Seven Days

«Как говаривал по утрам один мой знакомый, больше пить не буду. И меньше не буду». Иэн Бэнкс, «Улица отчаяния».

POV Китнисс Ни одного кошмара. Эта мысль первой появляется в голове после пробуждения. Я еще не открываю глаза, но еле заметно улыбаюсь: что бы ни произошло сегодня, утро уже прекрасно. Вдыхаю свежесть утреннего дождя и вспоминаю, что у меня в комнате окна всегда закрыты и плотно занавешены. Распахиваю глаза: тусклый свет расползся по комнате точно такой же, как моя, но все же это не она. В то же мгновение улыбка становится шире: я поворачиваюсь на бок и теперь вижу спящую причину отсутствия моих кошмаров в эту ночь. Лицо Пита расслаблено, он дышит ровно и спокойно: кажется, и у него кошмаров не было. Я еще с минуту наблюдаю за ним, слушаю его тихое посапывание, а потом что-то будто толкает меня приблизиться к его лицу, и я легко касаюсь губами его губ. Пит глубоко вздыхает, отчего я уже думала, что сейчас он проснется, но его губы трогает улыбка, - почти незаметно, - и он по-прежнему тихо сопит. Невольно улыбаюсь. Неслышно встаю с постели и иду в душ: какое бы ни было у меня настроение, пасмурная погода дает о себе знать. Когда я возвращаюсь из ванной на часах восемь утра, а Пит еще спит. Решаю не будить его: знаю, что для него эта ночь тоже первая спокойная за… за долгое время. Есть мне совсем не хочется, да и все равно лучше завтракать с Питом. Я никогда не была в этом доме раньше. Вчерашний день почти полностью мы провели в мастерской на втором этаже, и спускалась я только в кухню. Я точно знаю, что наши дома одинаково огромны, другое дело что у Пита явно приятнее, по крайней мере, для меня. Думаю, если я отправлюсь погулять по дому, в этом не будет ничего страшного. Не знаю, почему здесь не скрипят ступеньки, но для меня это непривычно: в тишине, постоянно окружавшей меня дома, скрип ступенек был чуть ли не единственным звуком за весь день. А здесь, кажется, даже стены дышат теплом и жизнью. Может, я просто схожу с ума от одиночества – просто не могу поверить сейчас, что возможно начать новую жизнь – а может, у Пита и правда треск пламени в камине слышен отчетливее, а стены светятся сами. Внизу и правда холоднее: откуда-то тянет поток холодного воздуха и буквально режет ноги по щиколотки. Ко всему прочему я забыла надеть тапочки, поэтому на цыпочках перебегаю в гостиную – там постелен ковролин. Ах да, здесь я тоже уже была, но только чтобы по просьбе Пита забрать пару его альбомов. Решаю пройти чуть дальше, к столику и креслам, поближе к камину. Кресла тяжелые – мне их не придвинуть поближе – так что опускаюсь на мягкий светлый ковер и вытягиваю ноги ближе к пламени. Сгибаю спину и опускаю взгляд на свои руки на коленях. Глаза сами собой распахиваются – я только сейчас вспомнила, что Пит вчера дал мне свою футболку, потому что мне не в чем было спать. Через минуту осознаю, что широко улыбаюсь. - Давно так сидишь? – я вздрагиваю и поворачиваюсь на звук его голоса. Пит стоит в дверях, скрестив руки на груди. Его волосы взлохмачены, пижама помята, а глаза сонные, но это скорее утренняя леность, чем свидетельство бессонной ночи. - Нет, совсем нет, - перевожу взгляд на часы – только полдевятого, - проснулась с полчаса назад. Не хотела тебя будить. Пит усмехается и проходит к камину, присаживается рядом. После минутного молчания он тихо обращается ко мне: - Тебе сегодня ничего не снилось. Я вздрагиваю. Да, он прав. Я не просыпалась сегодня. Чувствую неловкость, потому что, в общем-то, не могу о нем сказать того же так уверенно. - А тебе? Пит