В зеркалах

Чувство, что его рука крепко держала мою, успокаивало. Вдвоем в один шаг мы куда-то шли по длинной пустой аллее и времени, расстояния или цели для нас не существовало. Мы просто шли и единственное, что было реальным – это ряды тусклых газовых фонарей по обе стороны от нас. Такие старинные прямиком из XIX века, знаете? Изящные чёрные столбы с фигурным навершием, в котором теплится огонёк. Мне кажется, что в каждом из таких фонарей живёт маленький мотылёк. Впервые я увидел такие фонари, когда только приехал в город. Это было накануне рождества, стоял трескучий мороз, под ногами хрустел свежий снежок, а я был похож на толстого нахохленного пингвина в своем тёплом разноцветном пуховичке. Мама крепко держала мою руку-варежку, и мы вместе гуляли по аллее неподалёку от дома. На оледенелых деревьях висели яркие гирлянды, свет которых множество раз отражался и, переливаясь, блестел в сосульках. Помню, всюду была суета и маленькие, и большие люди носились с маленькими и большими коробками разных цветов. «Чем меньше коробка, тем она важнее», – думалось мне, – «потому что туда можно положить что-то совсем ценное, небольшой кусочек настоящего себя. И никакого ломкого пенопласта, и никакой ваты, и никаких пустот заполненных воздухом. Ничего лишнего. Только ты. А большие коробки, – наверное, в них набита всякая всячина с прекрасных рождественских витрин». Падал снег, играла музыка. И я увидел фонарь. Чтобы разглядеть его полностью мне пришлось высоко-высоко запрокинуть голову – фонарь был очень высокий, он почудился мне неестественным существом с мотыльком в домике наверху. И взрослым ни за что не запихнуть в меня скучный рассказ о подаче газа в фонарь. Они ничегошеньки не знают! Тогда я звонко рассмеялся, запрыгал и радостно захлопал в ладоши-варежки. Мама была рядом и, услышав меня, обернулась с обеспокоенным видом. Я любил, когда мама улыбалась искренне. И тогда она не сдержала счастливой улыбки, видя, как её любимый сынок пританцовывает между скамейками, не отрывая блестящего взгляда от фонаря. Я слышал много историй о Боге, но никогда не видел его. А тогда увидел. Фонарь стал моим богом. Почему нет? Он сделал для меня куда больше, чем ваш мнимый и всесильный старик на облаке. Вы слишком серьёзны, оттого так несчастны. Я вернулся в реальность, где мы шли невесть куда, держась за руки. «Руки – это отличная вещь, особенно по дороге домой после любви», - вспомнилась мне строчка Ричарда Бротигана. Кажется, недавно я держал в руках его книгу. Я посмотрел на своего спутника и тот всё понял без слов: он тепло улыбнулся и сжал мою руку покрепче. Меня переполняло счастье, еле ощутимое, ускользающее, оно жило где-то у сердца в груди, и я был уверен, что снег вокруг меня тает, что всем вокруг также хорошо, как и мне. Я даже не заметил, как пустующая аллея наполнилась снегом, играми, музыкой. Но когда это понял, никакого снега уже в помине не было. Мы оказались нигде, в пустоте, в темноте. Его рука ускользала, становилась неощутимой, а затем вовсе пропала… Я был один посреди необъятного Нигде. Я растерялся. Мне было страшно. Я не знал, что мне делать, и не знал, на что обречён. А потом я проснулся. Очередное мерзкое утро, увязшее в отвратительных ощущениях: больное тело и голова, усталость и слабость. Над ухом звенел комар, сквозь пыльные шторы мне на лицо падал раздражающий солнечный луч, с улицы доносились звуки отбойного молотка, шум автомобилей. В затхлом воздухе висели немые вопросы: «Зачем это всё?» и «Кто это придумал?» Понимаете, мне не хотелось вставать и идти куда-то. Прикасаться и уж тем более одеваться в холодную одежду, от которой издалека веет отвратительной фальшивкой. В ней я становлюсь подделкой, не собой. Мне не хотелось лишний раз вспоминать о том, что я живой одинокий человек, и каждый мой шаг отдаётся пульсирующей болью в голове. Всего этого я не хотел. В такие моменты только и остаётся искать спасения в глухом стоне и посильнее зарыться в подушку. По утрам я всегда глядел на себя в зеркало. Может, чтобы оценить, как я выгляжу. Может, чтобы убедиться, что я ещё не исчез. Может, чтобы увидеть хоть кого-то в пустой квартире, в своем пустом мире. Ведь в зеркале не я, а моё отражение, верно? Почему я – это я, а ни кто-то другой? В детстве я спрашивал об этом маму, а она отвечала: «хватит почемучкать, это трудно объяснить». Почему я не могу проснуться другим человеком? Теперь я спрашиваю об этом отражение в зеркале и в ответ получаю только