И сойки перестали петь

- Китнисс была и моим другом тоже. Попытка начать разговор с треском проваливается. Гейл кидает на меня взгляд, полный не то злобы, не то отвращения, не то всего вместе, встает и уходит, громко хлопая дверью. Сегодня был его последний день в школе – парень зашел, чтобы оповестить учителей и попрощаться с одноклассниками. А я, кажется, все испортила. С чего вдруг я заговорила о Китнисс, да еще спустя пару дней после Жатвы? И почему обратилась именно к Гейлу? Думала, что он поймет? Надеялась, что выслушает? Ожидала, что согласится переживать эту утрату вместе? Гейл никогда не относился ко мне хорошо. В его взгляде всегда читалась злоба. Отвращение. Презрение. Продав одно только мое платье, он смог бы накормить досыта всю свою семью. Неудивительно, что в школе он даже никогда не смотрел в мою сторону. Мы сталкивались лишь, когда он приходил к моему отцу продать земляники, и то мельком. Он спешил забрать деньги и уйти, стараясь не замечать меня, а я не решалась даже поздороваться. Обычно с ним всегда была Китнисс, и с ней мы обменивались банальными любезностями. Мы ведь были подругами, пусть и не совсем такими, как остальные. Мы могли находиться рядом и просто молчать, и это вполне устраивало нас обеих. Когда она вызвалась на Игры, я испугалась. За нее, за ее семью, даже за Гейла, которому она была очень дорога. Мне было искренне жаль девушку, которая согласилась на верную смерть ради спасения сестры. И лишь потом я поняла, что потеряла свою единственную подругу. Возможно, именно от осознания того, что мне теперь даже не с кем помолчать, я наивно полагала, что смогу как-то сблизиться с Гейлом. Он казался грубым временами, но было в нем что-то, что просто кричало о его надежности. О том, что он поймет, если надо, выслушает, поддержит. Видимо, понимать и поддерживать он готов был всех, кроме меня. Он ушел работать в шахты. Я слышала, что его семье приходится довольно туго – парень охотился всего раз в неделю, а его мать, Хейзел, обдирала пальцы до крови о стиральную доску. Один раз я зашла к ней, якобы воспользоваться ее помощью. Принесла платье, на которое за пару часов до этого нарочно пролила сок. Пятно было большое, но я щедро заплатила, надеясь, что денег хватит, чтобы хорошенько покормить всех детишек. Хейзел покачала головой, не собираясь брать такую большую плату, но я настояла и получила в ответ теплую улыбку. Я приходила к ней еще дважды, пока в какой-то день на пороге моего дома не появился Гейл. Его щеки пылали от гнева. Он швырнул платье мне под ноги, прорычав что-то о том, что его семье не нужны никакие подачки. Я пыталась возразить, сказать, что просто хотела помочь, но парень и слушать меня не стал. В его глазах я была схожа с капитолийцами, эдакий фрик, невесть каким образом попавший в Дистрикт-12. Я не знала, что такое голод, не имела понятия, что значит целыми днями только и думать о том, как раздобыть еще немного еды, денег, лекарств… У меня было все для нормальной жизни, в то время как большая часть дистрикта жила впроголодь. Но в какой-то момент все переменилось. Возможно, что-то пошло не так, там, в Капитолии. Или это просто были меры предосторожности от возможных волнений и мятежей. В последнее время не все шло гладко – я слышала из кабинета отца, что кое-где назревают крупные бунты. Народ решил, что во время Игр самое время проявить характер. Пока на арене боролись не на жизнь, а на смерть двадцать четыре трибута, в дистрикты сгоняли миротворцев. Один из которых поймал Гейла, когда тот возвращался в охоты с полной сумкой трофеев. Я как раз выходила из пекарни – мама снова слегла с жуткой мигренью, а мне хотелось порадовать ее чем-нибудь вкусным. Держа в руках сверток с печеньем, я вышла на площадь и тут же попала в окружение толпы людей, с испугом о чем-то переговаривающихся. Я не успела и рта открыть, как услышала, как что-то со свистом рассекло воздух, а потом кто-то закричал. С трудом протиснувшись через толпу, я увидела то, чего явно не должна была видеть. Новый глава миротворцев решил устроить парню публичную порку. Земля возле ног Гейла окрасилась его кровью, и парня явно хотели забить до смерти, если бы не один из миротворцев, сказавший что-то о протоколе наказаний и прочем, не остановил нового начальника. Тот нахмурился, но все же сдался, заодно запугав всех жителей, бросив фразу о том, что отныне публичная порка – самое мягкое наказание за проступки. В скором времени на площади построили виселицу. Гейла отнесли к местному доктору. Тот пытался лечить раны парня подручными средствами, делал какие-то компрессы, но боль