— был ответ, и Кэтрин почувствовала, что может добавить: «но не тем, о чем ты просила». –– Эрнест! Черт возьми…— она поймала себя на том, что схватилась за ручку двери и изо всех сил трясет ее.— Как насчет помочь мне выбраться из города?! –– Помочь тебе выбраться? Но никто не держит тебя здесь. Ты свободна, Мария. –– Нет! –– Если тебя держит страх, то победить его можешь только ты. Последняя фраза была правдой и приговором одновременно. «Победить свой страх»… Звучало красиво, но не более. –– Страх – это как запертая дверь. Найдешь к ней ключи – избавишься от страха. –– Красиво,— озвучила Кэтрин свою мысль.— И что мне делать с твоими истинами? –– Не мне тебя учить. Всё зависит от твоей цели. Ты говорила, что хочешь уйти из города. Но это ложь. Если бы ты на самом деле хотела, то давно бы ушла. –– Что же мне, по-твоему, нужно? –– Тебе нужен кто-то еще, Мария. Прислушайся к своим ощущениям. Эрнест умел убеждать. На память Кэтрин тотчас пришло утро этого дня, когда она вышла из гримерки с целью найти кого-то в этом городе. –– Ты можешь уйти, поверь мне. Всего-навсего не подзадоривай их – не думай о своем страхе. Но если ты всё же решишь остаться… Эрнест еле слышно усмехнулся и замолчал. –– Продолжай,— попросила Кэтрин. –– Парк “Rosewater”, ровно через час. –– Я должна быть там? –– Ты можешь. –– По-моему, я рискую, оставаясь здесь. –– Но ты ведь всегда рискуешь. Все мы рискуем. И снова он был прав. С детства Кэтрин только и делала, что рисковала. Сначала – чтобы стать Марией, потом – чтобы ее уничтожить. А теперь кто-то решил уничтожить обеих. –– Я могу пока что остаться в твоем доме, Эрнест?— спросила она, по привычке дернув за ручку. Ответа не последовало, а дверь неожиданно поддалась, отворившись внутрь так легко, что Кэтрин едва не потеряла равновесия. –– Эрнест, извини, дверь была не заперта… Кэтрин стояла на пороге абсолютно пустой комнаты, без окон и без других дверей, помимо входной – должно быть, чулан в далеком прошлом. Однако здесь стоял небольшой стол с приставленным к нему стулом. Кто-то сидел здесь пару секунд назад. –– Эрнест? Нет ответа; странный человек, должно быть, ушел каким-то непостижимым образом или был просто призраком? –– Эрнест!— позвала она еще раз, но ей опять никто не ответил. На столе осталась знакомая открытка, повернутая к ней исписанной стороной: «МОЕМУ ПАПЕ С ДНЕМ РОЖДЕНИЯ! Эми Болдуин»,— и небольшая бутылочка с белой жидкостью. В полумраке комнаты она была заметна лишь благодаря белому листу, на который была поставлена. На нем можно было различить слова, наспех нацарапанные карандашом: "В знак моей благодарности, Мария". Похоже было, что Эрнест решил сделать ей подарок. Будь я проклята, если знаю, что это такое,— подумала она.— Духи? Смешно. Или какая-нибудь отрава? Еще смешнее. Я беззащитна в этом чертовом городе. Но вне него – тем более.