все это время смотрел на пламя, играющее в камине, а теперь посмотрел на меня. Еще вчера я бы поспешно отвела взгляд, начав теребить края футболки, но сегодня я только хочу, чтобы он никогда больше не опускал глаза. И Пит не опускает: в его глазах играют радостные, спокойные огоньки. - Нет. Ни одного. – Он немного медлит, будто припоминает. – Совсем. Я облегченно улыбаюсь и выдыхаю. По лицу Пита тоже проскальзывает улыбка, но он тут же меняется: парень вдруг тихо и серьезно спрашивает, все так же смотря на меня: - Зачем ты вчера поцеловала меня в мастерской? Что это было? Бух. Сердце пропустило удар. Оно, наверное, упало в желудок, а легкие не хотят расширяться при вдохе. Улыбка сползает, а глаза стекленеют – я чувствую, как они становятся холодными и влажными, как только что охлажденный витраж. Бух. Вроде, сердце вернулось на место, спазм в легких прекратился, но моргать я все так же боюсь. Говорить тоже. - Я… мне… ты… - хрипы, бульканье и сиплые звуки вылетают из груди. Стекло в глазах расплавилось, и теперь передо мной мутная стена слез, тянущих голову вниз. Я сгибаюсь еще ниже, - я… - наконец догадываюсь прочистить горло. Пит все так же неподвижно сидит, пристально разглядывая меня. Мне бы такую выдержку, - я не знаю. Всхлип. Ненавижу себя. Терпеть не могу. В который раз я уже плачу? А в который раз без повода? А в который раз в присутствии Пита? Правильно, везде одинаково. Ненавижу. Резко вскидываю голову, снова всхлипывая, но в последний раз; все слезы разом пропадают. Я больше так не хочу. Пит это замечает и начинает: - Китнисс, - он снова придвигается поближе, и снова мне вроде как лучше, - прости. Я, правда, не хотел, чтобы ты так… - он снова замялся. Не вижу его лица, потому что сразу же уткнулась в его плечо. Снова. – Китнисс, - теперь он зовет меня, и я даже готова посмотреть ему в лицо, потому это и делаю, - думаю, ты это неправильно поняла. Ну, мой вопрос, то есть. Знаешь, а я ведь и утренний поцелуй чувствовал… - я вздрагиваю. Я рада или нет? Я хотела этого? Не знаю. Но зачем-то я же это сделала? Наверное, чтобы ему было приятно? Тогда я, наверное, должна быть рада. – И вообще-то тогда и проснулся. – Пит на мгновение остановился, но потом поспешно добавил, - Мне приятно. С полсекунды еще я колеблюсь, а потом мне плевать на все: я счастлива. Да-да, я хочу этого, я хочу чувствовать то, что со мной происходит, когда я целую его, я хочу чувствовать его тепло, я хочу вдыхать его запах, да просто хочу быть рядом с ним. А теперь, когда оказалось, что и он тоже все это хочет, я точно знаю, что счастлива. Губы растягиваются в судорожной улыбке, нервный выдох вырывается из груди. Я беру его лицо в свои руки, а он крепче прижимает меня к себе, сажая на колени. Я теперь немного выше Пита, поэтому тут же опускаю голову ниже, прикасаясь губами к его губам. Я чувствую себя смелее после нашего разговора, и тут же сама проникаю языком в его рот. Пит еле ощутимо улыбается, не разрывая поцелуя, и тут же отвечает; он проводит языком по небу, отчего по телу пробегает волна мурашек. Чувствую его теплые ладони под футболкой, а свои пальцы запускаю в его волосы. Хочется быть еще ближе, хотя и так уже слишком близко. Его руки перемещаются вперед, поглаживают живот, поднимаются выше, к груди. Странное ноющее чувство нарастает внизу живота – сладкая, тягучая боль растекается волной, и я не хочу, чтобы это кончалось. Выдыхаю глухой стон, когда ладони Пита, наконец, достигают цели; воздуха не хватает, и я отстраняюсь. Распахиваю глаза и встречаюсь с затуманенным взглядом