они едва снимали. Тогда я покопалась в маминой аптечке и, не спрашивая разрешения, стащила оттуда пару ампул с сильнодействующим обезболивающим. Я не думала о том, что мне может влететь за это. Я думала лишь о том, что облегчу боль Гейла. Хотя бы физическую. Я не рискнула приходить к нему, хотя всякий раз, когда встречала его мать или доктора где-нибудь на улице, постоянно спрашивала о его самочувствии. Хейзел всегда улыбалась и благодарила меня за лекарства. Благодаря им Гейл быстрее шел на поправку. А спустя неделю он снова вернулся в шахты, пусть и с большим трудом. Нагрузка стала еще тяжелее, смены были продлены на несколько часов, и мы с парнем вообще перестали видеться. Он больше не заходил к нам, чтобы продать отцу землянику, а я не решалась зайти к нему после того случая с платьем. Кажется, что прошла целая вечность, прежде чем мы встретились. Это было солнечное воскресенье; небо было кристально-голубым, а теплые солнечные лучи выманили меня на Луговину, которая расцвела яркими красками. Я устала от постоянных программ по телевизору, в которых без конца твердили о Голодных Играх, несчастных влюбленных из Дистрикта-12 и приближающемся финале, а потому с самого утра отправилась прогуляться. Одна, потому что моя единственная подруга сейчас боролась за свою жизнь на арене. Я скучала по ней. В тишине, нарушаемой лишь далекими перекличками соек-пересмешниц и шуршанием листвы на деревьях, я провела почти целый час, пока мой покой не нарушил Гейл. Он собирался на охоту, это было понятно. Даже несмотря на наказание, этот парень снова решил рискнуть, лишь бы у его семьи вечером было, что поесть. Я уже решила, что он снова скажет что-нибудь колкое в мой адрес, но он вдруг совершенно обычным тоном спросил, была ли я когда-нибудь за пределами дистрикта. - А хотела бы? – спросил он в ответ на мое скромное «нет». Стоило только посмотреть в сторону забора, как меня сковывал страх. Я боялась того, что может там находиться. Боялась наказания за то, что мы покинули пределы дистрикта. Боялась, что если Гейла снова поймают, то его казнят. Но, несмотря на все это, я смело ответила: «Да». Мы мало разговаривали в тот раз. Да и слова чаще всего были лишними – Гейл сосредоточился на охоте, а я просто старалась не мешаться. Держалась рядом, и изредка спрашивала что-нибудь. В основном интересовалась, как давно Гейл начал охотиться и кто его научил всему этому. Удивительно, что парень вполне спокойно отвечал на вопросы, а потом даже предложил научить меня чему-нибудь. С оружием у меня были проблемы, зато ставить силки и ловушки было не так сложно. Спустя несколько наших вылазок я научилась вязать довольно сложные узлы, а потом в мою ловушку попался кролик. А спустя еще какое-то время, даже несмотря на то, что оба наших трибута вернулись с Игр победителями, Гейл начал заходить за мной. Мы всегда уходили в лес рано утром, пока весь дистрикт еще спал, и возвращались под вечер. И все равно нам казалось, что время идет слишком быстро, и тех часов, которые мы проводили в лесу, было слишком мало. Иногда мы могли без умолку болтать обо всем, что приходило нам в головы, а порой я напевала какие-нибудь простые мотивы, которые подхватывали сойки-пересмешницы, разнося мелодию по всему лесу. Гейл говорил, что ему нравится слушать мой голос. Что иногда он чудится ему в шахтах, скрашивая изнуренные часы работы. Может, с этих слов все и началось. С моего голоса. Его руки, осторожно касающейся моих пальцев. Внезапной близости, когда я ощущала его горячее дыхание на своей коже. Может быть. Это не столь важно. Просто в какой-то момент эти вылазки стали куда более серьезнее, чем раньше. А потом началась революция. Была суббота, я сидела дома и наигрывала на стареньком пианино те мелодии, которые так часто напевала Гейлу в лесу. Сначала все было тихо, день начинался так же, как и обычно, а потом небо внезапно стало серым от тех планолетов, что буквально заполонили его. Последовали взрывы, мощные, оглушающие. И крики. Множество голосов, зовущих о помощи, выстрелы, грохот. Я выскочила из дома, игнорируя крики отца, и сразу же увидела Гейла. Он кричит мое имя, пытается прорваться через напуганную толпу, но не успевает. Бомба падает прямиком на мой дом. Я чувствую сильный толчок в спину, а потом весь мир окрашивается в красный цвет. Нет ни звуков, ни силуэтов, ни голубого неба над головой. Нет и нашего дистрикта. Руины наших домов тонут в языках пламени, забирая с собой чьи-то жизни и воспоминания. И только лес замер в безмолвии, глядя на огонь сквозь сетчатый забор. И сойки перестали петь. И я, кажется, умерла.