молчание гладкого стекла. Ввалившиеся щёки, щетина, усталый взгляд и выражение скорби на лице. Я, наверное, выгляжу жалким. Даже не наверное. Жалок внутри, жалок снаружи. Когда я в последний раз что-то ел? Видны кости, рёбра выпирают изнутри, так что издалека меня можно принять за доску для стирки. Знаете такие, они ещё были задолго до появления стиральных машин? Ребристый кусок железа в деревянной окантовке. Такое сравнение пугает меня; я становлюсь не собой. Или просто исчезаю? Может, кожа истончится, сойдёт с меня клочьями, а мышцы просто исчезнут, сгорят или сотрутся, изойдут на нет, и тогда я стану скелетом или вовсе ничем. Во мне есть хоть что-то человеческое, чтобы ему пропадать? Из школьного курса физики я навсегда запомнил одно: я не могу вдруг разлететься на молекулы. Жаль. В детстве я мечтал стать Оле Лукойе. Ходить с таким разноцветным зонтиком и показывать маленьким детям яркие картинки. Просто так. В школе мне сказали, что это невозможно. «Школа – ужасное время, когда ты можешь перестать мечтать» – вот что я уяснил на всю жизнь. И сейчас я всё это рассказал зеркалу, размышлял и думал, спрашивал и слушал его ответы – мудрую тишину. Я изливал зеркалу душу, играючи кидался в него всем самым сокровенным, что во мне есть: переживания, страдания, мечты, страхи и мои опасения. Всё! Как вдруг вдоль стекла прошла трещина. Я обомлел и вздрогнул от испуга, я не понимал что и почему происходит. Растерялся, одним словом, и продолжал смотреть в зеркало. Оно будто металось. Громкий звон! И стекло изнутри разнесло миллионом осколков в мою сторону. Оно лопнуло, и меня обожгло, когда острые края коснулись моей кожи. Я закричал, закрыл пораненными руками, к счастью, целые глаза и, поскальзываясь на окровавленных осколках, побежал прочь. Качаясь на стуле, я просидел около часа на кухне. Остекленевший взгляд бесцельно блуждал по кухонной утвари. С улицы доносились всё те же звуки: автомобили, крики людей и стук отбойного молотка. Вопросов уже не было, не было ничего. Я исчез, как исчезло то зеркало. Наверное, зеркала, отражая, вбирают в себя отражение. Зеркало в моём коридоре слишком долго страдало, переживало и опасалось. Его разнесло изнутри негативом, как переполненный мешок может порваться не выдержав веса. Как не выдерживает воздушный шарик большого количества воздуха. В детстве, когда меня спрашивали о том, как я себя чувствую, я мог ответить «жёлтый шарик». Взрослые удивлялись, смеялись, порой опасались за моё здоровье, а для меня не было ничего удивительного или необычного. А разница, что я скажу – оно нормальное – или оно шарообразное? Моё ведь настроение, чем его состояние не форма? Не цвет? - Как ты? - Жёлтый шарик. Жёлтый шарик ведь он тёплый, так? Веселье и тепло – он жёлтый – а ещё он шарик, круглый и забавный, в воздухе летает и делает, что ему вздумается на вольном ветерке; а чаще всего шарики просто дарят радость. Взбалмошный он, но такой близкий по духу. Всё ведь ясно и понятно, если захотеть увидеть! Иногда просто нет подходящего слова, чтобы описать или выразить что-то, иногда слова мало. Ведь слова – это не вещи, не суть и не явления, они просто обозначают их. Мы говорим обозначениями, а они, как известно, изменчивы. И то, что могло быть одним уже сейчас могло стать другим! Поэтому языки не способны выразить всего, поэтому ассоциации, образы – они ближе, искреннее, достовернее. Знаете, отчасти я тоже жёлтый шарик. Люди видят то, что хотят. Я маленький, круглый, такой яркий, весёлый, радую их одним своим видом и не важно, что у меня внутри. А что внутри? Воздух. Пустота. И это тяжело, и это порой невыносимо больно. И часто до безумия хочется найти того, кто глянет внутрь и захочет сделать так, чтобы там был не только воздух, эта пустая тьма, скрытая яркой оболочкой. Я клоун. Моя жизнь - представление, за которое никто не заплатит ни цента. А теперь мне уже всё равно. Я исчез, и меня больше здесь нет. Мой катарсис был в этом лопнувшем зеркале. Это было моё высвобождение, в какой-то степени. Хватит. Достаточно. С меня довольно. Вы свободны и можете идти к чёрту. Я тот самый жёлтый шарик. Я весна, и я лето. Я газовый фонарь и целое зеркало, но я ещё и множество осколков на полу. Я этот текст, этот удивительный рассказ. И сейчас я рядом с тобой, перед тобой, за тобой, я уже давно обнял тебя, чувствуешь? Мы вместе всё это время… я больше чем что-то. Я – мысль, разбившаяся вдребезги, как зеркало. И я ни за что не захочу вновь стать человеком.