Пита: он тяжело дышит, как и я, и его руки медленно возвращаются на бедра. Приятная боль внизу сразу потухает. Говорить ничего не хочется, да и не надо. Пит мягко улыбается, а я опять опускаю голову ему на плечо и вдыхаю его запах. Тихо. Тепло. Спокойно. - Я забыл сказать, - шепот Пита прерывает тишину, и я поднимаю голову, снова наблюдая за его лицом, - Хеймитч звонил, попросил зайти сегодня. Я улыбаюсь и провожу ладонью по его щеке. Любуюсь. Какой он красивый… Пит все так же смотрит на меня, ждет. В этот раз я его слышала. - Ему снова выпивка нужна, да? Пит усмехается, опускает глаза и пожимает плечами. - Может, и выпивка. А может, мы ему нужны. В любом случае прийти надо. Я киваю. Конечно, о другом и речи идти не могло. Еще с полминуты мы сидим вот так, слушая треск пламени и собственное дыхание, а потом Пит обхватывает меня за талию и сдвигает с колен. - Ну, все, пойдем завтракать, а то он решит, что мы не придем, - Пит поднимается с пола, и я за ним, - и сам сюда притащится. *** - Как думаешь, он вообще закончится? Посреди этого серого мира вечного дождя наш оранжевый зонтик кажется сказочным солнцем. Мы – единственные люди на улице. - Ну, конечно когда-нибудь закончится. Надеюсь только, что это случится раньше, чем начнется осень. Мы одновременно смеемся. В окнах дома нашего бывшего ментора слабый свет: значит, наверное, он не спит. Хотя с ним ни в чем нельзя быть уверенным. Мы поднимается на порог, и даже не стучимся – и так знаем, что Хеймитч не запирает дверь. Вообще, хорошо было бы, если бы он тогда оставлял дверь нараспашку – так хотя бы выветривался этот ужасный запах. Я даже не знаю, запах чего: крепкое спиртное вперемешку с вонью пота и пыли, а еще запах остатков еды, тарелки с которой Хеймитч оставляет по всему дому. - О, пришли, все-таки, - старый ментор вываливается из комнаты в коридор с полупустой бутылкой в руке. Хеймитч еле стоит на ногах, и потому прислоняется к дверному косяку, отхлебывая из бутылки. Мы тем временем снимаем ветровки и, после недолгих раздумий, укладываем их поверх кучи какого-то барахла. Я морщусь, когда мне приходится наклониться, чтобы развязать шнурки на ботинках, потому что по полу вонь тянет сильнее всего. - Я же сказал, что мы придем, - Пит проходит в комнату, а пьяный ментор не двигается с места. Расправившись со шнурками ботинок я пробегаю дальше, становясь за спиной Пита. Господи. Такого кошмара я вряд ли когда-то видела, и думаю, что больше нигде не увижу. Горы вещей – причем не ясно, откуда столько барахла у Хеймитча – разложены вокруг диванов, около лестницы наверх, на столе на кухне даже лежат какие-то тряпки! Меня передергивает, когда я случайно наступаю на что-то, и, опустив глаза, понимаю, что это маленькая обглоданная косточка. Хорошо, что я нашла тапочки и надела их… Это уже слишком. - Какого черта ты тут развел, а!? – я поворачиваюсь к проему. Хеймитч все так же стоит, невозмутимо сокращая количество жидкости в бутылке. Краем глаза замечаю, что Пит уже прошел дальше в комнаты. Думаю, что если я еще могла себе представить беспорядок в принципе, то в семье городских, как у Пита, беспорядок бывал только в головах. - Солнышко, а тебе не кажется, что это мой дом? Делаю, что хочу. – Хеймитч спокойно отлепляется от стены и, шатаясь, проходит на кухню. Я глубоко вздыхаю, пытаюсь успокоиться. Иду следом за ним, и теперь вижу, что Пит сидит за кухонным столом, положив голову на руки (странно, что на столе еще есть не заваленный вещами участок). Когда Хеймитч резко и с грохотом ставит бутылку на стол, Пит вздрагивает