Только память. И надежда.

...crying softly for the way it was before (c) (Hymn for the missing) - Привет,- напряженно сказала Белль, входя в лавку. Стараясь не замечать, как при ее появлении засветились поднятые навстречу ей карие глаза, как робко тронула его губы мягкая улыбка, как неуверенно ( словно сомневаясь, действительно ли она пришла и останется ли) отнял он от прилавка правую руку, прежде, чем выйти к ней. - Привет. Белль, ты... - Я знаю,- перебила она, останавливаясь в двух шагах от него. - Я знаю, что вы с Региной пытались взорвать портал. Знаю, что это ты придумал. Знаю, что Эмма и Белоснежка едва не погибли. Она говорила, и видела, как при первых ее словах он отвел глаза, как все крепче с каждой ее фразой стискивал рукоятку трости. Как набирал в грудь воздуха, чтобы ответить - что?- и не делал этого. Когда она умолкла, он, преувеличенно высоко подняв брови, кратко ответил: - Они живы. Пройдя мимо нее так, чтобы встать к ней спиной, он продолжил: - И нисколько не пострадали. - Но могли. А ты... тебе было все равно. Он не оборачивался к ней. - Мне не было все равно,- размеренно ответил он. - Но - Кора могла прорваться в город. Ты даже не можешь представить себе, что произошло бы тогда. Несмотря на его усилия, его голос недолго оставался хладнокровным. -Ты мог бы придумать что-то еще. Но ты предпочел убийство. Она сама испугалась этого слова. Но оно было уже произнесено. Он медленно обернулся и спокойно, почти холодно, встретил ее глаза. Не отрицая ее слов. Признавая их. Он ни оправдывал себя, ни обвинял. Просто признавал ее слова. Признавал правду. Тянулось молчание. Белль почувствовала, как закипают на глазах слезы, как все труднее и труднее ей разглядеть его лицо - такое человеческое здесь, усталое. Разглядеть глаза - не лгущие, в которых все яснее читались сейчас принятие и безнадежность. И тогда она заговорила. С тихой горечью. - Ты умеешь причинять людям боль, Румпельштильцхен. И ты умеешь не жалеть об этом. Жесткость пролегшей у его рта складки странно контрастировала с спрятавшейся в глазах немой печалью. - Меня долго этому учили,- глухо, вполголоса проговорил он. - И я выучил урок. Сердце Белль сжалось; от его скупых слов, от полусклоненной головы, веяло не только холодом, но и перенесенной когда-то, незабытой, спрятанной болью. И нестерпимо хотелось отменить ее, перечеркнуть, откинуть затенившие глаза волосы и прижаться к нему, согревая теплом, придавая сил. Но все же она заговорила вновь. - Не все те, кому ты причинил и причиняешь и причинишь зло, виноваты перед тобою. Но даже, даже если и так... неужели ты не видишь, не понимаешь? Она стиснула руки, подалась вперед, заговорила все торопливее, все сбивчивее: - Ведь дело не в Эмме, не в Белоснежке! Не за них я боялась, не за них боюсь сейчас! За тебя! Он вскинул глаза, удивленный, растерянный- не столько от ее слов, сколько от ее взволнованного, переполненного болью голоса, от струящихся по ее лицу слез. - Ты не видишь? Все, что ты делаешь, ранит и тебя. Чем больше зла ты творишь, тем меньше.... тем меньше остается тебя самого! - Белль... Она чуть отступила- от его голоса (зовущего, просящего, мягкого- с ней - так легко затихающего), от того, что он сейчас скажет, как убедит ее, как от его слов все изменится. Кроме него самого, кроме того, что он делал с собой. Он остановился, когда она подалась назад, будто наткнувшись на незримую преграду. Она набрала воздуха, набралась решимости и изменившимся, тихим голосом, уже без слез, закончила: - Я вижу в тебе добро, и знаю, что, пока я здесь, ты не убьешь его в себе окончательно. Он вновь опустил голову, прикрыл глаза. - А я... я никуда не уйду, не смогу. Потому что... Она остановилась, а он резко, словно против воли, вскинул голову и взглянул на нее, встречая ее следующие слова. - ...потому что я люблю тебя,- с той же порывистостью, как и в тот день, когда пало Проклятье, и она произнесла их со всей, накопленной за двадцать- восемь лет силой, прозвучали эти слова сейчас. С той же силой, что и в самый первый раз, когда едва не победили они силу кинжала. Он молчал, не шевелился. Только все глубже и глубже входили боль и безысходность в карие глаза. Все мягче и влажнее становился их блеск. - И я всегда буду рядом. Но...однажды, когда я постучу, ты не откроешь. Не потому, что побоишься услышать мой стук, не потому, что побоишься поверить в него, а потому что... Она сглотнула, еще крепче сплела пальцы, заставляя себя не умолкать. Он ждал. - Потому что тебя больше не будет. Она замолчала. Через бесконечно долгую минуту он, все еще не двигаясь, заговорил. Медленно, словно каждое слово приходило к нему издалека, было частью давно забытой жизни. - Белль... все то, что делало меня таким, каким я был прежде, я утратил. Сначала я не жалел об этом, а после... стало слишком поздно. Белль сделала невольное движение, но он жестом остановил ее, прикрыв на мгновение глаза. - Я думал так, или хотел думать, сейчас не знаю. С тобой... я вспоминаю, каким был прежде. Но,- теперь в его глазах была уже не боль, но очень спокойное отчаяние, - это только память, Белль. Я... ,- он запнулся, но закончил громче, ровным, слишком ровным голосом, будто не пытаясь скрыться от своих слова,- я - чудовище. Он замолчал. Просто смотрел на нее. Даже не прощаясь. Готовясь к тому, что обрушится на него, когда она уйдет. Готовясь к тому, к чему никогда нельзя приготовиться, сколько бы раз это ни случалось с тобой. Потому что нельзя приготовиться к потере. Белль знала это. И поэтому она сделала к нему шаг. Еще один. Он напрягся, прерывисто вздохнул. И замер, когда ее руки легли на его плечи. - Ты не сможешь меня прогнать,- пообещала она ему. Им обоим. - Больше - нет. А значит.... Его рука медленно, очень медленно поднялась с трости и коснулась ее. - А значит... я просто буду надеяться. За нас обоих.