и резко поднимает голову. Парень выдыхает и проводит рукой по волосам. Хеймитч усмехается, плюхается на диван и причмокивает, а я осторожно опускаюсь на стул напротив Пита. - И что тебе от нас надо? – Пит устало подпирает лицо рукой. - А что, я уже и в гости вас не могу пригласить? – ментор удивленно поднимает брови, а в его глазах насмешка. - Когда ждут гостей, дом в божеский вид приводят. – Я недовольно бурчу. И правда, зачем мы ему сдались? - Ну, на самом деле, не вы главные гости-то, - я ошарашенно вскидываю брови, а Пит наоборот нахмуривается и садится ровно. Что еще за гости приедут к старому ментору? Хеймитч явно доволен нашей реакции. - Завтра нас ждет важный-преважный день. – Хеймитч широко улыбается, а потом и вовсе хохочет. Пит тут же глубоко вздыхает и тоже улыбается, а до меня не сразу доходит: Эффи! Эффи Бряк, она приедет из Капитолия завтра! - И ты нас как бесплатную рабочую силу привлечь собрался? – делает вывод Пит. - Ну, почему же бесплатную, - ментор пожимает плечами, - я, конечно, обычно ни с кем не делюсь, но в баре у меня еще целый ящик коньяка. Эффи прислала. – Он снова улыбается. - О-о-ой, нет, - я выбрасываю руку вперед, а Пит сразу же после моего возгласа смеется, - я, пожалуй, лучше бесплатно поработаю! - Вот и решили, о как! – ментор довольно потягивается, вздыхает и закидывает ноги на диван, - А то: «зачем мы тебе». Ну, все, детки, можете приступать. Я фыркаю и толкаю ментора в плечо, поднимаюсь с места вместе с Питом и отправляюсь искать тазик с щеткой. Спрашивать у Хеймитча, я уверена, бесполезно, потому что он сам убирался здесь в последний раз дай бог десять лет назад. Тут же представляю, с чем нам придется иметь дело: горы, просто горы мусора и гниющего не пойми чего. Меня снова – в который раз! – передергивает, и я прибавляю шаг. *** - Иди к черту, солнышко! Вот опять. Сколько раз объяснять ему, что занавески запихнуть в его стиральную машину не получится – и так слишком многое нужно постирать. Да, Хеймитч, тебе все-таки придется стирать их вручную! - Я тебе говорю, что нельзя! Я знаю, что они пыльные, но скатерти постирать надо в первую очередь, - именно их я сейчас и укладываю в барабан. Хеймитч, разъяренный, в мыле по локоть, с щеткой в руке, все-таки начал яростно драить несчастную ткань. Я закончила со скатертями и, пожелав удачи новоиспеченной прачке, отправилась проведать Пита – он сейчас начал разгребать завалы на втором этаже – внизу мы уже закончили. Так приятно пройтись по чистому холлу! Пол блестит, – после того, как Хеймитч, ругая Пита, на чем свет стоит, возил тряпкой по паркету, а Пит как раз вычищал ковры, - столы посветлели на несколько оттенков, посуда перемыта, - по большей части перебита, потому что я и ментор – не лучшая команда, - даже люстру Пит вычистил. Воздух будто стал прозрачнее, дышать стало легче: пыли почти не осталось – только та, что летит сверху. Уже поднявшись на второй этаж направляюсь на поиски Пита: заглядываю в первую комнату – уже чисто, надо же; во второй – тоже, уже подхожу к третьей, как вдруг оттуда раздается оглушительный грохот, и я влетаю в эту комнату. Из груди вырывается сдавленный стон: ужасное зрелище предстает передо мной. Пит сидит на полу, вокруг него разбросаны книги и какие-то еще штуки – я не замечаю этого: я замечаю, что одна его нога выгнута под неестественным углом. Вся жизнь проносится перед глазами; не могу сдвинуться с места, не могу оторвать взгляд от этого ужаса. Вдруг тишину прерывает спокойный голос Пита: - Китнисс, ты чего? Эй, я же в порядке! И правда: в следующее мгновение нога поворачивается в исходное положение – будто ничего и не было – и Пит преспокойно поднимается, направляясь ко мне. - Но ты… твоя… - руки дрожат, голос тоже. Пит улыбается – что смешного!? Я… я не знаю, что сказать! Пит крепко обнимает меня и шепчет: - У меня же протез, глупая моя. – Чувствую, как он смеется в мои волосы. Протез. Да, точно. Протез. Первые Игры. Катон. Нож. Рана. Пещера. Поцелуй… Я, наконец, выдыхаю, обретая силы, и крепко прижимаю его к себе за шею: я боялась. Очень сильно, я так испугалась: мне почему-то в первую очередь подумалось, что это другая нога. - Не надо… не пугай меня так больше. – Я шепчу ему тихо-тихо, потому что голос все еще не успокоился. - Все хорошо, - Пит отстраняется, но объятия не разжимает, - я никуда не денусь. И Пит целует меня. Нежно, тепло, как бы извиняясь. Я отвечаю на поцелуй, и спокойствие разливается по всему телу: сейчас я чувствую себя не так, как утром, нет. Это не страсть, это – нежность. Обещание того, что жизнь продолжается. Пит отстраняется и, улыбаясь, шепчет: - Что ты сделала с Хеймитчем? Я подавляю смешок и отвечаю: - Ни за что не поверишь… *** Почему-то мне казалось, что как только мы закончим уборку, Хеймитч погонит нас палками из своего дома, но я ошиблась: после того, как мы все вместе отстирали-таки эти несчастные шторы и расставили заново книги наверху, Хеймитч пригласил нас на чай. Сам-то он, конечно, пил его с коньяком, а вот мы с Питом даже отыскали печенье в одном из ящичков на кухне. Сначала Пит выразил сомнение насчет их свежести, но когда Хеймитч успокоил его, что только три дня назад он ходил в магазин, Пит уничтожил ровно половину пачки. Хеймитч рассказал, что все это время они с Эффи общались: а недавно девушка (а она именно девушка: под слоем грима, что она носила раньше, и не скажешь, что ей всего-то двадцать лет было перед Семьдесят Четвертыми, значит, сейчас ей двадцать три) рассказала, что в Капитолии ей больше делать нечего: последние хлопоты по продаже ее дома были закончены, и теперь она искала себе новое местечко. Запинаясь и смущаясь ментор сообщил нам, что, как истинный джентльмен, предложил даме на время остановиться у него. Мы с Питом переглянулись: кто знает, чем это все закончится, но в любом случае хорошо. Дождь наконец-то кончился, на часах было девять вечера, и все мы клевали носом от усталости: большой день требовал большого отдыха. Мы с Питом попрощались с Хеймитчем, пообещав завтра вместе с ним пойти на вокзал встречать Эффи, а он, кажется, даже засветился счастьем. Настоящим. - Ты, пожалуйста, больше так не падай, хорошо? – мне все еще было не по себе после этого его «безобидного» падения. – Мне и так уже кажется, что сегодня меня посетит новый кошмар. - Пит взглянул в мои глаза. Мы шли по улице – было еще светло, лето же. – И почему-то я уверена, что он будет о тебе. Мы подошли к дорожке, соединяющей наши дома, и теперь, по идее, должны были разойтись каждый к себе. - Ты снова можешь спать у меня. Думаю, хоть так я искуплю свою вину, - Пит тепло улыбнулся, а я засияла, - но если тебе удобнее у себя, я могу пойти к тебе. Я тут же беру себя в руки и, прищурив глаза, отвечаю: - Ну, что же, мистер Мелларк, думаю, я могу принять ваше предложение, - беру его за руку, переплетая наши пальцы, - и, так как у меня холодно и совершенно противно, выбираю первый вариант. Пит усмехается и наклоняется ко мне, чуть касаясь губами моих губ. А потом разворачивается в сторону своего дома, и я иду за ним, осознавая, что с каждым днем жить становится все проще.